Та, кто крадет мою жизнь

Принятая с Земли радиограмма застала меня врасплох. С того дня, когда я потерял Хари, прошло, должно быть, достаточно времени. Назвать точное число истекших суток, земных или же местных, я мог, только наведя справки в бортовом журнале или личном дневнике, который исправно вел, отслеживая динамику своего погружения в соляристику. Для меня настала благословенная пора, когда вся моя работа официально сводилась к фантазированию и копаниям в библиотечных каталогах и антологиях. Техническая, рутинная сторона жизни на станции, которую я был должен поддерживать согласно своим обязанностям, не отнимала много времени, особенно теперь, когда мы со Снаутом большинством голосов — два против одного — решили свернуть программу агрессивных и атакующих выходов на контакт и заменить ее более мягким подходом. Изобрести же мирный способ добиться от Океана нужных нам, четких, понятных и интерпретируемых реакций оказалось нелегко. Большую часть своего дня мы проводили в раздумьях, сидя в каютах или же слоняясь по станции в поисках озарения. Когда наше воображение иссякало, мы не сговариваясь приходили в библиотеку и искали среди альманахов и статей идеи и зацепки. Пролистав монографию, никто из нас не ставил ее сразу на полку, но молча передавал другому. Ни одна книга не считалась полностью отработанной и бесполезной, пока мы оба в ней не покопались. К тому моменту, когда Сарториус принес нам расшифрованное послание из Центра, нам оставалось разобрать порядка трети всех архивов, прежде чем выйти на второй круг. Мы сидели на полу, подпирая лопатками стеллажи, и молча переглядывались, читая мысли друг друга и тут же их в пух и прах разбивая. За то время, что мы со Снаутом проработали бок о бок, мы до того сблизились в интеллектуальном плане, что рассуждали порой как единый мозг, понимая друг друга без слов. И критика наша в адрес невысказанных идей друг друга была однообразна и неизменна: утопично, нереализуемо, никто из Центра не согласится проспонсировать затухающую область науки по просьбе двух миролюбивых идиотов. Мы как раз обсуждали последний наш прожект, когда Сарториус распахнул дверь и, держа в руках лист бумаги, сказал: — Кельвин, тебя вызывают на Землю. Снаут воззрился на меня с изумлением; я был озадачен не меньше его. Поднявшись, я подошел к Сарториусу и, забрав у него расшифровку, прочел ее сам и озабоченно нахмурился. — Почему именно я? — спросил я, поднимая на него глаза. Из нас троих я пробыл на станции меньше всех, даже не считая дней, я мог сказать, что срока этого не хватило бы на то, чтобы моя работа считалась полноценной командировкой. — Досрочная пенсия? Отпуск по непригодности? — Не думаю, что это отпуск. — Снаут поднялся следом и, встав у меня за спиной, заглянул в листок. — Центр отпусков не дает, тем более, на таких спокойных станциях, как наша. — Он мрачно усмехнулся, и я ответил тем же. О фантомах и наших с ними мытарствах Центр, видимо, так ничего и не узнал. Я вздохнул и вернул бумагу Сарториусу. — Когда я смогу вылететь? Он пожал плечами: — Да хотя бы и завтра, когда снова взойдет красное солнце. — Он помолчал и спросил: — Как ты думаешь, Кельвин, что им от тебя нужно? Точнее, для чего ты им вдруг понадобился там? Я задумался на миг, но вынужден был покачать головой. — Не знаю, — ответил я. — И не представляю. Но я в любом случае похлопочу за наши наработки. Возможно, мне удастся убедить Центр в целесообразности нашей здесь работы, может быть, они даже пришлют нам четвертого… Хоть бы поставили новое оборудование, и то хорошо. Говоря это, я обращался скорее к Снауту. Сарториус, чье желание забомбить Солярис жестким излучением мы пресекли на корню, смотрел на нас обоих с плохо скрытым неодобрением старого брюзги.

