Make the Yuletide Gay

      В здании вокзала приятно пахнет морозцем и дешевым кофе из автомата и неприятно – последствиями бурного празднования Нового Года, доносящимися то ли от небритого мужика, сидящего напротив меня, то ли от разукрашенной всеми цветами радуги девчонки, дремлющей на соседней скамейке. Запах настойчиво лезет в ноздри и так не вяжется с чистотой и ясностью моих мыслей, что поначалу я хочу пересесть в другой конец вестибюля, но потом решаю, что все это – просто забавные мелочи. Я счастлив. Все остальное не имеет никакого значения.       «Привет! С Наступившим тебя, еще раз!»       Нажимаю на кнопку отправки сообщения в мессенджере и сразу принимаюсь печатать следующее.       «Сижу на вокзале, жду поезд :) Через восемь часов буду у тебя.»       Сообщение прочитано, но ответа нет. Я терпеливо жду. Мне пока что некуда торопиться – до прибытия поезда еще двадцать пять минут. Наконец, мобильник издает долгожданный мелодичный сигнал.       «Ясн)»       В этом весь ты. Не любишь переписываться в сети, отвечаешь так, как будто у тебя лимит символов в сообщениях не тысяча знаков, как у всех нормальных людей, а максимум десять. Но я-то знаю, что это все показушность, и на самом деле ты не такой. Я знаю, какой ты, ведь я влюблен в тебя уже два с половиной года.       «Встретишь?»       Андрей печатает... Печатает... Печатает...       «Не знаю пока. может не получится»       Наверное, я заметно хмурюсь, потому что щетинистый мужик напротив наблюдает за мной туманным взглядом, и на его лице проскальзывает тень вялого любопытства.       «Ладно, я сам доберусь. Заодно город посмотрю. До встречи!»       «Ага,ок)» – прилетает мне в ответ.       Я прячу телефон в карман пуховика, закидываю на плечи свой старенький, но любимый рюкзак «Ванс» (в нем некоторые мои наброски, которые я хочу напеть тебе при встрече, и завернутый в шуршащую пеструю обертку новогодний подарок) и спускаюсь в подземный переход, ведущий к поездам. Первые дни января я проведу в чужом городе – но с любимым человеком.       Моим бывшим соседом по лестничной площадке, моим лучшим другом, моим Андреем.       ...Мы познакомились с ним, еще когда оба учились в школе. То есть, Андрей учился в этой школе, а я перевелся к ним в класс, когда мои родители развелись и нам с мамой пришлось переехать в другой район. Было это лет пять-шесть назад. Потом, примерно через неделю, выяснилось, что мы с Андреем живем в одном подъезде, потом мы подружились и часто ходили друг к другу в гости, а потом ему, как мне когда-то, пришлось испытать на себе, что такое развод родителей и переезд в другой дом, но мы продолжали видеться. Я учился в музыкалке, Андрей тоже ходил на всякие кружки и секции, но мы находили время для нашей дружбы и каждые выходные брали билеты на какую-нибудь игру, а если игры не было – то в кино, или просто болтались по торговым центрам.       Через пару лет нашего общения, проверенного временем и расстоянием, я был убежден, что мы с Андреем стали самыми лучшими друзьями, и потому не сразу смог заметить, что стал раздражаться, когда вокруг него начали крутиться девчонки. Поначалу я просто удивлялся, что меня это так злило, потому что Андрей всегда приглашал меня на тусовки, которые устраивали его новые одноклассники, даже шутливо представлял меня «младшим братишкой, которого нельзя обижать». (Вообще, я в то время был немного ниже его ростом и не мог похвастаться такими же подкачанными руками, потому что мой друг занимался пауэрлифтингом и в целом уважал спорт, а я вместо этого вовсю играл на гитаре). Но когда на одной из таких тусовок, во время игры в «бутылочку», Андрею выпало целовать девочку, я даже сам не понял, как вскочил и пулей вылетел из комнаты. Ведь мне было шестнадцать, у меня тогда еще не было девушки, и я не понимал, зачем они нужны. Кроме того, Андрей всегда говорил, что девчонки это «великое зло», и нормальным ребятам, вроде меня и него, следует держаться от них подальше. Но зачем с такой охотой целовать того, от кого следует держаться подальше? Потому что так велела дурацкая бутылка из-под «Туборга»? Этого я не понимал.       Впрочем, как самый настоящий друг, я и виду не подал, что меня это задело. Но Андрей все равно что-то такое почувствовал. В конце концов, он довольно неплохо меня знал. Потом обстоятельства сложились так, что мы какое-то время не виделись – у Андрея были спортивные сборы, а у меня... не помню, но что-то важное было! – а когда встретились снова, он сказал, что нам надо как следует напиться и порубиться в приставку, как в прежние времена. И предложил прийти к нему домой. (Оказалось, что его мама и младшая сестра гостили у какой-то тетки). В итоге мы напились, но играть не стали; просто сидели на полу в гостиной и вспоминали всякие смешные случаи из нашего общего детства, а потом вдруг зашел совершенно неудобный для меня разговор: Андрей спросил, почему я тогда сбежал. Чтобы не давать честный ответ (и ему, и самому себе) я начал прикидываться глупым, мол, не помню – может, живот заболел. И тогда Андрей ткнул меня локтем в бок, не сильно, только чтобы поддеть, и спросил:       – Ты что, приревновал что ли? А, братишка?       – Еще чего! – дернулся я и толкнул его в ответ. В итоге, завязалась возня, которая окончилась тем, что Андрей придавил меня руками за плечи к полу и, посмотрев сверху вниз немного рассеянным взглядом, прижался губами к моим губам. Поцелуй стал для меня полной неожиданностью, у него был привкус крови и запах пива, но именно в тот момент я понял, что влюблен в своего лучшего друга, и ничего на свете я не хочу больше, чем лежать с ним на ковре в темной комнате и целоваться, пока не онемеет челюсть.       Это было так странно! Ты знаешь человека несколько лет, и все это время он кажется тебе, ну, таким правильным и предсказуемым, непоколебимым, как скала. И вот этот самый человек прижимает тебя своими крепкими руками, жарко дышит на ухо, и целует так, как, наверное, не целуется в семнадцать лет ни одна девочка... Тогда нас с Андреем прервали: неожиданно вернулись его мама и сестра. Они наотрез отказались отпустить меня домой, не расспросив обо всех новостях, и мы – то есть Андрей и я – как дураки сидели рядом за чайным столом, старательно зажевывая алкоголь и смущение мятной жвачкой.       В присутствии домашних Андрей почти не разговаривал со мной, даже не смотрел в мою сторону, и мне тогда показалось, что этот нетрезвый поцелуй стал чем-то вроде удара молнии, от которого наша многолетняя дружба могла дать трещину. Похоже, Андрей думал точно так же, потому что после этого вечера он перестал звонить и писать мне и объявился только через две недели. К тому времени я успел напридумывать себе многое, но, поймав взгляд Андрея, понял, что ему тоже было непросто. Он говорил, что у него «такого, короче, никогда не было», и для него «это, типа, очень важно». Он «пересилил себя» и пришел ко мне, и я был искренне благодарен ему за это. Конечно, все было довольно сложно для нас обоих; прошло некоторое время, прежде чем я смог перестать оправдываться и оправдывать, и начал наконец испытывать радость от наших немного изменившихся отношений, но полтора года назад судьба подбросила нам очередное испытание...       В один из майских вечеров мы сидели на бортике фонтана в центральном парке и как-то подозрительно долго молчали. Когда я спросил Андрея о том, все ли у него в порядке, он, после некоторого колебания, сообщил мне, что его маму по работе переводят в Омск, и это не краткосрочная командировка, поэтому и он, и его сестра переезжают вместе с ней, и поступать в университет он будет уже там, следовательно, дружить нам теперь придется на расстоянии. Признаюсь, поначалу эта новость меня очень огорчила, потому что я знал, что непременно буду скучать по Андрею, буду думать о том, где он, чем занимается, кто его новые друзья и как он теперь проводит свои выходные. Я ревновал его ко всем омским парням и девушкам, хотя Андрей сразу заверил меня, что на нашей дружбе переезд никак не скажется. Тогда, у фонтана, мы пообещали друг другу, что, несмотря ни на что, наши дороги не разойдутся, мы будем созваниваться, общаться в сети и по возможности приезжать друг к другу в гости...       Пошатываясь вместе с вагоном поезда, осторожно несу в свой отсек только что заваренный «Доширак» и кофе «3-в-1» в фирменной кружке РЖД. Не то что бы я был голоден, но до прибытия в Омск еще пара часов, а мне совершенно нечем заняться. Вернее, заняться есть чем: есть и книга, и блокнот для записи мелодий, которые периодически приходят мне в голову, и плеер с любимой музыкой. Вот только сосредоточиться я ни на чем не могу. Очень сильно волнуюсь... Со мной такого никогда не было. Не было даже, когда Андрей первый раз поцеловал меня, а тут такое!..       