Красивый итальянский секс

– Тёмыч, а почему Тоскана? Почему не Рим? Он привёз меня сюда на День Рождения, на частном самолёте с завязанными глазами, что породило кучу дебильных шуточек про Коза Ностру и историческую родину. – Я столько раз был в Риме, что уже видеть его не могу. Да и потом, осенняя Тоскана – самое прекрасное место на земле. С этим сложно не согласиться. Осенняя Тоскана — это тонущие в дрожащей голубой дымке холмы, желтеющие виноградники, и одинокие аккуратные деревенские домики на большом расстоянии. В одном из таких мы живём. Он оборудован под отель домашнего типа: всего пять-шесть номеров и вечно улыбающийся хозяин, который сам тут за всё отвечает, от бухгалтерии до мытья полов. – Можешь довериться моему вкусу и мне, как почти главе дома Аффари, – самоуверенно заявил Заславский, так что любая девчонка завизжала бы от восторга. Любая, но не та, чьим папашей был босс «Добродетели» Козлов. – В тебе сейчас говорит выпендрёжник, а не «почти глава дома Аффари», – спокойно усмехнулась я, складывая руки на груди. – Чертовски сексуальный выпендрёжник, попрошу, – Заславский показательно вскинул указательный палец вверх и... ухнул вдруг куда-то вниз. Осенняя Тоскана – это еще и канавы с грязью вдоль дороги, в которые можно запросто ухнуть, если не смотришь под ноги. – Досадно... – резюмировал Артём растерянно, сидя по уши в грязи. – Пфх... – я зажала руками рот, но это не помогло, истерический, ненормально громкий смех всё равно вырвался наружу, у меня аж слёзы на глазах выступили. – Я умру, Заславский... – проскулила наконец, судорожно выдыхая воздух и снова сгибаясь пополам и содрогаясь от приступа хохота. – Я сейчас задохнусь! – Лучше бы помогла, – недовольно проворчал юный Аффари, – боевой товарищ, называется. – Ладно, вылезай оттуда, чушка, – смиловалась я, протягивая ему руку. Артём взялся за неё, и вместо того, чтобы вылезти оттуда, как нормальный человек, отклонился назад и, мстительно усмехаясь, дёрнул меня вниз. Прямо в эту мерзкую ледяную осеннюю грязь, какую-то непонятную тёмную жижу, в которой я ещё пару секунд просто сидела, глупо хлопая глазами и просто пытаясь осознать, что произошло. – И кто теперь чушка? – победно вопросил Заславский. – Ах ты мерзкий Аффарёныш! – негодующе воскликнула я, вскакивая наконец из лужи и набрасываясь на него. Должна была предвидеть такую подлость! – Даша, ну хватит, щекотно, – пропыхтел Артём, вяло отпихиваясь от меня. Ах да, он же щекотки боится. Консильери Заславский, который совершил своё первое убийство в 16 лет, боится щекотки. Когда ты сидишь в канаве, мокрый и в грязи, тебе уже не так смешно, но я всё равно отвалилась от него, снова задыхаясь от хохота. Мерзкий Аффарёныш. Мой дебил. Когда выбирались из канавы, кажется, извозились еще больше, чем когда падали, но было уже плевать. Обнявшись, как образцово-показательная парочка, и продолжая осыпать друг друга тупыми проклятиями, как злейшие враги-четвероклассники, мы пошли к нашему домику. Владелец гостиницы, стоя за приёмной стойкой, проводил нас таким взглядом, будто хотел сказать: «вы дауны, но милые, и всё равно не сможете испортить мне настроение». – Бонжурно, – с трудом выдавил Заславский, давясь хохотом. Я бы после такого отбитого «бонжурно» покрутила пальцем у виска, но итальянец продолжил сиять своей незамутнённой улыбкой, пока мы не скрылись у него из виду. – Я первая в душ, – крикнула, захлопывая за собой входную дверь. – Не угадала, – грациозно поразил пальцев в воздух Артём, на ходу отчаянно пытаясь стянуть джинсы и параллельно лихо упрыгивая в одной штанине по направлению к ванной. – Чёрта с два! – крикнула я ему вслед, но мне в ответ под ехидное прихехекивание Заславского послышался шум воды. Ну надо же, почти год вместе живём, а он всё ещё не знает, с кем связался. Я методично разделась, собрала раскиданные по полу шмотки Заславского и, сбросив их прямо на покрывало вместе со своими, уверенным шагом направилась в душ. – Ого... – протяжно присвистнул Артём, увидев меня в чём мамка родила. Можно подумать, в первый раз. Можно подумать, он сам сильно одетый. – Подвинься, – буркнула я, оттесняя его от потоков воды в душевой кабине, – и сделай погорячее. – Да уже и так... горячо, – невнятно вздохнул Заславский, но просьбу выполнил. Струи воды приятно стекали по плечам, расслабляя каждую мышцу. Я откинула голову назад, позволяя потокам намочить волосы. Через Артёма, загородившего своей спиной прибитую к стене к полочку, я потянулась за своим шампунем. И кажется, прижималась к чужой коже чуть дольше, чем того требовала ситауация. Он