***

Ветер на космодроме резко бил мне в лицо вечерним холодом. Кутаясь плотнее в подготовленную куртку, я вынужден был признать, что в лабораторных, почти тепличных условиях станции отвык и от перемен погоды, и от регулярной смены дня и ночи. Сгущающаяся темнота резала мне глаза, и я торопился покинуть посадочную полосу, прежде чем погаснет последний сигнальный фонарь. Никто не вышел меня встречать. История повторялась. Только если на станции это было легко объяснить состоянием дел и команды, то здесь я не видел иной причины, кроме халатности и недосмотра. К тому моменту, как мне откликнулись и тяжелые двери главного корпуса управления космопорта распахнулись передо мной, я успел посадить основной аккумулятор передатчика и подключить тридцатипроцентный резервный. — Почему так долго, черт возьми? — Я не скрывал своего раздражения. Сотрудник, вышедший мне навстречу, не был мне знаком и производил впечатление новичка. — Вы Кельвин? — спросил он, и я кивнул. — А мы вас не ждали сегодня. В радиограмме со станции говорилось, что вы прибудете только завтра. — Чушь какая, — фыркнул я. — Может, ошибка дешифровки? Не пересчитали солярианские сутки в земные? — Здесь я осекся и закатил глаза. Сарториус… С его стороны было бы слишком мелочно намеренно отправлять радиограмму с ошибкой, чтобы заставить меня торчать в космопорте лишние сутки. Но более здравого объяснения мне в голову не приходило. Похоже, мое замешательство слишком ясно отразилось у меня на лице. — Вы можете переночевать в жилом блоке космопорта, — предложили мне. — У нас есть свободная комната на одном этаже с механиками. Если вас устроит, конечно. В этом добавлении не было никакой нужды, и потому прозвучало оно комично. Я, однако, даже не улыбнулся, всего лишь сосредоточенно кивнул и в молчании последовал за сотрудником, уводящим меня по облицованным плиткой и сталью коридорам в жилые отсеки. Мыслями я был уже в грядущем: мне нужно было проработать свою позицию в вопросе будущего станции. Отстоять проект «Солярис» перед Центром будет непросто, я это отлично понимал, но не собирался опускать руки, не попробовав. Жилой отсек, куда меня привели, насчитывал десять комнат. Моя была последней в ряду, и пользовались ей, судя по виду дверной ручки и состоянию выемки под ключ-карту, редко. Я вошел в комнату, запер дверь за спиной и щелкнул выключателем. Под потолком тускло засерела техническая лампочка, и я порадовался, что мне не придется выбирать между ярким светом и полной темнотой. В одном из настенных шкафов я нашел настройщик звукоизоляции и, недолго думая, выкрутил его на полную. Шум вентиляции, неприятно мозоливший мне уши с первой минуты в корпусе, тут же пропал. Наполнившая комнату тишина была столь чистой, что я слышал собственное сердце и дыхание. Я быстро разделся, принял душ, пару раз чуть не обварившись прорывающимися клубами горячего пара, и, не одеваясь, забрался под одеяло, закрывая глаза. По моим подсчетам, у меня было порядка девяти часов на крепкий сон без сновидений. — Крис?.. Сперва я подумал, что уже сплю. Хари часто мне снилась, и не было ничего удивительного в том, что я снова начинал слышать ее голос. Но сознание мое было удивительно ясно даже для самых реалистичных и осознанных сновидений. По рукам пробежал холодок. — Крис, ты здесь? Дыхание встало в горле ледяным комом. Я не мог не узнать ее голоса и в то же время прекрасно понимал, что ему неоткуда здесь взяться. И все же он был в моей комнате, точнее сказать, в моей голове, звучал в самом центре моей черепной коробки, как если бы мощная направленная стереосистема выводила его мне в оба уха одновременно. Я почувствовал, как мое тело потяжелело, придавленное к узкой койке ужасом происходящего. Собравшись с силами, я медленно разлепил веки. На фоне белой двери слабо фосфоресцировало легкое желтое платье и блестели зеленоватым широко раскрытые глаза. Хари была здесь, в моей комнате, она стояла и смотрела на меня одновременно внимательно и безучастно, открыто и непроницаемо. Ее приоткрытые губы не шевелились, и все же я слышал ее голос: — Крис, прости меня, я такая глупая, я не могла поступить иначе… Сарториус, это он меня попросил, он сказал, что это поможет тебе, что это правильно, что я должна это сделать, если я тебя действительно люблю. А я же тебя люблю, Крис, не знаю, как, почему, за что, и не хочу этого знать, я боюсь знать… — Молчи! Голос разрывал мою голову изнутри. Как будто пружина вытолкнула меня из постели. Я вскочил как ошпаренный и бросился навстречу светящемуся силуэту у дверей. — Молчи, молчи, — повторял я, сжимая кулаки, упрямо смотря в безжизненные глаза. — Ты мертва, ты совсем мертва, тебя больше нет, тебя не должно больше быть, зачем ты ходишь за мной? Чего ты хочешь от меня? Что. Тебе. Нужно?! И я, не сдержавшись, не совладав с накопившейся за бессчетно долгие дни бессильной злостью, отвесил Хари пощечину. Моя ладонь прошла сквозь ее голову насквозь, и я едва удержал равновесие. А призрак даже не дрогнул. Только голос громче и жалобнее зазвучал в моей голове: — Зачем ты это делаешь, Крис? Прости, я такая глупая, конечно, я не должна к тебе приходить, но я так тебя люблю… — Молчи! Я уже не отдавал себе отчета в том, что делаю, напоминая сам себе механизм с полетевшими предохранителями. Я выхватил из кармана брошенной на стол куртки пистолет, обычный земной пистолет, который привез с собой еще на станцию, и, не щурясь, выстрелил, и еще, и еще. Я ни на миг не задумался о том, что мог разбудить соседей, что поутру мне пришлось бы объяснять учиненный разгром не только руководству космопорта, но и Центру, что никаких вливаний в проект «Солярис» после такого проступка я не добьюсь. Все, что я знал, это что я не хочу, чтобы она была здесь. Я хотел, чтобы она исчезла. Я остановился, лишь когда в обойме остался один-единственный патрон. Сквозь желтоватый призрак Хари я видел темные вмятины в поверхности двери. Наверное, в коридоре уже начали ходить и суетиться, пытаясь дознаться до причины шума: из-за звукоизоляции я не мог сказать этого однозначно. Но почему-то это перестало меня волновать. Я вдруг почувствовал, как я на самом деле устал. Солярис, станция, покойник Гибарян, все эти фантомы, пожары, рентген — все это незаметно пило из меня силы, не давая ни сопротивляться, ни даже заметить собственной опустошенности. Теперь же, на Земле, бессилие упало на меня тяжелым грузом. Я хотел только одного — наконец-то отдохнуть от собственной жизни. И никогда больше не видеть Хари. Пристально глядя в мертвые зеленые глаза, я медленно поднял руку и поднес к виску пистолет. Дверь за фосфоресцирующим силуэтом дрогнула: это уже ломились ко мне снаружи. Я щелкнул предохранителем и глубоко вдохнул. «Прощай, Снаут», — только и подумал я. Последним, что я успел увидеть, прежде чем нажать на спусковой крючок, была слетающая с петель дверь, проваливающаяся через призрак Хари, как сквозь зыбкий утренний туман.