Мы не виделись с ним почти семь месяцев, так что изменения в нас обоих наверняка будут заметны с первого взгляда. Я, кажется, немного вытянулся и возмужал, – так по крайней мере говорит мне мама, – а одногруппница Настя говорит, что я похож на Энсела Эльгорта, но по-моему она просто льстит мне, думая, что так я буду охотнее помогать ей на контрольных. Она вообще-то не права по обоим пунктам: 1) на Эльгорта я совсем не похож; 2) и помогаю я ей просто так, потому что она милая, и с ней никогда не бывает скучно даже на самых унылых парах.       Мысли об учебе ненадолго отвлекают меня от мыслей о предстоящей встрече с другом, но как только проводница объявляет: «Омск через полчаса» – и принимается спешно собирать у пассажиров белье и пустые стаканы, мое сердце начинает колотиться с такой силой, что я, кажется, чувствую пульсацию крови в ушах, на языке, даже кончики пальцев как будто пульсируют или дрожат, и эта безумная пляска продолжается до тех пор, пока за окном вагона не показывается окраина города, а вслед за ней, минут через семь, выкрашенное ярко-бирюзовой краской здание Омского вокзала.       Поезд постепенно замедляется, готовясь к прибытию на станцию, а я то и дело проверяю телефон: не пришло ли сообщение от Андрея? Сообщения нет. А что там с сетью? Сигнал есть, хоть и слабый, но есть. Ничего, еще немного подожду. Еще есть время...       Наконец поезд останавливается, и проводница с грохотом открывает дверь и опускает лестницу. Люди суетливо, толкаясь, начинают выходить и кашляют, захватив в легкие морозный январский воздух. Мороз, кажется, и вправду суровый – градусов 30, или даже меньше, и я к такому совершенно не готов!       Закидываю рюкзак на плечо и аккуратно спускаюсь по неудобным металлическим ступенькам, чтобы не подскользнуться. (Было бы, наверное, обидно вместо прогулок по городу провести эти четыре дня в травмпункте!) Мороз просто адский! Пальцы на ногах моментально коченеют, и я на цыпочках, почти не дыша, бегу в здание вокзала, чтобы дождаться Андрея внутри. Люди, которые бегут вместе со мной, фыркают и ворчат, когда наталкиваются друг на друга, но я не обращаю на них внимания. Глазами я усиленно высматриваю знакомую фигуру, ищу знакомое лицо...       Но Андрея нет в главном вестибюле вокзала и нет на улице возле выхода из него. Значит, у него все-таки не получилось меня встретить. Ныряю обратно в теплое нутро здания и озябшими пальцами набираю его омский номер, который уже знаю наизусть. Гудки идут, мое сердце стучит быстро, как припадочное. Гудки идут, и наконец знакомый голос отвечает:       – Да, привет.       – Привет... – мне кажется, что я почти не дышу. – Ну, в общем, я приехал! Ты не на вокзале?       – Нет. – Затяжное молчание. – Я, короче, не смогу.       – Понятно... Ну, может, скажешь мне адрес? Я сам подъеду.       – Адрес?.. Ну да, давай.       Андрей как-то подолгу молчит в промежутках между словами и словно чего-то недоговаривает, но через пять минут все же присылает мне сообщение с адресом, и я, вооружившись «ДубльГис», иду изучать незнакомый город.       Если верить проложенному маршруту, добраться до места я смогу за 36 минут без пересадок. Вытанцовывая на остановке, дожидаюсь свою маршрутку и усаживаюсь к окну, чтобы в небольшое оттаявшее «окошечко» рассматривать Омск. За окном снежно, малолюдно и весьма симпатично: аккуратные дома сталинской застройки на центральных улицах, мосты, переброшенные через замерзшую белоснежную реку, современные «высотки» на другом берегу...       Через сорок минут выхожу на нужной остановке и, чтобы окончательно не заледенеть, мелкими перебежками добираюсь до первого попавшегося супермаркета. Из ассортимента, выставленного на полупустых (весьма в духе первого января!) полках, выбираю самый свежий кекс – шоколадный с клубникой, на радостях поздравляю кассиршу с наступившим, желаю ей «любви, счастья и еще раз любви!» и, спешно пробежав по узким тропинкам через незнакомые дворы, наконец оказываюсь перед домом номер 21, корпус 1 по проспекту Комарова. Так, по крайней мере, было указано в сообщении, которое отправил мне Андрей, и мне остается только надеяться, что я как обычно чего-нибудь не перепутал.       Но нет, адрес верный. Отыскиваю нужный подъезд, нехотя стаскиваю варежки и покрасневшими пальцами набираю номер квартиры. Затаив дыхание, слушаю заливистую домофонную трель: трунь-трунь... трунь-трунь... Никто не открывает. Может, цифрой ошибся? Пробую еще раз: трунь-трунь... трунь-трунь... Результат тот же. Вздрагиваю от холода, засовываю кекс подмышку (и почему бы сразу не убрать его в рюкзак?) и лезу в карман за телефоном.       – Привет еще раз! Алло, Андрюх? Ты меня слышишь?       – Кхм... Да, слышу.       – Отлично! – Улыбаюсь как дурак, просто потому, что слышу его голос. – Я стою возле вашего подъезда, но что-то никто не открывает. Домофон, что ли, не работает?       – Работает...       – Тогда погодь, я еще раз попробую набрать...       – Нет, подожди. Не набирай.       – То есть? – Уже не улыбаюсь, но все равно чувствую себя круглым дураком. – Не понял, вы вышли что ли куда-то? В магазин?       – Нет, не в магазин. Короче, – Андрей сухо кашляет и опять медлит. – Короче нам не нужно встречаться, извини.       – Я не понимаю... Алло, Андрей? Открой мне дверь хотя бы, и мы поговорим.       – Это не мой подъезд и не мой адрес. Прости.       В трубке раздаются короткие гудки. Клубничный кекс выскальзывает и падает на замерзший асфальт. «Хорошо, что он в упаковке», – думаю я, но тут же себя одергиваю: – «Причем тут кекс, если меня только что... кинули?».       Пытаюсь дозвониться до Андрея еще несколько раз, но он не отвечает. Тогда я прячу телефон в карман и быстро натягиваю варежки, потому что больше не могу терпеть холод. Пальцы моментально сводит судорогой и я снова роняю многострадальный кекс, после чего все-таки убираю его в рюкзак, и еще минуты две торчу возле подъезда. А потом...       Потом дверь открывается и из подъезда выходит девушка с огромной собакой; то ли хаски, то ли маламут – я никогда не умел их различать. Пользуясь случаем, забегаю в подъезд, чтобы немного погреться. Да, мне сюда совершенно не нужно, но, с другой стороны, мне больше некуда пойти. Просто удивительно – из обыкновенного студента-путешественника я вдруг превратился в безродного бомжа, который вынужден скитаться по чужим подъездам в поисках тепла, и все потому что...       Машинально поднимаюсь по ступенькам до последнего этажа, а потом спускаюсь вниз. Мне не хочется думать, что делать дальше. Сдавать билет? Пытаться найти Андрея другими способами? Ага, сыщик из меня еще тот! Да и друг, видимо, тоже никудышный...       Снова лезу в карман за телефоном и звоню, звоню, звоню. Буду звонить, пока он не ответит мне! Хотя, конечно же, ничто не мешает ему перевести телефон в беззвучный режим. Но за что он так со мной? Может, я что-то не так сделал или...       – Да.       Все-таки ответил!       – Андрей?! – судорожно сглатывая, пытаюсь собраться с мыслями: – Что происходит? Почему ты не отвечаешь мне?       – Я отвечаю, только... Не звони мне больше, пожалуйста.       – Что?! Почему? – но Андрей уже не слышит этих слов. Связь прерывается. Я звоню ему снова, но слышу только механическое шипение и тусклые короткие гудки, которые раздаются всякий раз, когда он нажимает на «Сброс», а через несколько минут мне приходит сообщение:       «Не надо звонить и видеться нам тоже не надо. Я не такой, и то что было теперь в прошлом.еще раз извини».       При виде этих слов мое сердце делает сальто-мортале, и больше я его не чувствую. Я вообще перестаю что-либо чувствовать: холод, жажду, боль, усталость. Только слова, которые я продолжаю повторять про себя голосом Андрея, пока спускаюсь вниз.       ...«я не такой»... «теперь в прошлом»... «еще раз извини»...       У меня перед глазами картина: черная металлическая дверь с золотистыми цифрами «42». «Сорок два» – это номер квартиры, но для меня это последние четыре цифры омского номера Андрея: 24-42. Красивые цифры. До боли дурацкое совпадение. «42» – это ответ на «Главный вопрос жизни, вселенной и всего такого»*, но на мои вопросы одним этим числом точно не ответить.       