Полетай со мной

      Утро 23 марта встретило Анну ярким, но холодным солнечным светом, настойчиво пролезавшим за темную штору в ее комнате. За дверью уже слышались шаги и обрывки разговоров Миши и Лизы, собиравшихся в больницу. Восстановившись в академии, Анна хотела вернуться в свою комнату в общежитии, но Лиза упросила ее остаться, по крайней мере до свадьбы. Сестра даже предложила купить ей пианино, но девушка отказалась: ей было неудобно, к тому же она соскучилась по академии и с удовольствием проводила там практически весь день напролет. Правда, из-за учебы на Володю почти не оставалось времени. Анна часто ловила себя на том, что даже сидя за учебниками, за фортепиано или на уроке по специальности, она думает о нем, вспоминая ту прекрасную ночь и то невероятное блаженство, которое испытала в его объятиях. И ведь это даже был не настоящий секс толком. Ей было любопытно, хотелось заглянуть дальше, узнать, что будет; а потому, несмотря на кучу дел, девушка успела также сдать анализы и пройти обследование.       Хотя Володя и сказал, что не обижается, Анна все равно чувствовала себя в долгу перед ним, да и к тому же ей сильно его не хватало. Поэтому когда он попросил ее поехать куда-то, она даже не стала спрашивать куда. Какая разница, если они просто смогут провести немного времени вместе? От этого на душе у девушки было легко и хорошо; она быстро оделась и, заплетя волосы в привычную косу, вышла из комнаты.       -…а я тебе говорю, что надо брать кремовые! Розовые, зачем розовые, мне не восемнадцать, мама! – слышался из кухни раздраженный голос Лизы, спорившей с матерью по поводу оформления свадебного зала. Миша с обреченным видом стоял в коридоре, чистя обувь.       - Все никак не договорятся? – улыбнулась Анна, обнимая без пяти минут родственника.       - Она вчера даже во время обхода умудрялась с ней спорить, - фыркнул Михаил. – Мой тебе дружеский совет: соберешься замуж – делай это как можно тише!       - Я запомню, - рассмеялась Анна.       Не зная, куда придется ехать, девушка решила одеться нейтрально, выбрав удобную обувь без каблуков, брюки и бежевый свитер. Солнце, к счастью, не думало прятаться, и Анна с удовольствием подставила ему лицо, зажмурившись, как кошка. Машина Владимира появилась у въезда во двор, и Анна поспешила навстречу. Первые пять минут пролетели незаметно, потому что они самозабвенно целовались. Наконец оторвавшись, Корф улыбнулся и вырулил обратно на дорогу. Анна удивленно услышала, что сегодня вместо джаза в салоне играет Бах, и сразу узнала «Гольдберг-вариации».       - Никогда раньше не слышала классическую музыку у тебя в машине, - заметила девушка.       - Да вот… Навеяло что-то, - уклончиво ответил Корф, и Анна не стала развивать разговор, заметив, что сегодня он выглядит каким-то уставшим и немного грустным. Они ехали долго, не столько из-за пробок, сколько из-за того, что цель поездки находилась далеко. Анна, заслушавшись, поняла, где они, только когда машина остановилась перед воротами кладбища. Того самого, где был похоронен их с Лизой отец. Догадка пришла мгновенно, и сердце девушки сжалось. Она вылезла из машины; Владимир взял с заднего сидения большой букет белых роз и протянул Анне руку:       - Пойдем.       Молча следуя за молодым человеком, Анна думала, почему он вдруг решил привезти ее сюда, взять с собой на могилу матери. Не то чтобы она стеснялась или боялась; но ей всегда казалось, что подобные места требуют уединения, общения с усопшими без посторонних. Была ли она посторонней? Для него, пожалуй, нет. Но для его матери – безусловно да. Определенно, Владимир желал выразить что-то этим поступком, но сейчас на его лице невозможно было прочитать ничего, кроме печали, которая охватывает любого ступившего на эту скорбную территорию. Он медленно шел по дорожке, хрустевшей гравием, держа девушку за руку, но не произносил ни слова. Анна вдруг вспомнила, что не была на могиле отца с самых похорон, и ей стало стыдно. Лиза приезжать сюда не любила; она честно призналась, что кладбище вгоняет ее в такую тоску, что ей не об отце думать хочется, вспоминая его с радостью, а о больничном морге, в котором она когда-то проходила практику, и потом по ночам видела кошмары, в которых танцевала с трупами. Анна