Антракт

Лестница. Коридор. Дверь. Еще несколько шагов — и будет покой и уединенность, несколько минут тишины, чтобы перевести дыхание и собраться с силами. Четыре светлых стены и ярко горящие лампочки по периметру огромного зеркала на одной из них. Кто бы мог подумать, что эта комната станет для него убежищем. Тарьяй заскакивает в гримерку, стремительно закрывая за собой дверь, как будто убегал от погони, преследующей его по пятам. Прижимается лбом к прохладному пластику с обратной стороны, зажмурив глаза, сглатывает сухую горечь во рту. Глубоко и судорожно вдыхает, задержав воздух в легких на пару бесконечных секунд, выдыхает. Вот так, еще раз: вдох, выдох, повторить. А затем дышит часто и поверхностно, почти панически вбирая в себя сухой воздух пропахшего газетами и пудрой помещения, захлебываясь, выводя из альвеол вместе с углекислым газом напряжение и волнение, скопившееся под диафрагмой. Вдруг накатывает невероятная слабость и опустошение, ноги дрожат, ладони потеют. Его подташнивает от подступающей паники, которую он контролировал на сцене, как мог. Он ожидал от себя большего! Был уверен, что сможет собраться, просто вжиться в образ персонажа, надеть его, как костюм, вместе с кожей, эмоциями и мыслями в голове. Это всегда было для него интересным экспериментом, вызовом, новым рубежом, попыткой преодолеть себя, выйти на новый уровень. Но не получилось. И теперь казалось, что он слишком много на себя взвалил, что не справится... Было не комфортно, было странно стоять как будто распятым перед сотнями глаз, обращенных на него с…чем? Восхищением? Или осуждением? Благоговением? Или презрением? Какую энергетику принесли с собой все эти люди? К чему приведут все их взгляды, пиками прокалывающие насквозь всю уверенность в себе, как острый дротик прокалывает тонкие стенки воздушного шарика, лишая его жизни? Успокаивало лишь то, что никто, кажется, не заметил его искусственно растянутой на губах улыбки, все разглядывали его полуобнаженное тело. Ему это было только на руку, но никаким образом не помогало унять бушующий в крови ужас. В зале сидели критики. Он случайно узнал про это из услышанного краем уха разговора коллег в углу шумного зала. Видимо, постановщики предпочли скрыть это от Тарьяя, чтобы дополнительно не волновать. А вышло только хуже. Он больше не мог думать ни о чем другом, стоя под расстрелом из взглядов, от которых стягивалась кожа и внутри все холодело. Нужно, чтобы все было идеально, чтобы им написали хороший отзыв, чтобы все понравилось, чтобы все получилось. Дурацкая гиперответственность! Как будто только от него зависел успех спектакля. Но оказалось сложно принимать удар самому, в режиме реального времени и без возможности все исправить. На площадке все было проще в этом плане: на тебя смотрит только безразличный стеклянный глаз камеры, холодный и равнодушный к твоим погрешностям, которые потом можно отшлифовать, переделать, вырезать, а тут… Каждый промах будет замечен, каждая неточная нота услышана, а движение запомнено. Но ведь он сам подписался на это все. Ему и расхлебывать. Тарьяю нужна была поддержка. Он как мог старался отрицать в себе это чувство внутренней дрожи, оставаясь один на один с привередливой публикой, но все равно в конце концов признал, что многое бы отдал за понимающий и подбадривающий взгляд из толпы. За один конкретный взгляд одних конкретных глаз, так не вовремя напомнивших о себе из глубин памяти. А, может, наоборот, как раз кстати. Ведь, как известно, чаще всего организм сам знает, чем себя спасать. А в его случае спасение и погибель балансировали на лезвии бритвы и заключались в одном конкретном человеке... Они не виделись с сентября. С той самой вечеринки в ресторане Сив по случаю его дня рождения, куда он спонтанно решил прийти, купив на первый взгляд совсем не