Бессмысленно пялюсь на закрытую дверь и представляю, что там, за ней, меня ждут и любят, и уже кипит чайник, и Андрей смотрит в окно, чтобы увидеть друга, которого он не видел семь месяцев, немного раньше, чем тот появится у него на пороге. Я знаю, что этими фантазиями нарочно делаю себе больно, но кроме них у меня не осталось ничего, что связывало бы меня с человеком, которого я люблю. И который больше не любит меня.       На непослушных ногах дохожу до подъездной двери, утыкаюсь в нее лбом и замираю. Нет сил даже поднять руку, чтобы нажать на кнопку. Стою так минуту, две, три, пока с прогулки не возвращается девушка с хаски (или маламутом, это неважно) и, вероятно, пугается, наткнувшись на меня в слабоосвещенном тамбуре. «Извините», – шепчу я пересохшими губами и хватаюсь за дверную ручку, как за последнюю опору в жизни.       Едва оказавшись на улице, ощущаю, что кожу лица неприятно стягивают застывшие дорожки слез. Я плачу! Этого еще не хватало... Слезы соленые, лицо горит, а ноги сами несут меня по проспекту Комарова к остановке, на которой я вышел полчаса назад. На противоположной стороне улицы, там же, где магазин, в котором я покупал несчастный кекс, стоит обшитый сайдингом павильон с надписью «Вьетнамская кухня. Экспресс-кафе». Очень странное сочетание: улыбающаяся с вывески девушка в национальной вьетнамской шляпе и белые сугробы вокруг. Интересно, что там за вьетнамская кухня? А, впрочем, какая мне разница? Я и внимание-то на вывеску обратил только потому, что мы с этой девушкой чем-то похожи. Не внешностью и не шляпой, конечно, – тем, что мы оба оказались в этом городе по ошибке и нам обоим тут не место.       Крепчающий мороз чувствительно покусывает мои щеки, пальцы в варежках и ноги, прикрытые только тканью джинсов. Начинаю злиться и лезу в рюкзак за наушниками и плеером. Не поеду на вокзал, и точка! Я хотел посмотреть город – вот этим и займусь, начну как раз с этого района. В рюкзаке наталкиваюсь рукой на подарок, приготовленный Андрею, – надо же, я никогда не узнаю, понравился бы он ему или нет. В нашем общем прошлом Андрей обожал такие штуки, а что же теперь?..       Из любопытства перекусываю во вьетнамском кафе, незаметно оставляю шуршащий сверток с подарком на остановке, а сам отправляюсь бродить по омским улицам. Увы, длится моя прогулка совсем недолго, не больше полутора часов, потому что на холодном ветру я начинаю предательски хлюпать носом, а бедра немеют и как будто чешутся. Стремясь согреться, я отхожу в сторону, чтобы не мешать другим прохожим, и принимаюсь прыгать и растирать ладонями замерзшие ноги. Со стороны это, наверное, выглядит очень глупо, но я все равно продолжаю прыгать, и на каждом прыжке чувствую, как в полупустом рюкзаке болтается клубничный кекс. И тут мне в голову приходит идея!..       В таком немаленьком городе, как Омск, вероятно, десяток тысяч многоквартирных домов, но меня, как преступника, неодолимо тянет на место преступления, а точнее к дому на проспекте Комарова, в тот самый подъезд, где на шестом этаже расположена квартира под номером 42. Менее чем через полчаса я снова оказываюсь там, тем же нехитрым образом проникаю в подъезд и, бегом взобравшись на нужный этаж, замираю перед дверью с золотистыми цифрами, не решаясь нажать на звонок.       Моя идея вдруг кажется мне невыносимо дурацкой, – нет, правда! – заявиться в гости к совершенно незнакомому человеку, это же как до такого додуматься можно? А если там живет какая-нибудь пожилая пара? Здравствуйте-приехали, внучек из Новосибирска, так что ли? Или, наоборот, какой-нибудь неблагонадежный алкоголик, который еще не отошел от празднования и запросто может прихлопнуть меня пустой бутылкой из-под пресловутых «Пяти Озер»... С другой стороны, единственный способ узнать, кто обитает в квартире с символичным для меня номером, – это нажать на звонок. Что я и делаю, не позволяя себе передумать.       К двери долго никто не подходит, и я переминаюсь с ноги на ногу, чтобы совладать с волнением. Наконец раздается тихий шорох открывающегося замка и скрип петель. Дверь распахивается примерно на треть, и из темноты коридора передо мной появляется и недоуменно моргает молодой мужчина лет тридцати. Он заметно выше меня, как Андрей, у него правильные, тонкие черты лица и темно-карие глаза. На нем черный растянутый свитер, который вместе со стильными очками в массивной оправе делает его похожим на представителя какой-то творческой профессии: художника, скульптора... Фотографа, на худой конец.       – Что? – очень коротко, но емко спрашивает он.       Я растерян. Почему-то я ожидал увидеть за дверью какую-нибудь девушку, студентку, как и я. Она бы пожалела меня, напоила чаем или мартини, или чаем с мартини, а потом бы мы пожаловались друг другу на бывших парней, и... Блин, какую ерунду я несу!       – Здравствуйте. Меня зовут... – начинаю я неуверенно. – Да нет, это неважно, как меня зовут. Я приехал в ваш город сегодня днем.       Поскольку лицо моего собеседника не выражает ничего, кроме раздраженного удивления, мне приходится менять тактику на ходу.       – Кстати, с наступившим вас! Понимаете, так получилось, что в первый день нового года...       И тут неожиданно у него звонит мобильник. По-видимому, звонок ему очень важен, потому что он сразу забывает обо мне и закрывает дверь почти полностью, остается только маленькая щель, сквозь которую я слышу:       – Да. Да, я приеду. Угу. Только если ты не станешь напиваться до беспамятства, как в прошлый раз. Да, до завтра. – И снова открыв дверь, обращается ко мне: – Ну и? Денег не дам, сразу говорю.       Низкий, отрывистый голос настолько отличается от голоса, которым он только что говорил с кем-то по телефону, что я невольно отшатываюсь.       – Мне деньги не нужны, я не за этим...       – Да? Ну, а что тогда?       Я вздыхаю, пытаюсь успокоиться.       – Понимаете, я приехал в Омск в гости к другу, а он... Уехал, вот. А я кроме него здесь никого не знаю. Ну, и я подумал...       – Я здесь причем? – четко разделяя слова, спрашивает у меня «представитель творческой профессии».       – Да не при чем, конечно. Просто я подумал, может быть, вы пустите меня погреться? Можем попить чай с кексом, клубничным. Вкусный, наверное! – я хлопаю рукой по рюкзаку, а потом, на всякий случай, кладу ладонь на дверной проем, чтобы немного вторгнуться в чужое личное пространство. – Ну, просто первое января, праздник и все такое. Не ехать же мне сейчас обратно?       – Понятно, – прилетает мне в ответ. – До вокзала «703»-я маршрутка ходит, если что.       – Это значит «нет»?       – Это значит «до свидания».       – Ну подождите, пожалуйста!       Мужчина, устало посмотрев на меня из-под очков, аккуратно убирает мою руку с дверного косяка и тянет дверь на себя.       – Счастливого пути! – буркает он напоследок.       Сделав шаг назад, я показываю ему средний палец. Со злости, наверное. Не раздумывая нажимаю кнопку вызова лифта.       За спиной раздается негромкое «придурок» и металлическое клацание замка.       Выбегаю на улицу, отхожу от подъезда буквально на пару шагов и вдруг резко подскальзываюсь, запнувшись о развязавшийся шнурок на ботинке. Падаю на лед и сразу ощущаю, как правая рука начинает дико гореть от боли. Я подношу ее к лицу, чтобы как следует рассмотреть, и понимаю, что зацепился за металлический прут, торчащий из стены.       – Блин!       Ладонь рассечена от кончика среднего пальца практически до запястья, рана неглубокая, но кровоточит так сильно, что снег у меня под ногами моментально окрашивается в ярко-красный горошек. Ничего себе прутик! Я с изумлением смотрю на свою ладонь, лихорадочно пытаясь вспомнить способы остановки кровотечения, чтобы поскорее прекратить эту художественную роспись по снегу, и, о боги, ухом улавливаю, как над моей головой открывается окно и знакомый низкий голос окликает меня:       – Эй! Что там случилось? Весь двор залил...       Я вскидываю голову, а вслед за ней и окровавленную руку, жестом показывая моему новому знакомому, мол, ранен, нет времени объяснять.       – Ладонь рассек! У вас тут прут торчит из стены.       – Да знаю я, – кричит он мне сверху вниз. – Поднимись, перевяжем!       – В домофон звонить?       – Ну а куда еще?!       Вот так и получилось, что рассеченная ладонь стала моим пропускным билетом в дом человека, которой еще мгновение назад даже не хотел со мной разговаривать.       Когда я поднимаюсь на шестой этаж, он уже стоит в дверном проеме – высокий, темноволосый и недружелюбный. По крайней мере, выглядит таким.       – Проходи.       Я киваю и почему-то вдруг смущаюсь, когда он берет меня за руку, чтобы рассмотреть порез.       – Выглядит паршиво, – говорит он. – Это случайно не тот палец, которым ты напоследок размахивал перед моей дверью?       – Извините...       – Проехали, – он укоризненно качает головой. – Раздевайся, пойдем в ванную.       Внезапно мне становится приятно от того, что кто-то решил позаботиться обо мне, и в то же время очень неловко.       – Может, дадите мне какой-нибудь пластырь, и я пойду?       – Нет, так не пойдет. Просто вымой руку как следует и приходи на кухню, ладно?       – Ладно...       Под струей теплой воды, кривясь от боли, я кое-как отмываю запекшуюся кровь и аккуратно, чтобы не запачкать, вытираю полотенцем только тыльную часть кисти. Когда я захожу на кухню, которая из-за плотных штор на окнах погружена в полумрак, хотя на улице вовсю светит яркое послеобеденное солнце, хозяин квартиры указывает мне на стул рядом с собой и только потом включает небольшой настенный светильник над столом. Я замечаю, что он уже подготовился к перевязке: на столе лежат спиртовые салфетки, ножницы, вата и какой-то модный импортный пластырь.       Без лишних слов он берет меня за руку и, как хирург склонившись над раной, начинает промакивать ватой свежую кровь. Почему-то его взгляд кажется мне... увлеченным. Да, он напряжен, он настороже, потому что в его квартире посторонний человек, но что-то еще отражается в его темных глазах, и я пока не могу понять, что это.       – Спасибо вам за это. Я... Ай! – шиплю и пытаюсь отдернуть руку, когда он протирает края пореза спиртовой салфеткой. – Знаете, то, что я пришел к вам, это случайно вышло. Совпадение...       Он безразлично кивает.       – Да я уж надеюсь, что ты это не подстроил.       – Я правда не знаю, как меня угораздило зацепиться за этот прут. Все, можно идти?       – Сиди. Пожалуйста, – добавляет он, и, распечатав упаковку, достает оттуда не пластырь, а какую-то сетку в вощеной бумаге. Прищуривается, определяет, сколько отрезать.       – Это что?       – Специальная заживляющая повязка.       – А без нее нельзя?       – Можно, – кивает он и, отделив сетку от бумаги, осторожно опускает ее мне на ладонь. – Но так быстрее заживет. Или ты левша?       Я удивленно смотрю на него. Вот уже чего не ожидал от такого замкнутого и высокомерного (на первый взгляд) человека, так это перевязки по всем правилам стерильности.       – Нет, я правша.       – Ну, значит, правая рука тебе пригодится. Вот теперь готово!       Он тщательно убирает со стола, в качестве завершающего шага протирает его каким-то спиртовым раствором, и, пока я с интересом рассматриваю и щупаю наложенную повязку, нажимает на кнопку стеклянного электрочайника с подсветкой. Чайник принимается размеренно урчать, и ему зачем-то вторит мой живот, хотя это скорее от нервного напряжения, нежели от голода.       – Где там обещанный кекс? С клубникой, кажется? – чуть сощуренные глаза, кажется, насмехаются надо мной.       – Вы серьезно? Сперва не хотели меня даже на порог пускать, а теперь вот... Кекс.       – Ну, а вдруг ты много крови потерял? Не доедешь до вокзала, завалишься в сугроб где-нибудь.       – Это вы так намекаете на то, что я должен уйти?       – Я намекаю на то, чтобы ты притащил свой кекс, пока я завариваю чай. Ты разве не этого хотел?       – Я уже не знаю, чего я хочу, – грустно резюмирую я, наблюдая за всплывающими пузырьками в чайнике. – И вообще, мы даже не познакомились.       – Борис, можно на «ты», – слышится мне, но я не уверен, и потому переспрашиваю:       – Борис?       – Па-рис, – повторяет он по слогам, немного раздражаясь. – Только не спрашивай, где моя Елена. Надоело до ужаса.       Безуспешно пытаясь подавить улыбку, я протягиваю ему руку.       – Матвей.       – Тоже не повезло, да? – Парис ставит на стол две широкие невысокие чашки, заварник и тарелку под кекс; он даже не смотрит в мою сторону. – Да рана у тебя там, зачем лишний раз тревожить?       Несмотря на предоставленный мне выбор: обидеться на отказ в рукопожатии или на беспричинную насмешку над моим именем, – я все-таки выбираю второе.       – Ну да, не за чем... Да нормальное у меня имя! Тебя вот почему так назвали?       – Потому что.       – Очень интересная история! – веселюсь я, наверное, потому что понемногу начинаю отогреваться. – А подробности будут?       – Угу, обязательно. Давай-ка пей свой чай и... – не договорив, Парис вздыхает и наконец садится за стол. – Извини, но меня очень раздражают вопросы про имя.       – Я понимаю, наверное.       – Родители у меня с фантазией, – он берется за нож и нарезает помятый кекс на подозрительно ровные кусочки. – Отец – художник-иллюстратор, а мать терапевтом была.       «"Была" – означает, что ее больше нет?» – думаю я, но вслух произношу другое:       – Ну, тогда это кое-что объясняет.       – Что именно? – глаза из-под очков смотрят пристально, словно исследуют меня на предмет подвоха, и я смущаюсь.       – Да так, неважно...       Все время, пока мы пьем чай, я рассматриваю Париса почти в упор и боюсь, что он заметит. Ловлю себя на мысли, что нахожу его довольно приятным внешне, и мне даже нравится его снисходительная манера обращения, но разговор между нами как-то не клеится.       – Этот чай я привез осенью из Китая, – внезапно произносит он. – Настоящий Те Гуаньинь. Неплохо хранится в герметичной банке, можно всю зиму пить.       – Да, нормальный такой чай, – говорю я.       У чая действительно приятный, насыщенный аромат и ненавязчивый цветочный привкус, но я далеко не знаток, и потому не знаю, что можно добавить к моему исчерпывающему описанию «нормальный», разве что – «вкусный», но быть банальным рядом с Парисом мне почему-то не хочется.       Мы сидим за столом минут двадцать, наш разговор становится все более вымученным, и наконец Парис говорит:       – Вообще-то я не очень люблю, когда посторонние люди вмешиваются в мою жизнь, – он перехватывает мой взгляд и тут же поправляет себя: – Нет, я не к тому говорю... Просто сам я так не делаю, не вмешиваюсь, и потому не могу спросить у тебя.       – О чем?       – Ну, например, как вышло, что твой друг уехал и ты оказался один в городе, в котором больше никого не знаешь? Может быть, если ты захочешь рассказать...       Он замолкает, и я не сразу понимаю, что он ждет моего ответного слова. Я завороженно наблюдаю за тем, как Парис крутит в руках пустую чашку, а потом отставляет ее в сторону и складывает ладони «лодочкой». У него красивые руки, мне бы хотелось, чтобы... Нет, так нельзя. Вспоминаю Андрея и, блин, лучше бы не вспоминал! После всего, что произошло между нами, он не нашел в себе смелости встретиться со мной! Почему-то становится нестерпимо больно только от одной этой мысли.       – Да я не знаю даже, что сказать о своем... друге, – кусаю губу и собираюсь с мыслями. – Можно еще, пожалуйста?       Парис без лишних слов подливает мне чай и смотрит, смотрит внимательно и проникающе, и мне кажется, что ему я могу доверить свою беду.       – Мой друг, – начинаю я неуверенно, – переехал сюда чуть больше полугода назад. До этого мы очень близко дружили, еще со школы.       Поднимаю голову от чашки, над которой поднимается ароматный пар, и Парис на секунду ловит мой взгляд.       – Сколько тебе сейчас?       – Девятнадцать. Ну, почти двадцать, – отвечаю я. – А тебе?       – Побольше... И ты приехал к нему в гости? Наверное, это очень хороший друг?       – Ну, я просто хотел увидеть его. Больше, чем он меня, как оказалось. То есть... – я снова принимаюсь жевать губу. – Он совсем не хотел. Он не встретил меня на вокзале, потом назвал этот адрес, ну, твоего дома, хотя, на самом деле, он здесь не живет. Я, вообще-то, не знаю, где он живет. И не знаю, знал ли его вообще... Просто это очень обидно, понимаешь?       Парис кивает, а затем снимает очки и сосредоточенно смотрит на меня. Без очков он кажется немного моложе (сколько же ему все-таки лет?!) и как-то проще, доступнее. В хорошем, разумеется, смысле этого слова.       – Понимаю, – негромко произносит он. – Больнее всего нам делают те, кто ближе.       Его неожиданная человечность немного сбивает меня с толку и тут я замечаю, что его рука плавно скользит по столу, приближаясь к моей руке, но замирает где-то на середине пути, – как будто Парис хочет дотронуться до меня в сочувственном жесте, но так и не решается это сделать. Вместо этого он говорит:       – Когда я учился в младших классах, мама работала во вторую смену и успевала забрать меня со школы. Только мне это не нравилось. Что я, маленький, что ли, чтобы меня мама встречала? Я ведь уже школьник... – он едва заметно улыбается. – Может быть, скажу банальность, но когда нас встречают и ждут, это... Это любовь, наверное.       – А когда нет? – спрашиваю я с грустной ухмылкой.       Парис не отвечает мне. Он поднимается, берет с холодильника начатую пачку «Капитана Блэка» и, подойдя к окну, открывает его настежь, впуская в кухню одновременно и солнечный свет, и свежесть, и нечеловеческий холод.       – Ты с ума сошел?!       – Нет, – Парис ежится и натягивает на пальцы рукава растянутого свитера. – Куришь?       – Что, прям здесь?       – Ну, для этого я и открыл. Так да или нет?       – Да, – зачем-то говорю я полную неправду и тоже встаю.       Беру одну сигарету, Парис другую, и он протягивает мне зажигалку, а затем прикуривает сам. Едкий сладковатый дым с непривычки обжигает мне горло, я пытаюсь вдохнуть свежего воздуха, но он просто ледяной, и от этого я кашляю еще сильнее. Парис смотрит на меня с беззлобной усмешкой на тонких губах, но ничего не говорит. Он делает еще одну затяжку, выдыхает в окно тонкую струйку дыма, и при этом не отводит взгляд от моего лица. Снова закашливаюсь и чувствую, как заливаюсь краской, вот, блин, вызвался составить компанию, я же не умею курить! Но что мне, спрашивается, делать, если меня тянет вслед за этим человеком... А почему, я и сам не знаю. Просто тянет, и все. Разве это плохо?       Пробую сделать еще одну затяжку, медленно. Выдыхаю, прикрываю глаза. В голове шумит.       И вдруг, совершенно неожиданно, я улавливаю на своих губах чужое дыхание, теплое и легкое, отдающее горькой сладостью ароматизированного табака, и за долю секунды понимаю, что Парис собирается меня поцеловать. И я хочу этого.       Намеренно не открываю глаза, поэтому только чувствую, как из моих пальцев выскальзывает сигарета, – видимо, Парис выбрасывает ее и закрывает окно, а затем легко обнимает меня за плечи, и наши губы наконец соприкасаются.       Совсем не так я представлял себе первое января в Омске! Вместо того, чтобы шататься по городу со своим лучшим другом, я целуюсь с каким-то малознакомым, но очень привлекательным молодым мужчиной на его кухне, и... мне это нравится! Его губы касаются моих уверенно, но не напористо, совсем не так, как целовал меня когда-то Андрей, и я мысленно прошу самого себя ничем не испортить этот момент, потому что я не целовался уже, ну... целых семь месяцев! Парис целует меня снова и снова, мягко оттягивает мою нижнюю губу, а потом отпускает, но не заходит дальше, не пытается засунуть мне в рот свой язык, и почему-то это кажется мне даже более интимным. Я втягиваю воздух через нос, потому что боюсь, что еще немного, и я потеряю сознание от переизбытка впечатлений. Парис, кажется, чувствует это и слегка отстраняется.       – Извини, – мягко произносит он, напоследок касаясь губами уголка моих губ. – За привкус сигарет.       – Только за это? – интересуюсь я с притворным возмущением, и Парис улыбается:       – Не только. Но ты, кажется, не против?       Я отрицательно мотаю головой, мои губы все еще приоткрыты, руки осторожно касаются его предплечий. Неуверенно спрашиваю:       – Мы можем сделать это еще раз?       Он беззвучно смеется, как будто мои слова кажутся ему забавными; придерживая меня за подбородок, он прикасается кончиком носа к моему носу, губами – к моим губами, и мы целуемся. Его руки блуждают по моей спине, вскользь касаются затылка и шеи и плавно перемещаются кпереди. Пальцы тянут замок-«собачку» на моей толстовке, ее края разъезжаются, и от этого у меня перехватывает дыхание. Парис легко дотрагивается до середины моей груди, и я чувствую, как мое сердце учащенно толкается навстречу этой теплой, приятной ладони. Он такой... классный. Какой-то своеобразный, непоследовательный, непонятный. Начиная с этого странного имени и заканчивая чувственной манерой целоваться, особенно если учесть, что мы знакомы от силы час. Сомневаюсь, что для него это любовь с первого взгляда, но хочу – очень хочу! – узнать его ближе, и... Боюсь, что не выдержу этого «испытания».       – Хочешь перекусить? – спрашивает Парис, когда в очередной раз отрывается от меня. – В холодильнике есть паста с грибами и овощи для салата.       Мне становится по-настоящему весело и от этого простого, будничного тона, и от ситуации в целом; нервный комок в животе расправляется, и я понимаю, что, если я хочу получить то, что хочу, мне следует быть немного решительнее.       – Спасибо, но пока нет.       Отклоняясь назад, я смотрю на Париса долго и пристально, как только умею, и мне кажется, что даже при всей скудности моих обольстительских навыков он догадывается, что я пытаюсь ему передать.       – Пока? – выгибает он свою темную, выразительную бровь. – У тебя серьезные планы на этот день?       – Не знаю, – я медленно выдыхаю и с колотящимся сердцем иду ва-банк: – Это так?       – Может быть, – загадочно отвечает Парис, после чего берет меня за руку и ведет в комнату.       Первое, что бросается в глаза в его комнате, которая, по-видимому, совмещает в себе и спальню, и рабочее место, – это кромешная темнота, такая же, как в кухне.       – Почему у тебя везде окна зашторены? Ты, случайно, не вампир?       – Нет, просто не люблю яркий свет. – Парис склоняет голову набок и улыбается. – А что, похож?       Смотрю на него – такого высокого, стройного, светлокожего; с темными, почти бездонными глазами... Правду говорить не хочется, вдруг обидится, и потому я бесстыдно вру:       – Ничуть, – и в подтверждение усиленно мотаю головой, пока кое-что не привлекает мое внимание: – Ого! Это что, пианино?       Окидываю инструмент любовным взглядом: старенькая черная «Сибирь», на такой я когда-то учился в музыкальной школе. С молчаливого позволения хозяина подхожу к пианино, поднимаю крышку и невесомо опускаю пальцы на клавиши, пытаясь вспомнить какую-нибудь классическую мелодию.       Парис подходит ко мне сзади и обнимает за плечи.       – Играешь? – спрашивает он и тепло дышит мне в ухо; скорее всего, не специально, но у меня от этого подкашиваются колени.       – Раньше играл, когда учился. А теперь на гитаре... А ты?       – Нет, это инструмент моей матери. Она хорошо играла, – Парис снова вздыхает и на долю секунды сильнее сжимает мои плечи. – Забрал его из родительской квартиры, чтобы не пропало.       Больше он ничего не говорит, а я ничего не спрашиваю, только прислушиваюсь к тому, как он дышит. Кожей чувствую, как его руки пробираются мне под толстовку, под майку. Слегка дергаюсь от первого прикосновения, как от удара током, и в тот же миг вспоминаю подходящую к случаю музыкальную тему. Негромко наигрываю ее, пока Парис гладит мне спину, грудь, низ живота, и... его пальцы замирают над пуговицей моих джинсов.       Хорошо. Жарко. Но слишком волнительно!       Снимая руки с инструмента, я резко поворачиваюсь к нему, не разрывая наших странных объятий; его ладони оказываются у меня на спине и сразу неглубоко опускаются за пояс джинсов.       Его взгляд, его дыхание на моей щеке. Возбуждение, его и мое.       «Я не такой», – вспоминаются мне ранящие слова Андрея. Ну а я такой... И ничего не могу с этим поделать. Я скучал по нему, скучал по тому, что у нас было... Но он не хочет этого. А я хочу!       Закрываю глаза, поддаюсь ощущениям, которых одновременно слишком много, и от них буквально кружится голова. Чувствую тепло чужих губ у себя на шее, на щеках, на губах... Кажется, все идет как надо. Значит, я смогу получить то, чего мне так не хватало, и не часть – не урывками, не в стыдливой спешке, – а целиком. Это в самом деле какой-то новогодний подарок! И я справлюсь, если доверюсь...       – Слушай, – жарко выдыхает Парис и смотрит мне в глаза. – Лучше я спрошу сейчас, чем никогда: ты точно этого хочешь?       Я замираю и опять напрягаюсь всем телом. Мне казалось, что мы хотим одного и того же, так почему вдруг он задает мне такой вопрос? Но вопрос этот, тем не менее, довольно справедлив.       Понимаю ли я сам, к чему приближаюсь? Хочу ли этого? Да, определенно. Но понравится ли мне? Этого я не знаю. Хочется только надеяться, что с Парисом все случится по-другому...       Приподнимаясь на цыпочках, я обхватываю его шею руками, прижимаюсь всем телом, чтобы он смог убедиться в серьезности моих намерений, и отвечаю:       – Точнее не бывает, – и тянусь за очередным поцелуем. – Если после этого ты меня накормишь.       