обещала себе навещать могилу, хотя бы из уважения, но учеба захватила ее настолько, что она, по правде говоря, забыла об этом. В детстве Анне не привили чувства ответственности перед старшими родственниками – как при жизни, так и после нее, так как дедушек или бабушек у девочки не было. Единственный повод вспомнить тех, кто давно ушел, был День победы, когда все дети в обязательном порядке ездили возлагать цветы к Вечному огню. Как-то раз, задержавшись после церемонии, Аня ускользнула от класса и пошла туда, где виднелись старые, местами еле держащиеся, треснувшие надгробия. Несмотря на то, что кладбище должно внушить чувство покоя, девочке моментально стало неуютно и очень грустно. Не пройдя даже половины заросшей сорняками аллейки, Анна поспешила вернуться обратно к одноклассникам. Больше она в подобных местах не бывала, пока не умер отец.       Задумавшись, девушка шла, ведомая Владимиром, уставившись себе под ноги, как вдруг молодой человек остановился, и Анна чуть не налетела на него. Подняв голову, она увидела, что возле одной из могил спиной к ним стоит какой-то пожилой мужчина в светлом плаще. Услышав хруст гравия, он повернулся, и Анна моментально поняла, что это – отец Владимира. Он был на добрых полголовы ниже сына, к тому же слегка сутулился, но серые пронзительные глаза, прямой нос и тонкие губы явно достались Володе от него. Анне он показался бесконечно усталым, печальным и каким-то отрешенным от этого мира. Зато лицо Владимира тут же исказилось, став злым; он нахмурил брови и так сжал губы, что они практически превратились в едва заметную полосу.       - Здравствуй, Володя, - тихим, хрипловатым голосом произнес отец.       Ответ неприятно поразил девушку:       - Что ты здесь делаешь? – сухо спросил Корф, сильнее сжимая руку Анны в своей.       - То же, что и ты, - спокойно ответил Корф-старший. Он чуть отошел в сторону, и Анна заметила пышный букет алых роз на могильной плите. Ее взгляд скользнул чуть выше и остановился на большой цветной фотографии. Молодая женщина с черными волосами, большими синими глазами и пухлыми губами смотрит прямо в камеру. Настоящая красавица. Когда Владимир улыбается, то становится очень на нее похож. Но тут Корф-старший вновь закрыл собой портрет, и Анна подняла голову, неожиданно встретившись с ним взглядом.       - Мы с вами незнакомы, - говорит он. – Иван Иванович Корф.       - Анна, - просто отвечает девушка, и слышит, как за спиной Владимир резко выдыхает. Недоволен? Но чем? Неужели они до сих пор в ссоре с отцом?       - Очень приятно, - кивает Иван Иванович, но лицо его сохраняет прежнее отстраненное выражение.       - Я бы попросил тебя оставить нас, - так же сухо сказал Владимир, но отец не двигается с места.       - Я имею на это такое же право… - начал было он, но сын неожиданно перебил его, повысив голос:       - Право? Где было твое право все это время, а? Почему ты молчал, когда я просил тебя рассказать мне? Даже тете Наде не говорил, хотя знал, что мама больна! Ни разу за все годы я не видел тебя здесь ни в ее день рождения, ни в этот день. И ты мне будешь говорить про какие-то права?       - Я не хотел, чтобы твоя жизнь была омрачена знанием того, что Вера – душевнобольная, - бесстрастно отвечает Иван Иванович, и Анна чувствует, как у нее внезапно отливает кровь от лица и холодеют руки. Она ожидала чего угодно, любой причины, но только не этого. Она со страхом переводит взгляд с Владимира на его отца: они стоят друг напротив друга, как два вражеских воина, готовых в любой момент стрелять в упор, не заботясь о последствиях.       - Ты. Мог. Все. Исправить, - с расстановкой произносит Владимир. – Почему ты не отправил ее на лечение заграницей? Восемнадцать лет назад в Германии уже были прекрасные клиники, я ни за что не поверю, что ты про это не знал.       - Потому что потом это была бы уже не Вера. Не та женщина, которую я полюбил. Не та, которую ты звал матерью. Ты ведущий специалист в своей области, Володя. Ты знаешь, что для лечения потребовалась бы достаточно агрессивная медикаментозная терапия, учитывая давний срок заболевания, одними беседами в кожаных креслах не обошлось бы. – Голос Ивана Ивановича словно окреп, став четче и уверенней, и Анна уловила много знакомых интонаций; манера говорить у Володи была очень похожей. Но этот всплеск прошел очень быстро, и Корф-старший вновь заговорил тихо и печально. – Я виноват перед вами обоими. Володя… Здесь, на могиле Веры… В ее присутствии… Я прошу у тебя прощения.       