соответствующий случаю подарок. Но это была их фишка, вроде того, как "что может быть лучше роз и шампанского". Не разговаривали, не обменивались сообщениями, не встречались лично. Кто-то думал, что они скрываются, кто-то, что они поссорились. Тарьяй думал, что во всем виноват алкоголь, его несобранность и отсутствие контроля над тем, что говоришь. Что думал второй из них, он не знал, но положение вещей и тишина в несколько месяцев давали повод понять, что выводы сделаны конкретно определенные. Было глупо надеяться, что тот разговор на пьяную голову мог что-то исправить в лучшую сторону. В положительную для него сторону. Но тогда стало как никогда невыносимо держать все в себе, когда он так близко, а границы между ними расплываются вместе с расфокусированным зрением. И он признался, открыл сердце тому, кому оно давно принадлежало. А поутру, проснувшись в одиночестве, было еще труднее запихивать все обратно, поглубже, в дальний закуток души под семь замков, чтобы эти глупые чувства никогда больше не увидели свет. Он ушел, красноречиво дал понять свое решение, свое отношение к нему. Нужно было постараться забыть и идти дальше. Если бы все было так просто... И почему-то присутствия именно этого человека, упрямого и своенравного человека, самого противоречивого и прекрасного человека ему сейчас так не хватало. Не хватало его взгляда, успокаивающего и дающего уверенность; низкого голоса, убеждающего в том, что все в порядке, что он справится. Тарьяй не помнил момента, когда стал так зависим от него, даже смог продержаться несколько месяцев почти не думая и не вспоминая, но стресс все расставил по местам своим хаосом. Мысли все равно вернулись к единственному действенному спасению. Тарьяй знал, что в зале сидят Марлон и Ина, они заходили к нему перед началом выступления пожелать удачи. Ина почти невесомо чмокнула его в щеку, приобняв и погладив по спине. Марлон крепко сжал плечо в знак поддержки, заметив, как у парня свело судорогой скулу от волнения, взглядом спрашивая, все ли в порядке и успокаивая, на что Сандвик смог только резко кивнуть. Он был благодарен им, хоть и не мог показать этого. Они это прекрасно знали без облечения в словесную форму. Но, почти не ощущая тепла от сжатой на плече ладони друга, Тай вдруг вспомнил руки, от прикосновения которых всегда или бросало в дрожь, или по телу разливалось вязкое тепло. Третьего не дано. Руки человека, который слишком хорошо его знал, лучше, чем все его друзья вместе взятые, потому что информация к нему перетекала без посредников, непосредственно от кожи к коже тончайшими нанобайтами едва заметных мурашек. Его данные в виде ощущений и химических реакций хранились у этого человека в мозгу, и Тарьяю сейчас как никогда нужна была эта неосознанно депозитированая информация. Послав подальше все свои ранее данные обещания, соблюдать их все равно уже не было сил, он позволил себе почувствовать болезненную потребность в его присутствии рядом. Но беда в том, что этого самого обладателя засекреченных данных, обещавшего поддерживать парня во всех его начинаниях, а потом сбежавшего из страха перемен, сегодня он даже не надеялся увидеть… *** Хенрика потряхивало. От злости или от холода — он сам не мог понять. Шагая со скоростью света по замерзшим улицам Осло в неведомом ему направлении и вдыхая холодный воздух так глубоко, что хотелось кашлять от раздражения в горле, он весь бурлил изнутри. Его с детства учили быть терпеливым и снисходительным к людским слабостям. Учили уважать и прощать. Быть выше ругани, сплетен и прочей информационной грязи. Мама ни разу не повышала на него голос, даже когда была слишком зла, взволнована или расстроена. Отец всегда уважал его решения, даже когда они были поспешными или необдуманными, зная, что его сын все равно потом поймет, где просчитался