Парис удивленно моргает, а потом смеется, и смех на этот раз выходит у него по-настоящему искренним и легким. Мне не верится, что это происходит со мной. Не верится настолько, что, когда он отправляет меня в ванную, указывая на полку, где лежат чистые полотенца, и закрывает за собой дверь, я стою не двигаясь минут пять или даже больше. Чего же я медлю? Он же ждет меня в соседней комнате... А если все это не то? Вот я дурак! Сам напросился к нему в гости, сам только что уверял его, что хочу... И вот, начинается!       Осознав, что я просто стою и мелко трясусь от волнения, как будто я какой-то нецелованный подросток, начинаю быстро раздеваться и складывать вещи в ровную стопку, почти как в магазине. Это нервное, я понимаю, и мне даже немного смешно. Наверное, из-за неожиданности происходящего я на полном автомате принимаю душ, особо не разбираясь, что за ароматный гель или шампунь я выдавливаю себе на ладонь, и какое из этих многочисленных полотенец для ног, а какое – для тела.       Быстро-быстро вытираюсь, как будто опаздываю на поезд (к счастью, нет), трясу головой из стороны в сторону и смотрюсь в зеркало. Энсел Эльгорт, как же! Максимум Веник из «Папиных дочек», только без противных кудряшек. И почему вообще Парис меня хочет?..       Стоп.       Он. Меня. Хочет. Правда, что ли? Нет, это какой-то абсурд! Но меня так заводит эта мысль, – до краски на щеках, до жара в паху, – что мне становится как-то, ну, совсем неловко. Кое-как натягиваю боксеры, потом решаю добавить к ним футболку, но «образ» получается совершенно дурацким, и я надеваю еще и джинсы. Короче, разгребаю свою аккуратную «магазинную» кучку почти полностью. Остаются только носки и толстовка, и я, не долго думая, засовываю одни в карманы другой, и вешаю на крючок в прихожей. Все, вот теперь я готов!       Возвращаюсь в комнату. Постель уже расправлена, а Парис склоняется над светящимся экраном ноутбука и прокручивает вниз страницу с аудиозаписями. Он такой красивый, в этом мертвенно-голубом свете. И пальцы, крутящие колесо «мышки», тоже красивые. Слегка пошатываясь, подхожу к нему, встаю сбоку, но ничего не говорю. Вижу, как он улыбается.       – Вот, послушай кое-что, – он поворачивается ко мне и мы целуемся под какую-то ненавязчивую мелодичную композицию.       – Кто это? – спрашиваю я, когда губы Париса ненадолго покидают мои. – Звучит неплохо.       – Тогда я оставлю? Это Дэвид Сильвиан, британский музыкант.**       – Тоже любишь музыку?       – Под нее хорошо работать.       – А кто ты? Ну, по профессии...       Голос мой предательски звенит, отражая степень офигевания от самого себя, а именно от того, что я собираюсь лечь в постель с человеком, о котором совсем ничего не знаю. Ну, кроме имени и адреса, конечно.       – Графический дизайнер, – отвечает Парис, и мне становится немножко спокойнее: – «Ну, в общем, да – личность творческая. Я не ошибся».       Когда он уходит в ванную, я нерешительно опускаюсь на краешек кровати, потом, недолго думая, ложусь на спину и просто смотрю в потолок под приятную музыку этого Дэвида Сильвиана. Ничего так, атмосферненько. И совесть моя понемногу утихает, хотя я все еще переживаю из-за того, что не сумел сохранить дружбу с Андреем, из-за того, что сейчас рядом со мной окажется не он, а совсем другой человек, и из-за того, что теперь я, кажется, не сомневаюсь в своей ориентации, и это еще одна серьезная тема, надо которой мне предстоит подумать...       – Так и будешь лежать в одежде? – слышу я вкрадчивый, мягкий, как бархат, голос: – Мы, конечно, никуда не торопимся...       Поднимаюсь и вижу, что Парис стоит в одном полотенце, обмотанном вокруг бедер, и, как мне кажется, совершенно этого не стесняется. Ну, или виду не подает. Я смотрю на него снизу вверх: стройные ноги с редкими намокшими волосками, какие-то чересчур костлявые коленки, тонкая темная дорожка, бегущая от пупка вниз, под махровую ткань полотенца, очертания живота, груди, ритмично поднимающейся и опускающейся в такт дыханию, и снова этот глубокий, призывный взгляд...       – Ну что? – улыбается он и протягивает мне руку.       – Что?.. – глупо переспрашиваю я.       – Иди... – Парис сам берет меня за руку и кладет ее себе на грудь, притягивает меня ближе, и через полотенце я чувствую... Ох, блин!       Теплое дыхание на моей шее; пульс ускоряется так, что начинает кружиться голова и по коже расползается удушливый жар. Я прикрываю глаза, позволяю ему целовать меня, гладить мои плечи и лопатки, и ниже...       – Волнуешься?       Его ладонь уже скользит по моему животу, забирается под тонкую ткань футболки, приподнимает ее, обнажая чувствительную разгоряченную кожу. Длинные пальцы легко проходятся по мышцам пресса, касаются груди. Я вздрагиваю и впиваюсь в его губы, изо всех сил стараясь удержаться в вертикальном положении. Вообще-то, если я начну падать, я не сомневаюсь, что Парис подхватит меня... Мои руки поднимаются сами собой: я позволяю ему стянуть с меня футболку и уложить на кровать, после чего проваливаюсь в какое-то странное ощущение... наполненности. Как будто все правильно и хорошо, и даже слишком... Ой!       – Подожди, – на выдохе произношу я и облизываю без того влажные губы. – Дай мне минутку.       – Ты хочешь сказать, что... – уточняет Парис и ловким движением расстегивает замок моих джинсов, проникает туда ладонью, неторопливо двигает ею вверх и вниз. Я едва сдерживаюсь, чтобы не кончить. Зачем он так делает?       Приподнимаюсь на локтях и тянусь за поцелуем, но Парис только единожды касается моих губ своими, и переключается на мою шею, грудь, живот, не переставая при этом ритмично двигать рукой. Получается у него, кстати, очень неплохо! А я за все время даже толком к нему не прикоснулся...       – Все хорошо? – спрашивает он, возвращаясь к моим губам.       – Да, – едва не задыхаюсь я.       Неожиданно он убирает руку и в один прием – быстро, но аккуратно – стаскивает с меня джинсы и боксеры. Вот блин! Я ведь был так близко... Ну и что дальше?       А дальше Парис нависает надо мной и целует глубоко и страстно, пропуская свой язык за острую кромку моих зубов, слегка прикусывая и тут же зализывая, и... Мне остается только протянуть руку и откинуть в сторону зажатое между нами полотенце.       Внезапно ощущений становится слишком много. Я чувствую на себе приятный вес чужого тела, почти не могу пошевелиться, в голове на удивление пусто, и только одна мысль – что я лежу совершенно голый под другим голым мужчиной. Немного забавно и очень волнующе.       Даже не пытаюсь открыть глаза; мне кажется, если я сделаю это, то происходящее утратит остроту, станет обыденным и слишком натуралистичным, как уже было... Нет, не хочу думать об этом!       Мои руки поглаживают шею Париса, пальцы зарываются в его густые длинноватые волосы – они очень приятны на ощупь, как шкура какого-нибудь дикого животного. Сердце мое наконец-то бьется ровно, и я почти могу расслабиться и позволить себе поддаться ласкам Париса, его глубоким поцелуям, и... Он ведь не делает ничего такого, что бы мне не понравилось? Нет, даже наоборот. Но мне все-таки интересно, как давно у него был секс в последний раз? Почему он вдруг накинулся на меня так, будто...       На мгновение его руки отстраняются от меня. Все так же, с закрытыми глазами, я начинаю извиваться, ища телесного контакта, но чувствую только давление ладони на середину груди, возвращающее меня на место. На мой член льется что-то прохладное и вязкое, слабо пахнет синтетическим ароматизатором. Уверенная ладонь размазывает вязкую массу по моей промежности, и мой член буквально каменеет от этих невероятных, давно позабытых ощущений, мышцы на ногах и животе напрягаются в томительном ожидании. Приятно и страшно одновременно.       Чувствую сбивчивое дыхание на своей груди. Влажный теплый язык Париса начинает медленно оглаживать один мой сосок, затем другой... Ого, я никогда не думал, что они у меня настолько чувствительные! Андрей целовал меня максимум в шею, а чтобы спуститься ниже, – «ну, ты же не девочка», – говорил он. А вот мой новый любовник так не считает!       Я улыбаюсь собственным мыслям и отпускаю, отпускаю себя... Парис не перестает наглаживать мой член, и я, кажется, очень близок к тому, чтобы кончить. Теплые губы прижимаются к моему рту, но не пытаются меня поцеловать – мы просто дышим одним воздухом, подстраиваясь под ритм друг друга. Мне хочется опустить руку, потрогать Париса там, убедиться, что ему это нужно так же, как и мне, но я не могу решиться на это. Движения его ладони продолжаются, возбуждение нарастает... Почему он сам не попросит меня? Вдруг я сделаю что-то не то?..       