Мы так любим дешевые драмы...

Сцены ревности, сцены разлуки- Мы готовы, мы с текстом сверились. Мы как будто не знали друг друга. Мы как будто случайно встретились…

      — Это безумство, Никлаус! Я не узнаю тебя! Остановись! — надрывный женский крик эхом отбивался от каменных стен поместья. — Не смей мне мешать, Белинда! — на лице мужчины выступили вены, а в его глазах отражалось полнейшее безумие. Его гневу не было предела, и не ясно, что все еще останавливало его от мысли броситься на брюнетку, которая преграждала ему выход. — Дьявол, Ник, он твой брат! — Двое моих братьев уже лежат в гробу, я не огорчусь, когда отправлю к ним третьего! — он издал угрожающий рык, прося девушку отойти самой. — Он не виноват, что твоя чертова сука Петрова сбежала! — девушка не собиралась сдвинуться ни на дюйм. Она все также стояла перед дверьми, сверкая черными глазами из-под тяжелых век. Черная прядь выбилась из еще совсем недавно идеальной прически и спадала на лицо, покачиваясь в такт ее тяжелому дыханию. — Он упустил ее! Он дал ей сбежать! Ты знаешь, как много это значило для меня, я был в шаге от избавления от проклятья! Он предал меня! — даже не думая скрывать выступившие клыки, Майклсон в бешенстве бросил стул в стену, чудом не задев Белинду. Разбросанные по всему кабинету вещи, подтеки от разбившейся бутылки бурбона на стене, перевернутый письменный стол свидетельствовали о том, что этот спор уже давно дошел до точки кипения. Не желая переходить к открытой конфронтации, темпераментные оппоненты выплескивали свои эмоции на всем, что попадалось им под руку. — Ты сошел с ума! Я не позволю тебе заколоть его! — Не смей защищать его! Ты должна быть на моей стороне! — Черт подери, я приняла твое решение, когда, после очередного срыва Кола, ты уложил его в гроб, чтобы он не привлекал к нам внимание Майкла. Да я не перечила тебе, когда ты вонзил Ребекке кинжал в сердце только потому, что она не хотела бежать с тобой, а хотела остаться с человеком, которого она полюбила. И которого ты же убил на ее глазах перед этим! Я, сукин ты сын, молчала! Я была рядом, я поддерживала тебя. Но сейчас я не останусь в стороне, Ник. Ты зашел слишком далеко! Не найдя под рукой стула или еще чего-то, что можно было бы бросить в мужчину в ответ, она, не мешкая, стянула с ноги туфлю и со всей силы бросила ее в него, даже не думая промахиваться. — Ты моя жена! — каблук едва не влетел ему в глаз, прежде чем он его остановил. Одним мимолетным движением он оказался подле девушки, хватая ту за горло. Казалось, он не помнит себя за пеленой гнева и безумия. — Ты должна поддерживать меня во всем! Почему ты становишься на его сторону? Ну конечно, я видел, как вы смотрите друг на друга. Ты тоже решила предать меня, Белинда?! — Ты бредишь, Ник! Сколько можно?! Каждый раз одна и та же тема! Посмотри, на кого ты похож. Вдумайся, о чем ты говоришь! Ни я, ни Элайджа, мы никогда тебя не предадим, и ты это знаешь! Пятьсот лет, Ник! Пятьсот лет мы идем с тобой рука об руку, поддерживаем тебя, терпим твое недоверие, твою паранойю, твои вспышки гнева и ревности. Пятьсот лет для тебя ничего не значат?! Она выплевывала эти слова прямо ему в лицо, самостоятельно сократив то расстояние, что еще их разделяло. Было бы ошибкой сказать, что Белинда отличалась спокойствием и благоразумием, даже на фоне Никлауса. Терпя поражение в попытках достучаться до сознания мужа, она потеряла всякое терпение, что и так имела в недостатке. — Я не позволю тебе! Я не позволю тебе оставить меня! — в синих глазах мелькнула искра решимости, испугав женщину. — Нет, Ник, нет. — неверующе прошептала она, даже не сопротивляясь из-за нахлынувшего чувства боли от предательства близкого человека. — Ты простишь меня, — утвердительно произнес он. Но прежде, чем блеснувший в огне свечей клинок, пронзил ее сердце, Никлауса отбросило к стене, а сама Белинда оказалась скрыта за чьей-то широкой спиной. — Брат, ты ведь пожалеешь об этом поступке. Она не должна страдать из-за наших недомолвок, — по потерянному выражению лица, что было обращено за спину Элайджи, было ясно, что тот уже начал понимать, что едва не совершил. Но едва он