и все исправит. Родители учили его взрослой жизни, тому, чему не учат ни в одной школе — общению с людьми. И Хенрик был уверен, что достаточно хорош в коммуникации с любым представителем рода человеческого, что может расслабить завязывающийся узел конфликта и успокоить волнения в компании. Или наоборот поднять дух поникшему человеку и развеселить расстроенного. Он был уверен в этом. До сегодняшней ночи. Лея опять напилась вдрызг. Это всегда вызывало раздражение, уже пару раз становилось причиной их ссор, но не так глобально, как сейчас. И Хенрик сорвался, чаша терпения треснула, хрустнула и разбилась, а он устроил девушке разнос прямо перед многочисленной модельной братией, которую она притащила к ним домой после показа, не подумав даже предупредить об этом его. Возможно, не окажись нынешний день таким из рук вон плохим (его все время изводила беспричинная тревога и нервозность, внутри все каменело от напряжения непонятно из-за чего), все бы прошло спокойнее - глупая выходка забылась бы. До тех пор, пока не повторится. А он бы спустил ситуацию на тормозах. Снова. Но так вышло, что точка кипения была достигнута, и все раздражение, тревога и душевный сумбур выплеснулись наружу громким скандалом. Он боялся, что пожалеет обо всем этом, что завтра ему будет стыдно за то, что кричал, что ушел, когда должен был остаться рядом и поддержать, как делал всегда. Но почему-то этих чувств сейчас не возникало, ему было почти хорошо, легко и свободно. Идти, дышать и чувствовать звенящую пустоту отсутствующих в голове мыслей. Как будто наступил предел, конец чего-то, что так долго обременяло и усложняло жизнь. Это так неправильно, он ведь не должен был так себя чувствовать, но было именно так. Так хорошо впервые за долгое время не думать ни о чем. Взгляд бесцельно блуждал по витринам и рекламным столбам, ярко подсвечиваемым желтыми лампочками, как вдруг зацепился за знакомое до боли лицо на афише. Сердце привычно сделало кульбит при взгляде этих серо-зеленых глаз, а мысли побежали нестройными рядами непрекращающимся потоком в стерильном до этого момента мозгу. Не может быть, чтобы он забыл про премьеру! Ну, не может быть! Серьезно? Сегодня? Начало через полчаса? Хенрик тихо зарычал себе под нос, быстро соображая, как приехать туда вовремя, но понимал, что все равно не успеет, и злость, приправленная теперь еще и чувством вины, неслась по венам. Вот почему его скручивало в бараний рог весь день! Как бы сопливо это все не звучало, но они научились чувствовать друг друга, а Тарьяй сегодня точно весь как на иголках. Он обещал. Он всегда выполнял обещания. Как он мог забыть? Хотелось винить в этом Лею, но Хенрик понимал, что это глупо. Он виноват сам. Во всем, что произошло и происходит теперь. «Конечно я приду! Что за глупые вопросы?!» Его собственные слова, сказанные несколько месяцев ранее, всплыли в хаотично работающем сознании, когда такси везло его к театру. И обстоятельства, при которых они были сказаны, тоже благополучно вспомнились. Хенрик поежился, возвращаясь воспоминаниями в тот вечер. Вечер разговора по душам с привкусом шампанского, разбитых надежд и собственной трусости. Почему он так испугался того, что так хотел услышать? Нонсенс! И сбежал. Решил, что, если сделать вид, что проблемы нет, она исчезнет. Попытался построить "нормальные" отношения. Как будто есть понятие "нормальное" относительно притяжения людей друг к другу. Это все равно заложено где-то глубже, на эмоциональном уровне, не поддающемся никакому объяснению, и повязано эфемерными нитями, сплетающими сердца. Но стереотипы и правила. Он так старался жить правильно, что забыл, как это жить счастливо. Спрятался в скорлупу, сковывающую душу, лишающую эмоций, но оберегающую от...