Мои сомнения продолжаются совсем недолго, потому что Парис как-то по-особенному сжимает пальцы, немного ускоряет темп, и я, выгибаясь ему навстречу, нахожу его губы и моментально кончаю со слабым гортанным стоном. Итак, это свершилось!       Неохотно открываю глаза и вижу, что Парис вытирает ладонь о полотенце и смотрит на меня с серьезным видом. Я не понимаю, что это значит, но мне кажется, что он ожидал чего-то другого. Он уходит на кухню, и долго, слишком долго шумит там водой. «Наверное, сейчас он попросит меня уйти», – думаю я и на всякий случай прикрываюсь одеялом, чтобы не выглядеть полным идиотом.       Но нет, Парис возвращается из кухни со стаканом ледяной воды, заставляя меня выпить, а после забирается на постель и прижимается ко мне со спины. Я ощущаю его всем телом, его и его стоящий член, но у меня нет ни сил, не смелости сделать для него то же самое, что он только сделал для меня. Это глупо, очень глупо – ведь для меня это не новое занятие! Почти то же самое мы делали с Андреем, только тот всегда притворялся, что ему это не нравится, и он просто позволяет мне прикасаться к нему. И я прикасался – но не боялся. Так почему боюсь теперь?       Парис просит меня развернуться к нему лицом, и я молча выполняю его просьбу, а сам мысленно прошу о том, чтобы он не смотрел мне в глаза, потому что до меня понемногу начинает доходить, чего именно от меня хочет. Ох, сейчас или никогда... Его ладонь прикасается к моему бедру, заставляя меня приподнять ногу и положить ее ему на талию. Некоторое время он просто гладит мою поясницу и ягодицы, а потом выдавливает себе на ладонь немного геля, неторопливо размазывает его, и я чувствую, как один его палец ложится на анальное отверстие и мягко надавливает на него; ощущения безболезненные, но и не особо приятные. Я пытаюсь позволить ему сделать это, но мышцы сами собой зажимаются, и я зажимаюсь вместе с ними, всем телом, и больно закусываю свою нижнюю губу.       – Что-то не так? – спрашивает Парис, убирая руку и заглядывая в мое лицо.       – Нет, – выдавливаю я из себя, – все хорошо.       Я знаю, что совсем не умею притворяться, когда мне страшно или больно, и вижу, что Парис мне не верит, но он все-таки обнимает меня одной рукой, прижимает ближе к себе, позволяя спрятать лицо у него на груди, и запускает пальцы другой руки немного глубже. Мне практически хочется разрыдаться от обиды на самого себя за то, что я сжимаю мышцы и не позволяю ему проникать в меня. Он терпеливо раздвигает мои ягодицы и прикасается там снова, и еще раз, но – нет! – я так не могу!       Парис отстраняется и убирает руки, снова смотрит на меня взглядом, который я не могу выносить.       – Ты ничего не хочешь мне сказать?       – Извини, – виновато говорю я и снова прячусь под одеяло, потому что без объятий мне сразу становится очень холодно и пусто. – Я думал, что смогу.       – Я не прошу тебя извиняться. Просто хочу понять, зачем ты врешь? Зачем хочешь казаться другим?       – То есть..?       Парис садится, подтягивая к себе стройные ноги, и краем глаза я замечаю, что его член начинает опадать. Ну, прекрасно, блин!       – Когда я спросил, куришь ты или нет, ты соврал.       – Ну...       – И когда я спросил, уверен ли ты, что хочешь заняться со мной сексом – тоже. Почему просто не сказать, что у тебя это впервые?       – Не впервые.       Парис укоризненно косится на меня. Снова не верит.       – В самом деле?       – Да, – вздыхаю я и мысленно прикидываю, как мне дотянуться до своих боксеров и джинсов. – Можно я пойду?       – Конечно, ты можешь уйти, – спокойно произносит Парис. – Ты сам пришел, я не держу тебя силой. И в душу к тебе не лезу, я уже говорил. Но мне будет жаль, если ты уйдешь.       Я замираю под одеялом и перестаю думать о том, как схватить свою одежду и поскорее сбежать. Поднимаю голову и смотрю на Париса, он – на меня. Кажется, еще секунда, и он скажет: «Да шучу я, катись отсюда», – и вытолкает меня за дверь, напоследок обозвав пидором или как-нибудь похуже. Но этого не происходит. Я нервно сглатываю и, приподнимаясь, сажусь с ним рядом.       – Помнишь, я говорил, что у меня есть друг? – начинаю я свое объяснение; Парис молча кивает. – Ну вот, в общем, это не совсем как бы друг, немного больше...       – Я догадался.       – Да? Но как?       – Потом, – мотает он головой. – Продолжай, пожалуйста.       – Да тут не о чем говорить. Один раз мы с ним дошли до такого же... – долго мотаю головой, не могу подобрать слова. – Но с ним все было совсем не так, как с тобой. Слишком быстро и... грубо, что ли. Неприятно, в общем. Больше мы к этому не возвращались, да и вообще... не пробовали.       Парис протягивает мне ладонь, и я с каким-то тайным облегчение кладу на нее свою, перевязанную. Он слегка пожимает ее, чтобы не сделать мне больно.       – Понимаешь, – продолжаю я, – до сегодняшнего дня я понятия не имел, что может быть вот так. Что тебе тоже может это нравится, что я могу нравится... Да ведь?       – Да, – кивает Парис, и его глаза улыбаются.       – Просто я побоялся все испортить, и потому решил ничего не говорить. Ну, и все равно испортил.       Парис отрицательно мотает головой.       – Девятнадцать тебе, говоришь?       – Почти двадцать, – поправляю я, и снова решаю испытать удачу: – А тебе?       – Двадцать восемь. Не слишком?       – Думаю, нет. А можно еще один вопрос? Только он тебе не понравится, он про имя...       Парис вздыхает, откидывается на подушки, но не отпускает мою руку.       – Задавай, а то ведь не успокоишься.       – Вот ты всем людям так представляешься? Ну, по работе, например. И как обычно они реагируют?       – Да так же, как и ты. Поэтому заказчикам я обычно представляюсь Павлом, ну и работаю в основном дома, что избавляет меня от необходимости лишний раз что-либо объяснять малознакомым людям.       – Но я ведь тоже малознакомый? Или... это другое?       Перехватываю немного крепче его ладонь, как будто, если я отпущу ее, он сразу же исчезнет. Парис в ответ на это мягко гладит большим пальцем тыльную сторону моей руки.       «Может, я и вправду ему нравлюсь? Нет же...»       – Ты мне не ответишь?       – А что ты хочешь услышать?       «Ну, конечно, сразу прикидывается непонимающим», – разочарованно думаю я и жалею, что рассказал ему про себя и про Андрея. Какое ему, в сущности, дело до того, что было у меня в прошлом? Я ведь просто парень из другого города – на один раз. И объятия наши – на один раз. И неслучившийся секс – тоже на один раз. Вот сейчас наклонюсь и поцелую его, а если он удивится, то я отвечу: «Ни о чем не волнуйся, это только на один раз».       Делаю два глубоких вдоха и перевожу взгляд на приоткрытые губы Париса, который все это время смотрит на меня. Руку не отнимает – он знает, что на самом деле я не хочу уходить, а я знаю, что даже если сейчас он скажет, что для него это просто секс на одну ночь, я все равно останусь.       Мое лицо горит от внезапно нахлынувшего возбуждения, и я даже толком не могу понять, что именно его вызвало. Может быть, то, какой Парис все-таки красивый? Особенно сейчас – полностью обнаженный, со спокойным, слегка рассеянным из-за отсутствия очков, взглядом. Медленно наклоняюсь к его лицу, боясь потерять равновесие в неудобной позе, и осторожно касаюсь губами... но нет, не его губ, как он того ожидал. Касаюсь губами теплой, приятно пахнущей кожи на его груди, целую с закрытыми глазами, пробую ее на вкус языком и совсем немного – зубами. Не отрываясь, нахожу и облизываю сосок. Не знаю, нравится ему такое, или нет... Кажется, нравится!       Шевеления его тела подо мной и тихая череда вздохов подсказывают мне, что я на верном пути. Упиваясь своей смелостью, я сползаю вниз, к животу, зацеловываю, подсасываю кожу повсюду и забываюсь настолько, что почти не чувствую, как у самого меня встает, и по телу одна за другой прокатываются приятные волны тепла...       Когда мы с Парисом случайно встречаемся глазами, я ловлю его удивление и сильное желание, которое переполняет его так же, как и меня. Только он все еще держит его под контролем – наверное, боится снова меня спугнуть. Кладу руку на его член и двигаю ею в привычном для меня ритме, параллельно целуя кожу над выступающим, аккуратно выбритым лобком. Парис вздрагивает всем телом и мне хочется улыбнуться, но вместо улыбки я складываю губы трубочкой и прикасаюсь ими к горячей, влажной головке. Такого я раньше не делал, но это, кажется, не так уж и сложно. Держась за тазовые косточки, притягиваю его ближе к себе, позволяю неглубоко толкнуться в мой рот, при этом не перестаю ускоренно двигать рукой по его горячему, покрытому моей слюной и естественной смазкой члену, чем вызываю из горла Париса долгожданный стон.       