тёплый, твёрдо стоит на ногах, и пахнет тосканской травой. Я бы и ещё так постояла, но... – Это мой любимый гранатовый шампунь? – весело фыркнул под душем Заславский, ловко выхватывая тёмно-красный пузырёк из моих пальцев. – Мне идёт? – выдавил густой шампунь на ладонь и принялся сооружать у себя на голове пенную корону. – Козлова, а как правильно, душевный или душевой? – Душительный, потому что я тебя, дурака, сейчас придушу, – процедила сквозь зубы, отбирая обратно свой шампунь. Придурок какой-то. – А по-моему, душистый, – хитро сверкая глазами, Артём подался вперёд и неожиданно накрыл мои губы своими, не дав довозмущаться по-человечески. – Хуйней страдаешь, – нарочито сухо уведомила я его, едва отстранился. – Дай нормально... А-аух... Это нечаянное и всё какое-то дрожащее «А-аух» вырвалось у меня, потому что Артём вдруг с губ переключился на соски, которыми я пару секунд назад тёрлась о его спину. Я судорожно выдохнула. Ненавижу то, как он рушит мои игры в недотрогу с самого начала, парой прикосновений до основания ломая все искусственные барьеры, возводимые мною с таким старанием. Когда мне хочется сказать «иди-ка ты к чёрту, я тебя почти ненавижу временами, ты что-то странное сделал с моей жизнью, и я не уверена, чем это вообще кончится», выходит только это невнятное «А-аух», и всё. А потом ничего уже не выходит. Потом я вообще не могу говорить. «Заславский,» – но мысленно я каждую букву тяну медленно и пробую на вкус, пока жмусь к нему, кусаю за мочку уха. Так остро вдруг начинают ощущаться эти потоки воды, эта горячая влажная духота душевой кабины, эта отчаянная близость чужого тела. Я обнимаю его так крепко, будто собираюсь упасть. Хотя кому я вру, это уже давно произошло. Не удивлюсь, если в «Добродетели» моё имя давно уже запретили произносить вслух. Но эта мысль, вызвав лёгкую усмешку, скользнула лишь где-то в подсознании. Основные мысли были совсем не этим заняты. Основные всецело занимал его откровеннейший стояк, упирающийся мне в живот. Мы пока целовались, как безумные, голодные, отрывисто и беспорядочно. Кажется, удары сердца вторили этому странному ритму, были такие же беспорядочные. Я собиралась заглянуть к нему в глаза, чтобы спросить: а что дальше? У нас будет вообще что-нибудь дальше? Как он вжал меня в дальнюю стену, одновременно приподнимая над полом, а потом... Я разомкнула губы и, кажется, наглоталась воды, втягивая воздух от ощущения, что в меня входит его член. Скрестила ноги на его пояснице, сжимая коленями его бёдра. Я очень хотела его. Чтобы до основания. Чтобы полностью. Артём медлил, и ждать было совершенно невозможно. Я выгнулась навстречу практически инстинктивно, и с губ сорвался задушенный, но такой восторженный стон. Заславский натягивал меня на свой член, пока я млела в его руках. И мы оба не испытывали вообще никаких мук совести ни по одному из поводов. Было чертовски хорошо. Было охуительно хорошо, пока он вколачивался в меня, и наши сплетённые пальцы вжимались в пластик душевой кабины. Прозрачные стенки душа запотели, отделяя нас от всего остального мира. Превращая наш беспорядочный прекрасный итальянский секс в какое-то чёртово откровение. В такие моменты я не понимаю, мне восемнадцать лет, или сто восемнадцать, или я вообще ещё не начинала жить. Мне просто кайфово, и от каждого движения по телу разливается острая эйфория, толкая за пределы разумного. Приближая к пику, на котором я обнимаю Заславского, впиваясь ногтями в кожу, и будь я посильнее, сломала бы пару рёбер. Обессилев, мы сползли на пол, и ещё какое-то время сидели вот так, в объятиях друг у друга под горячими струями. – И почему мы раньше никогда не принимали вместе душ? – с риторической интонацией в воздух спросил Заславский. – Действительно, – задумчиво хмыкнула я, накручивая его волосы на указательный палец, – огромное упущение. *** Когда я выхожу наконец из ванной, закутанная в кремовое махровое полотенце, Артём ещё возится где-то там, сзади, надевая трусы. – О, пламолив, мой нежный гель! – орёт он чуть ли не во всё горло и точно на весь отель. – Ты дебил, – будничным тоном сообщаю я, оборачиваясь и краем глаза замечая алеющий закат в окне. Отсюда их хорошо видно. Артём стоит тут с мокрыми волосами, в этих стильных обтягивающих семейниках, и меня, железную, пробивает от его вида на «ха-ха». – Кстати, – он лезет в сваленные на кровати джинсы, доставая что-то маленькое и блестящее из кармана, а потом, протягивая мне, не слишком-то изящно бухается на одно колено. – Ты выйдешь за меня? И мне хочется орать, и я не знаю, матом или от счастья.