чего? Переживаний? Страданий? Он теперь не мог вспомнить, защиту от чего строил, потому что наполнившее изнутри зудящее чувство предвкушения встречи с близким человеком не было похоже на то, от чего стоило прятаться, чего стоило избегать. Он почему-то был так рад этому ощущению, что это даже пугало. И напоминало о том, сколько месяцев он пытался обмануть себя. Конечно, он приехал позже. Мюзикл уже начался, на входе в театр никого не было, только пожилая женщина читала журнал в билетном киоске. Поэтому Хенрик быстро и без труда забрал забронированный на свое имя билет (он знал, что таковой в любом случае будет, этот факт добросовестное сознание тоже предусмотрительно вытащило из недр памяти) и понесся в зал. Тихо пробравшись на свое место и усевшись, он взглянул на сцену и замер… Уложенные гелем в идеальном порядке пшеничные волосы, уже немного отдающие рыжим, прямой стан, тонкая линия ключиц, рельефная грудь, упругий пресс и едва прикрытые полотенцем бедра… Сердце громко бухнуло в груди, эхом отдаваясь в ушах, и Хенрик залип прямо как раньше, тогда, на съемках. Припечатался взглядом и уже не смог бы его отвести. Когда-то это произведение искусства, сотворенное природой в облике человека, принадлежало только ему. Он смотрел, как свет софитов оглаживает его светлую кожу, а вспоминал, как сам пробовал ее на вкус, как ощущал ее тепло своей раскрытой ладонью, как растворялся в нем… Что-то давно заблокированное и отодвинутое в дальний угол, чтобы не мозолило глаза от греха подальше, зашевелилось внутри. Что-то более глубокое и важное, чем все, что сейчас происходило в его жизни, чем перевоспитание глупого ребенка рядом. Важнее борьбы с призраками прошлого. Важнее попыток переделать себя. В голове всплывали картинки их общих будней, часов, минут, проведенных ближе, чем позволено, кожа к коже. Морщинки у глаз, разбегающиеся лучиками, когда он смеялся, и незаметная для посторонних дрожь от его прикосновений. Легкость взаимно приятного общения, долгие ночные посиделки, которые в три раза быстрее истребляли запасы чая и сладостей, а иногда пива и чипсов. Совместные просмотры фильмов и жаркие споры по поводу новых книг. Дурацкий, только им понятный юмор и взаимный стеб. В этих отношениях он сам, вся его душа, его комфорт и тепло. В этих отношениях жизнь. Сердце обожгло этими воспоминаниями, заставляя его биться чаще. Куда он собирался от этого бежать и зачем? Чувство вины за опоздание быстро выветрилось, на его место пришло желание выбежать на сцену и заслонить его своим телом, скрыть, спрятать. Желание быть ближе, прикоснуться, поговорить на тактильном уровне скольжения пальцев по его коже. Физическая потребность ощущать его рядом прямо сейчас… А еще осознание того, как сильно тосковал по нему все это время. Его сцена закончилась, и Тарьяй скрылся в тени кулис. Холм поднялся с места и по возможности максимально тихо и незаметно вышел из зала на поиски гримерок, надеясь найти его там. Он чувствовал, что не выдержит до конца шоу, его как будто тянуло магнитом к тому, кого он так старался заменить. Но все просто походило на глупый спектакль, где декорации дают лживый эффект увеличения пространства, а тепло от софитов может заменить жар сомкнутых вокруг талии объятий. Их всегда тянуло друг к другу, как будто в груди находились противоположно заряженные частицы: чем дальше убегаешь, тем сильнее тянет обратно. Какой смысл было это отрицать? Никому еще не удавалось отменить законы физики. Ну, в их случае химии. Поиски несколько затянулись, пришлось поплутать, а спрашивать, привлекая к себе лишнее внимание, не хотелось. Но вот и она. Самая обычная белая пластиковая дверь с самым дорогим в мире именем на ней… Он там, каким-то непонятным образом это чувствовалось. Просто войти, и больше не будет никаких препятствий, сомнений и страхов. Ручка опустилась и поднялась, не издав ни звука, пропуская его внутрь, в