Наступила тишина. Трое людей стояли у белого мраморного надгробия. Анне вдруг стало страшно, да так, что захотелось плакать. Корфы не произносили ни слова. Вдруг Владимир резко подался вперед, выпустив руку Анны, быстро подошел к могиле, положил цветы и, даже не взглянув на отца, развернулся и зашагал прочь. Девушка ошеломленно смотрела ему вслед, не веря своим глазам.       - Не плачьте, - услышала она надтреснутый голос Корфа-старшего, и поняла, что по щекам и в самом деле текут слезы. – Мне… не привыкать к тому, что он опять отверг меня. Наверно, это справедливое наказание за то, что я сделал. Но я поступил так, потому что любил. Если вы испытываете к моему сыну те же чувства, то все поймете. Дай бог, чтобы и он к этому когда-нибудь пришел.       - Мне так жаль… - прошептала девушка, не зная, что еще сказать. Иван Иванович грустно усмехнулся.       - У вас еще все впереди, Анна. А я уже свое получил.       С этими словами он бросил последний взгляд на могилу жены, развернулся и медленно пошел в сторону, противоположную той, куда ушел сын. Анна осталась в одиночестве. Она подошла поближе к надгробию, чтобы рассмотреть фотографию Веры Корф. Как могло случиться, что эта улыбающаяся женщина, талантливая художница и любящая мать оказалась душевнобольной? Нелепая шутка, нет, даже не шутка, - несправедливость мироздания, разрушившая целую семью, сделавшая несчастными и саму Веру, и Ивана Ивановича, и Владимира. Владимир… Руки Анны сжались в кулаки. Он неправ. Отец ведь попросил прощения, ему так же больно, как и сыну, неужели Володя этого не видит? Он, до этого казавшийся девушке таким чутким и внимательным, замечавшим малейшие признаки ее грусти или беспокойства – и так жестоко отталкивающий собственного отца, последнего близкого человека. Всю жизнь проведя в отторжении, лишь недавно испытав, что такое теплые узы семьи, в которой тебя ждут и заботятся, не стараясь унизить при каждом удобном случае, Анна особенно ценила эти отношения, и то, как Владимир повел себя с отцом, было для нее кощунством. Нельзя все так оставлять, надо найти его, заставить простить хотя бы ради памяти матери, которой он так дорожит.       - Я смогу это исправить, обещаю, - прошептала девушка, глядя в синие глаза на фотографии. – Я ведь… люблю его. Спасибо вам за Володю. – Она развернулась и быстро пошла к выходу.       Владимир стоял, опираясь на капот машины, и нещадно пинал попадавшие под ноги камушки. Увидев подходившую к нему Анну, как-то криво усмехнулся:       - Ну что, пообщались?       - Почему ты так жесток с ним? – спросила она.       - Яблочко от яблони… - пожал Корф плечами, и очередной камушек полетел куда-то в сторону. Анна почувствовала, как в груди закипает гнев, но решила не поддаваться эмоциям, потому что сейчас Владимир явно разумностью поступков не блистал. Подойдя к молодому человеку вплотную, девушка тихо сказала:       - Это несправедливо. Неужели ты не видишь, как ему плохо?       - Ему? Плохо? Да ладно, - разозлился Корф. Выпрямившись, он заставил Анну отступить и подошел к водительской дверце своей машины. – Поехали. Не хочу обсуждать это тут.       В полном молчании и тишине, без привычной музыки они доехали до дома Владимира, поднялись к нему в квартиру, где Корф тут же прошел в кухонную зону и налил себе виски из бутылки, стоявшей на столе со вчерашнего вечера. Залпом выпив алкоголь, он налил еще порцию, потом вдруг замер со стаканом в руке. Анне было больно на него смотреть; он страдал, а она не могла ему помочь, как он – ей, потому что в данном случае вся вина была только в его упрямстве и каких-то непонятных ей принципах.       - Ты говоришь, что ему плохо, - Владимир все еще злился. Со стуком поставив стакан на кухонный островок так, что часть виски выплеснулась, он закричал: - А мне знаешь, как было плохо?! Семнадцать лет я живу с черной дырой в груди, с этими проклятыми воспоминаниями, которые не могут заглушить никакие таблетки! А почему? Потому, что мой отец – эгоист!       - Но он любил твою мать! – воскликнула Анна. Такой Владимир пугал ее, поэтому она оставалась поодаль, почти у самой прихожей, до сих пор не разувшись, лишь повесив куртку на вешалку. – Его тоже можно понять! А если бы ее лечение пошло как-нибудь не так? Вдруг она действительно перестала бы быть собой? Разве ты не стал бы винить отца тогда?       Владимир резко развернулся, в три шага преодолел разделявшее их пространство и, наклонившись к самому ее лицу так, что она могла ощущать едва уловимый запах виски, прошептал с отчаянием:       - И к чему привела его любовь? Моя мать выбросилась из окна. И все действительно пошло не так.       Анна ахнула, прижимая руку к губам. Владимир вернулся к островку, схватил стакан и выпил виски, тут же вновь наполнив емкость, осушил ее, налил в третий раз, но отставил стакан. Опершись руками о столешницу, он опустил голову и заговорил; голос звучал глухо, и в нем был просто океан боли.       - Я был там. Все видел. Как в один момент ее не стало. Вот только что она была тут, со мной, а в следующую секунду – уже нет. А потом подошел к окну… На подоконнике была куча осколков, я положил туда ладони, и потом врач мне пинцетом их вытаскивал, а мне все было до одного места. Ничего не чувствовал.       Вытирая слезы, уже второй раз за день, Анна подошла к молодому человеку и положила руку ему на плечо:       - Но ты был не один. Твой отец…       - Да не было его рядом, Аня! Не было! – Владимир повернулся к ней, и девушка невольно отшатнулась, увидев его глаза, в которых плескалась ярость. – Как же ты не понимаешь! Он всегда поступал так, как считал нужным, и его так называемая забота – пустой звук. Ты думаешь, он утешал меня? Оплакивал ее со мной? Да ни хрена! – Владимир перешел на крик. – Если бы он действительно ее любил, то не довел до самоубийства! Не сделал бы меня сиротой! А ты его еще и защищаешь!       - Да, защищаю! – выкрикнула Анна, понимая, что ее терпение лопнуло. – Потому что я тоже сирота! Потому что моей матери до меня не было никакого дела, она никогда меня не любила! Я не знала своего отца, и все, что мне от него осталось, - счет в банке и могила на кладбище, и ничто, слышишь, ничто и никогда не сможет восполнить этой утраты. А ты… - она всхлипнула, - ты… дурак! Это ты… никогда… не любил! Потому что если бы любил, то знал, что семья дороже всего на свете! Ты бы умел прощать!       - Прощение не вернет мне мать! – Владимир сжал руки в кулаки. – Зачем любить, если это! Ничего! Не может! ИЗМЕНИТЬ!!!       Тяжело дыша, он смотрел, как по ее бледному лицу катятся слезы. Губы, которые так сладко целовать, дрожат; она вся дрожит, и в бездонных голубых глазах застыли разочарование и обида. Медленно до него начинает доходить смысл брошенных в порыве гнева жестоких слов, и он делает шаг в ее сторону, но Анна отступает, качая головой, шепча:       - Ты не прав… Не прав… Эта жестокость… Я не могу быть с человеком, который так жесток. Я не могу… любить тебя…       Последние слова звучат совсем тихо, но Владимир все равно услышал их, потому что его глаза распахнулись, и он застыл на месте. Анне хочется надавать себе пощечин за это признание – оно не нужно ни ей, ни ему; теперь все станет еще сложнее, еще запутанней, причиняя боль оттого, что счастье, такое близкое и возможное, вдруг исчезло, растаяло, как воздушный замок, привидевшийся ей в пролетавшем над головой облаке. Подул ветер, и облака не стало. Так и ее любовь разрушилась, не выдержав столкновения с полными злости словами Владимира. Он молчал, потрясенный, и Анна воспользовалась этим, чтобы снять с вешалки куртку.       - Ты любишь меня? – услышала девушка его голос. Сейчас он – как море после шторма: ровный, спокойный… нежный; такой, каким она уже привыкла его слышать. Но теперь Анна знала, что безмятежная уверенность обманчива, и, сказав подобное однажды, где гарантия, что он не повторит этих слов снова? Сердце вдруг заныло, заставив слезы с новой силой течь по щекам. Да, она любит его, но Владимир не услышит об этом, ему не нужна ее любовь. Он говорил ей не жить прошлым, но сам не желает отпустить то, что было между ними с отцом. Жизнь человека чрезвычайно коротка, они оба это прекрасно знают. Почему же он дал ей второй шанс, а себе в нем отказывает?       - Ты любишь меня?       Боже, зачем он снова спрашивает? Как трудно дышать, но нужно уходить, нельзя позволить ему победить. На этот раз нет. Он и так уже завоевал ее сердце, и придется потратить немало времени, изгоняя его оттуда. Анна судорожно всхлипнула, сжав куртку в руках и, подхватив с пола сумку, стремительно подошла к входной двери, открыла ее, подавляя дикое желание повернуться, чтобы еще хоть раз взглянуть на него, и вышла из квартиры.       Она не помнила, как добралась до дома. Сил на то, чтобы ехать в академию на уроки, не было совершенно. Лиза и Миша на работе, можно дать волю слезам. Забившись в угол своей кровати, Анна рыдала в голос. Так плохо ей не было даже тогда, когда она поссорилась с матерью перед отъездом в Москву. Только когда уже совсем стемнело, девушка выбралась из комнаты, сделала себе чай и, усевшись на кухне, стала размышлять. Правильно ли она поступила, отказавшись от пусть и призрачной, но возможности обсудить с ним все? Хватило бы у нее сил заставить его изменить свое решение, отказаться от тех жестоких слов, придти к прощению того, кто и так страдал за них двоих? Анна снова тихонько всхлипнула. Получается, что она не сдержала свое обещание, данное на могиле Веры Корф. Какой из нее после этого честный человек…       Говорят, что любимого человека надо принимать таким, каков он есть. Не нахваливая достоинства и не осуждая за недостатки. Но как понять, что тот, кого в данный момент видишь перед собой – это он настоящий? Влюбляясь, мы непременно рисуем себе идеальный портрет, а потом, начиная узнавать человека ближе, приходится постоянно что-то менять и исправлять. И вот уже прекрасная картина искажается, с одной стороны становясь ближе к реальности, а с другой – все дальше от того, что планировалось изначально. И нас это раздражает; мы пытаемся вернуть все, как было, хотим заставить человека измениться, и все – в угоду созданной иллюзии. Практически всегда это приводит к ссорам, изменам и гибели отношений, на создание которых потрачено столько сил и времени. Анна не знала Владимира так давно, как Лиза. Возможно, если бы сестра присутствовала при их разговоре, она бы отреагировала совершенно иначе, гораздо спокойнее и рассудительнее, потому что для нее это было бы не впервой. Она вряд ли бы отступила. Постаралась объяснить другу, что он неправ и что его упрямство лишь сделает всем хуже. А она, Анна, предпочла сбежать. Осуждала ли она себя? Нет. Когда тебе в лицо кричат, что любовь не нужна, что еще остается сделать?       В кармане куртки зазвонил телефон. Анна тяжело поднялась из-за стола и прошла в коридор. Вытащив мобильник, взглянула на экран: Таня. Очевидно, хочет узнать, почему подруга не появилась в академии. Отсутствующим взглядом девушка смотрела на входящий вызов, пока он не закончился. Ей ни с кем не хотелось разговаривать, но она догадывалась, что теперь Таня непременно позвонит Лизе, а сестра достанет ее, и очень скоро. Ну и ладно. Ей вдруг стало совершенно все равно. Она слабачка. Безвольная, наивная провинциальная девочка, верящая в то, что добро побеждает зло. А вот и нет. Реальность сильнее и того, и другого.       Вернувшись к себе в комнату, Анна забралась на кровать, подтянув колени к груди и положив на них подбородок. Свет она не включила. Внезапно ей вспомнился тот вечер в больнице, когда Владимир впервые прикоснулся к ней. Как она почти так же сидела и ждала. Тогда у нее была надежда… Теперь придется вспоминать, каково это – жить, полагаясь лишь на себя. Словно кто-то отмотал время назад. Вернуться в общежитие, продолжить учебу. Не шататься по незнакомым дворам, а еще лучше – записаться на какое-нибудь восточное единоборство или курсы обороны. Быть может, сила физическая добавит и сил душевных.       Девушка не заметила, как задремала, убаюканная усталостью прошедшего дня. Но ее разбудил еще один звонок телефона, лежавшего рядом на постели. Лиза. Что-то долго она собиралась: Таня звонила больше трех часов назад. Наверно, на операции была. Ну, что ж, придется оправдываться.       - Да, Лиз.       - Аня… - голос у сестры оказался неожиданно грустным. – Тебе Володя уже звонил?       - Н-нет, - с запинкой произнесла девушка. – А… а что такое?       - Иван Иванович, его отец… умер. Удар.