Одной рукой он резко обхватывает меня за плечи и, притягивая к себе, целует, а вторая его рука в это время мнет мои ягодицы. От крышесносного «коктейля» нежности и силы я машинально подаюсь вперед, прижимаюсь к Парису всем телом, сквозь спутавшееся одеяло обхватываю его ноги своими и бесстыдно трусь членом о его бедро.       Мне слишком хорошо, чтобы бояться. И, наверное, это играет немалую роль, потому что во второй раз все идет намного лучше. Пальцы Париса уже внутри, они проникают настолько глубоко, что, кажется, достают до самого сердца. Не могу лежать на нем спокойно, пока он готовит меня; внутри все напряжено настолько, что я, уже не стесняясь, мокро дышу ему в ухо и прикусываю шею.       – Ты точно уверен? – его внезапный вопрос возвращает меня в реальность. – Ложись на бок, попробуем... – вижу, что он тоже волнуется, но именно это меня почему-то немного успокаивает.       Вздрагиваю, когда Парис легко, на пробу, проводит головкой члена по анальному отверстию, и оно снова сжимается в тревожном ожидании. Мои пальцы впиваются в одеяло и сжимают его, голова повернута к подушке, чтобы скрыть от него гримасу неудовольствия. Парис не торопится, у него вообще какая-то нереальная выдержка! Добавляя лубриканта, он снова качает бедрами, дразняще мажет по чувствительным мышцам и наконец неглубоко проникает вовнутрь.       В невероятном волнении я замираю, все еще не веря, что он во мне. Повернув голову, украдкой смотрю на лицо Париса, но оно выражает уверенность, правда, пока без особого удовольствия. Но все равно он ждет, не решается продолжить. Минута длится бесконечно долго, он ждет, я тоже жду. Чувствую, как на моих висках скапливается пот, и думаю о том, как было бы хорошо, если бы кто-нибудь приоткрыл сейчас оконную створку. Но пошевелиться нельзя, все слишком неприятно и больно. И куда только подевалось мое возбуждение?..       К счастью, Парис не пытается давать мне дурацкие напутствия, типа «расслабься» и «потерпи, сейчас будет хорошо», ведь его член – это все-таки не пальцы, и с его стороны было бы глупо убеждать меня, что все пройдет «как по маслу». Ужасный каламбур, о чем я только думаю...       Мое дыхание на мгновение останавливается, когда Парис входит чуть глубже и переносит на меня вес своего тела. Его губы касаются моего затылка.       – Что тебе нравится? – полушепотом спрашивает он.       – В смысле?       – Где и как тебя потрогать? Может быть, какие-то чувствительные места?       Я поднимаю на него взгляд, полный отчаянной надежды, и смущенно бормочу: «Уши».       Без лишних расспросов Парис прикасается губами к месту, где мочка соединяется с шеей и жарко шепчет:       – Так? – И я улетаю.       Нет, правда. Все то время, что он целует, прикусывает, облизывает мое ухо и шею, боль постепенно отступает. Нерешительно подаюсь бедрами назад, и Парис обхватывает меня поперек груди, прижимая к себе ближе. Наверное, ему приятно. По крайнее мере, мне кажется, что я слышу, как он постанывает сквозь плотно сжатые зубы. Черт, ну почему он почти не двигается?!       Парис проводит ладонью по моей щеке, как будто проверяя мое состояние:       – Ничего?       Я ловлю губами его большой палец и слегка засасываю фалангу:       – Нормально...       И только после этих слов Парис наконец перестает неподвижно прижимать меня к кровати. Он отодвигается, его член почти выходит из меня, а потом плавно скользит обратно. Ого, а это неплохо! Разворачиваюсь к нему, нахожу его губы и мы соединяемся в сладком, немного неряшливом поцелуе. Бедра Париса начинают двигаться, вперед-назад, и этот неспешный тягучий ритм вызывает у меня дрожь под коленками. Я крепко хватаюсь за его руку, которая лежит на моей груди.       – Ты правда мне нравишься... – неожиданно шепчет он сквозь учащенное дыхание.       Ну супер! Просто замечательно! И действует, надо сказать, получше любого стимулятора. Ну, в моем случае...       Наши тела, кажется, вполне приноровились друг к другу. Парис заполняет меня, снова и снова, каждое его движение отзывается во мне уже не болью, но каким-то мучительно-приятным томлением. Мне хочется больше. Мой член набух и пульсирует, я беру руку Париса и уже без особого стеснения направляю ее вниз, и... дополнительная стимуляция окончательно срывает мне голову!       Парис одним плечом упирается в кровать, как бы нависая надо мной, и увеличивает темп. Когда он еще немного ведет бедрами и входит в меня под каким-то необычным углом, все мое напряжение выливается в мощный (второй за сегодня!) оргазм, от неожиданности я не могу издать и звука, лишь выгибаю спину и закусываю губы, которые Парис тут же ловит своими поцелуями.       – М-м-м... А! – он входит в меня последний раз и обессиленно роняет голову мне на плечо, когда его тоже накрывает оргазм.       Спиной я чувствую, как безумно быстро колотится его сердце, и ощущаю какой-то необъяснимый восторг: пару часов назад он сидел на кухне, в очках, весь такой серьезный и недоступный, и пил китайский – из самого, между прочим, Китая! – чай, а теперь обнимает меня и подрагивает от удовольствия, и к этому удовольствию причастен именно я, а не кто-то другой. Просто сказка!..       Когда Парис аккуратно выходит из меня и ненадолго исчезает в кухне, чтобы выбросить презерватив и вымыть руки, я чувствую себя слишком измотанным и слишком ленивым, чтобы двигаться. Однако это не мешает мне перекатиться на другой бок и положить голову на грудь вернувшемуся Парису, бездумно гладить ладонью его бедро, заглядывать ему в лицо и вдыхать запах его тела.       – По-моему, ничего так получилось, – отмечаю я.       – Не лучший комплимент, который я слышал, – огорченно качает головой Парис, но при этом улыбается.       – Не переживай, я все равно не сбегу. – Я медленно поглаживаю гладкий участок кожи у него под коленкой. – Нет, правда. После того, как ты сказал, что я тебе нравлюсь...       – Слушай, – перебивает меня Парис. – А я ведь у тебя не спросил, учишься ты где-нибудь или...?       – Учусь, в колледже на программиста. – Мои пальцы передвигаются по его груди, пробегая по негустым темным волоскам. – Но мне больше нравится заниматься музыкой, я немного сочиняю.       – Вот как? – Парис многозначительно выгибает бровь и запускает руку мне в волосы. – Сыграешь?       – У тебя же нет гитары, верно? Я лучше напою.       – Может, не надо?       – Ах, вот так значит, да?! – смеясь, я забираюсь на Париса и прижимаю его к кровати настолько, насколько хватает оставшихся после соития сил. Он резко приподнимается на руках, обхватывает меня за талию и целует в шею так продолжительно и нежно, что я готов простить ему любые обидные слова на десяток лет вперед.       – Так что там насчет «спеть»?       – Попозже, – вырываюсь я из его объятий и снова укладываюсь рядом. – Скажи, ты гей?       Парис усмехается и прикрывает глаза ладонью.       – А ты?       – Я не знаю.       – Вот и не приставай к другим с дурацкими вопросами...       Он ложится так, чтобы мы оказались лицом к лицу, и проводит пальцами по моей щеке.       – Тогда можно другой вопрос? – не унимаюсь я. – Ты живешь один?       – Да, как видишь.       – И ни с кем не встречаешься?       – Нет.       Этот ответ меня полностью устраивает.       – А родные?       – Мама умерла десять лет назад. Покончила с собой, – неожиданно откровенно говорит Парис. – Отец с тех пор пьет.       – Это с ним ты разговаривал по телефону, когда я пришел?       – Да, точно. Он живет на другом берегу. Завтра я собирался заехать к нему в гости.       – Можно с тобой? – говорю я первое, что приходит мне в голову. – Ну, в гости.       Парис хмурится и долго смотрит мне в глаза.       – Не надо. Погуляешь где-нибудь пару часов.       – А потом? – спрашиваю я, не совсем понимая, что он имеет в виду.       – А потом погуляем вместе, город посмотрим. Если будет не слишком холодно.       – Значит, ты не прогоняешь меня?       Парис ничего не отвечает, только смотрит на меня и улыбается, и мне все становится понятно без слов. За окном постепенно темнеет, мы делаем маленький интимный свет, разговариваем, слушаем музыку, смотрим салюты, которые пускают прямо во дворе. И мне хорошо.       А через три дня, когда Парис провожает меня на вокзале и обнимает на прощание, не слишком заботясь о том, что подумают окружающие, и кто из нас двоих какой-то «не такой», я уже не сомневаюсь, что «42» – это ответ на «Главный вопрос жизни, вселенной и всего такого». Потому что на мои вопросы это число дает исчерпывающий ответ.