маленькое светлое помещение, пропитанное его запахом… Секунды, как в замедленной съемке, оседают хлопьями в воздухе, недостаток кислорода отравляет и опьяняет, когда Хенрик видит его напряженную спину напротив и сжатые кулаки, которыми он упирается в столешницу, опустив голову. Взгляд оглаживает каждый перекатывающийся мускул на плечах, каждый изгиб тела, как будто открытого заново, каждый сантиметр мраморного совершенства его кожи, плавно спускаясь вниз, к талии и ямочкам на пояснице, расположившимся прямо над закутанным в махровое полотенце переходом на ягодицы… Белое махровое облако халата и его кожа, пылающая под жадными губами… Злосчастное подсознание! Как Хенрик временами его ненавидел за несвоевременное пробуждение и подкидывание картинок из прошлого, как эта. Момент их искрометной близости, духовной, моральной и физической, который вжился глубоко под корку, который не удалить теперь даже хирургическим путем… Он теперь всегда будет с ним. Навечно. Как и этот момент сейчас. Тарьяй немного мотнул головой, выплывая из глубины мыслей, в которые погрузился, и поднял голову. Посмотрел в зеркало и испуганно дернулся, увидев в нем отражение человека, стоящего позади и разглядывающего его. Резко обернулся, поймав Хенрика за этот взгляд, прилипший к его собственному телу, как вора за руку. Хенрик был готов поклясться, что увидел в его глазах мечущуюся панику вперемешку с искрящимся восторгом, и понял, что Тай боялся его появления настолько, насколько же и хотел этого. Вздох шока и счастья вырвался из губ Тарьяя, а дрожащие пальцы до онемения сжали край стола, то ли страхуя от падения, то ли удерживая на месте, чтобы не кинуться незваному/желанному гостю на шею. Он знал его этот взгляд… Раздевающий даже то, что обнажено, проникающий в самую суть, заполняющий изнутри без остатка. И он был диким образом рад жадности в выражении его лица, рад этой наполненности, как будто в наполовину пустой стакан долили недостающую жидкость, как будто пропущенное предложение в тексте дописали, завершая мысль, как будто на давно пустующее место вернули то, что там всегда и находилось. Ощущение цельности, полноты и законченности. Вот что он чувствовал рядом с ним. Как же Тарьяй скучал по этому чувству… Щелчок от закрываемого замка на двери заставил немного вздрогнуть, заполняя мысли предвкушением чего-то приближающегося. Он точно не ожидал такого развития событий, он вообще не рассчитывал увидеть его сегодня или когда-либо еще, постепенно свыкаясь с мыслью, что между ними все безвозвратно испорчено. И пока в мозгу еще мелькали, растворяясь, отголоски вопросов, которые хотелось задать, тело реагировало на его присутствие достаточно однозначно. Хенрик медленно, но твердо направлялся к нему, подстегнутый к более решительным действиям красноречивым взглядом, припечатывая поясницей к краю стола. Тарьяя обдало его запахом и теплом, что в сочетании с пухлыми губами и глазами цвета голубого льда, обычно выносило все мысли из его головы. Этот раз не стал исключением. Прикосновение его пальцев к коже на талии током отразилось во всех мышцах, заставляя их слабеть, а душевные силы возрождаться. Как будто через контакт Холм передавал ему свою уверенность, непоколебимость принятых решений и стабильность. Хотя на самом деле его побуждения были не настолько чисты, это было понятно по черному пламени, пылающему в его глазах. Нащупав булавку в одной из складок полотенца, он ловко расстегнул ее и потянул за край махровой материи вниз, обнажая дополнительные сантиметры кожи, до этого скрытые от внешнего мира, прожигая Тарьяя взглядом. Тот прекрасно знал, что за его собственными зрачками сейчас не видно радужки, что к щекам прилила кровь, а язык неосознанно облизывает пересохшие губы, еще больше провоцируя Хенрика. Полотенце с тихим шорохом упало к их