Маленький

Хината маленький. И дело тут даже не столько в росте, сколько в общем внешнем виде и какой-то нежной хрупкости в сравнении с чужими большими и шершавыми ладонями. Ушиджима же наоборот, высокий и мощный, как скала, серьезный до нахмуренных бровей и моргания в разы медленнее, чем у обычных людей, но от маленького рыжего чуда, улегшегося на его плотные и совсем неудобные колени, невероятно тепло и уютно, до непонятно почему екающего сердца. Шое похож на солнышко, крохотное и именно летнее, где-то в июне с утра, когда свет еще не такой горячий и обжигающий, а только ласково и успокаивающе касается загорелых и сухих щек. Он слепит едва заметно, приятно по-доброму, улыбается открыто, до выглядывающих красных десен, и смеется мерцающей утренней росой на невысокой траве, колокольчиками рассыпаясь в руках на невесомые хрусталинки. До напряженных пальцев любит открытый чуть душный воздух, который путается в трахеях и оседает плотным маревом на дне легких, ласково и с неуемной энергией взбирается на высокие пригорки и, счастливо расставив руки в стороны, дарит свою нескончаемую и самую теплую улыбку всему миру сразу, залпом и без продыху. В игре Хината похож на ящерку — маленькую, юркую, ускользающую сквозь пальцы сыпучим песком и быструю до глупого удивленного хлопанья веками, потому что ну вот только что он был на той стороне поля, а через минуту уже околачивается у сетки и с горящими глазами прыгает высоко-высоко, будто хочет упорхнуть невнятным неоперившимся цыпленком. Он тихо шипит сквозь сжатые зубы, когда на старой заброшенной волейбольной площадке в который раз за вечер не может отбить сильную подачу — Ушиджима честно старается бить слабее, но соотношение сил явно далеко от равновесия, — устало втягивает влажный воздух и смотрит исподлобья так расстроенно и обвинительно, что Вакатоши становится стыдно и неудобно. В следующий раз мяч он обязательно заденет только самыми кончиками пальцев, а Хината, впервые отбив, будет радостно наматывать круги и совсем по-детски хлопать в ладоши — они у него совсем узкие, хрупкие, а держать в своей «лопате» страшно до мерзкого липкого пота — вдруг они хрустнут так противно, до скрежета. У Шое совершенно поразительный румянец — тонкий, обязательно со слезящимися глазами и чуть неровный по щекам, — но совершенно трогательный и такой невинный, что вызывать его похабными или просто смущающими действиями кажется абсолютным кощунством. Но Ушиджима не может себе отказать в удовольствии полюбоваться им лишний раз: мальчишка маленький и легкий, поэтому поднимать его на руки совсем не сложно — тот покрывается очаровательным румянцем и упирается кулачками в широкие плечи, пытаясь избежать прямого взгляда: — Ушиджима-сан, поставь меня на место, — и отводит взгляд еще дальше, лишь бы не чувствовать себя так непривычно скребуще нервно и не дуть недовольно губы, а тот только считывает все эмоции с лица и едва заметно улыбается, тепло и невесомо. На землю он опускает только после маленькой платы в виде невесомого ребяческого поцелуя в щечку, который кажется в разы интимнее и ближе, чем любой другой. И маленькая ладошка после этого всегда остается в его ладони — Хината дышит тяжело и устало, бездумно и не отдавая себе отчета жмется ближе под бок, а от этого море внутри ласково лижет колотящееся сердце. Таких моментов много, целые маленькие горящие в памяти звездочки, и от этого сладостно-приятно и тепло. Потому что Хината маленький и именно его.