взглянул на брата, что стоял напряженно, готовый вновь броситься в защиту Белинды, растерянность и покаяние вновь сменил гнев. Элайджа, черт возьми, собирается защищать его, Никлауса, жену, от него самого. ЕГО ЖЕНУ! — Мой благородный брат, — полным яда голосом начал он, растягивая губы в премерзкой усмешке, — мой благородный, влюбленный в мою собственную жену брат! — Никлаус. — предостерегающе начал Элайджа, но был перебит. — Вы думаете, я ничего не замечаю?! Думаете, я не вижу, как вы смотрите друг на друга?! — от его крика дрожали витражи. Элайджа собирался что-то возразить, но к чему это, если треснувшая маска невозмутимости выдавала его с головой. — Но ты моя жена, Белинда, слышишь?! Ты моя жена! Я не позволю никому отнять тебя у меня! Никому, слышишь, даже своему брату! — Никлаус, твоя жена верна тебе. Если ты не веришь мне, то верь ей. Она бы никогда не предала тебя. Твои слова оскорбительны для нее, — наконец нашелся Элайджа, выступая немного вперед и все еще следя за каждым движением своего брата. Никлаус уже едва не совершил непоправимое. — Разумеется! Все, что вам мешает — это я. Чувство долга, обязанности предо мной. Только я стою на пути ваших светлых чувств! — его слова так и сочились сарказмом. — Я не позволю тебе. — Довольно! — голос дрожал, Белинда судорожно вцепилась длинными пальцами в свои черные локоны, выдирая клоки волос. Ее разрывало от переполняющих эмоций: от гнева, бешенства, вины, ненависти, разочарования, боли. — Я так не могу, я так больше не могу. — Белинда. — надломлено обратился Элайджа, глядя на то, как девушка, мотая головой из стороны в сторону, медленно отступает к двери. — Я вас рушу. — прошептала она, глотая непрошеные слезы. — Я ваше проклятье. Вы же семья. Я рушу вас. Я рушу вашу семью. Я не могу, не могу так больше. Она не хотела поднимать взгляд. Не хотела видеть глаз Никлауса. Не хотела видеть его боль, его раскаяние за то, что он едва не совершил и за то, что сказал ей. В мире было только две женщины, к ногам которым он был готов положить весь мир. Его сестра Ребекка и она. Его жена, его возлюбленная, его друг, его названная сестра, его семья. Он был параноиком, он был собственником. Он никому не позволял отбирать Ребекку, никому не позволял отбирать Белинду. Однажды он задался вопросом, любит ли он ее как свою жену, или чувства к ней действительно аналогичны любви к Ребекке? Никлауса испугали собственные мысли. На самом деле, когда ты с кем-то проводишь века, обычные человеческие ярлыки теряют всякий смысл. Он знал одно: он не позволит никому отобрать ее у него. Не хотела она видеть те же эмоции на лице у Элайджи, который вновь винил во всем себя. Винил себя за свои чувства, которые он давит веками, которые, он знал, были ответными. Винил себя за то, что не может перестать желать, чтобы жена его брата кружилась с ним в первом танце, дарила ему свои поцелуи, дарила ему себя. Но она дарила это Никлаусу. Она любила Никлауса. Синдром Татьи Петровы, прошептала она ему однажды, когда он не сдержался. Он поцеловал ее. Их единственный поцелуй, который они себе позволили. Нет, Белинда не Татья. Белинда никогда не позволит себе изменить любимому человеку. Она никогда не предаст Никлауса. Они оба это знали. И он винил себя за то, что приносит ей страданья. За то, что в его сознании пробивается мысль, что он хочет отобрать у брата то, что делает его счастливым. То единственное, что превращает его в того Ника, который еще не знал смерти. Он винил себя. И за это она ненавидела себя. Ведь виновата только она. Она слаба. Она не могла признаться самой себе, что полюбила другого брата. Нет, что всегда любила другого брата, что потерялась в понятиях сестринской и супружеской любви. Она сдалась. Она больше всего на свете любит эту семью, и она больше не могла ее рушить. — Нет. — собственный голос казался Никлаусу чужим. Он неотрывно смотрел на пустой проем. Она так и не подняла на него взгляд. Она. Она ушла? — Нет. НЕТ! — Оставшиеся вещи улетели в окно, когда растерянный Элайджа вернулся в кабинет. — Ее нигде нет, — лишенным всяких эмоций голосом сообщил он. — Я найду ее! Я верну ее! — Нет. Ты же знаешь, что нет