ногам, открывая взору короткие белые боксеры, плотно обтягивающие все, что ниже очерченных мышц живота. Хенрик бросил короткий заинтересованный взгляд вниз и усмехнулся. — А я все гадал, есть под ним что-то или нет. Это были первые слова, сказанные в душной пыльной комнате с момента их встречи. Банальное предложение, но Тарьяй услышал в нем все: и извинение за долгое отсутствие, за опоздание, за тот свой поступок, намерение вернуться и остаться и уверенность, что его примут назад. Как будто услышал мантру, которая исцеляет от болезней, озвученную прекрасной симфонией его хриплого голоса, от которого волоски на руках встали дыбом. Только он мог разобрать скрытый смысл сказанного, понять всю эмоциональную составляющую, предварительно надежно завернутую в фольгу из сарказма, чтобы никто, кроме него, не догадался. У них давно был свой язык общения, понятный только им двоим, и, услышав который, Тарьяй почувствовал тот моментальный коннект, как при автоматическом подключении к Wi-Fi в месте, где уже был. Аутентификация, проверка ID-подключения, подключено к сети "tarikisreal1212", зашифрованное подключение. Напряжение и неловкость слетели вниз и впитались в упавшее полотенце, давая возможность улыбнуться и расслабиться. Тела притянулись друг к другу самопроизвольно, противоположно заряженные частицы соединились и теперь высекали искры от трения кожи. Для того, чтобы понять друг друга, им давно не нужны были разговоры. Они всегда превосходно дополняли друг друга, как две части мозаики, соединенные вместе: губы Хенрика находились на уровне лба Тая, в тот момент, когда подбородок второго удобно устраивался в ямочке между ключицами первого. Но сейчас этот момент длился недолго: любое расстояние раздражало, хотелось ближе, плотнее. Сплестись аурами, клетками, мыслями, дыханием. Спустя бесчисленное количество дней порознь как будто заново исследовать друг друга губами по шее, руками в волосах, укусами под ключицей и несдержанными вздохами. Тарьяй не заметил, как оказался усаженным на стол и оплетающим бедра Хенке своими ногами, прижимаясь теснее, и чувствуя, как такие знакомые широкие ладони заставляют его рёбра вибрировать своими прикосновениями. Хотелось просто отдаться в его власть, ведь только рядом с ним он чувствовал себя живым, пора бы уже перестать отрицать это. Дыхание стало рваным, внизу живота узлом скрутилось желание большего, от чего он плотнее прижимался к телу Хенрика, сводя с ума их обоих близостью, выведенной на новый уровень. Он потерялся в пространстве, забыл, где находится. При их контакте во времени и памяти часто появлялись дыры, он к этому привык… когда-то, и эта привычка как нельзя вовремя вернулась. Вот и теперь он вернулся в реальный мир только тогда, когда в дверь начали неистово колотить, напоминая, что ему через несколько минут на сцену. Он видел глаза Хенрика в нескольких сантиметрах от себя, видел в них точно то же, что чувствовал и хотел сам. Он ощущал его сбитое горячее дыхание на своей коже и дышал ему в такт. Он знал, что тот пришел сюда ради него. К нему. И знал, что больше его не отпустит, чего бы это не стоило. Высвободившись из его рук, Тай ловко спрыгнул со стола, послужившего ему хорошей опорой, и стал быстро переодеваться в костюм для следующего выхода. Покончив с этим, подошел к зеркалу, поправляя прическу и воротник цветастой рубашки. Хенрик все это время завороженно-заинтересованно наблюдал за происходящим со стороны, почему-то улыбаясь и чувствуя себя абсолютно счастливым. Перед тем, как покинуть комнату и вновь оказаться на сцене, Тарьяй подошел к Холму, и, заглянув в глаза, неожиданно твердо произнес: — Встретимся после шоу. Поедем ко мне. И только попробуй снова сбежать. После чего коротко поцеловал в припухшие губы и исчез за дверью. Антракт в их отношениях был завершен.