Веrlin bleibt deutsch

Когда-то у него была надежда. Крохотная, едва трепыхающаяся. Она была еще зимой, когда уходящий сорок четвертый провожали в окопах, надеясь, что в новом году дела вновь наладятся, а преимущество Советского Союза - лишь временные трудности на пути Рейха. Она была в конце зимы, была в марте. Все это время она не оставляла немцев, продолжавших верить.. Верить во что? Многие давно уже прекрасно знали - война проиграна, но все равно упорно шли в бой. Ради чего? Почему они бежали вперед на врага, зная, что сейчас положение сил вовсе не на их стороне. Почему они бросались под пули? Они продолжали верить в то, что выживут. В то, что вернутся в свою страну, на свою Родину. Пусть не такую могущественную, пусть потрепанную и даже униженную, но все еще свободную. Все еще гордую. Все еще свою. Не один и не два солдата, а практически все с горькой усмешкой осознавали, как жестока судьба, раз она развернула ход войны на 180 градусов, и уже не немцы наступали, а русские. Те русские, которых они так сильно недооценили. Бои шли на родной земле, каждый мог в полной мере почувствовать, что значит терять Отчизну. Должно быть, каждый солдат здесь уже успел раскаяться в том, что посмел так же поступить с людьми по ту сторону баррикад. Хотя.. Нет. Были, были те, кто верил лишь в то, что русские свиньи заслужили смерти, и ничто не остановит немецкую машину убийства. Но таких было слишком мало, и их влияние просто терялось среди всеобщего раскаяния. Но солдаты не сдавались. С ними все еще была надежда. Надежда была и у Гилберта. Была до какого-то времени. Исчезла она не внезапно. Это происходило постепенно, медленно и мучительно, и альбиносу казалось, он слышит, как она кричит, бьется в агонии. Слышит ее в криках и стонах погибающих солдат. В апреле, лично для него, она растаяла окончательно. Это был конец. Какие-то жалкие три дня, и Кенигсберг был сдан. Тогда, вместе с ним погибла и надежда. Война проиграна. Русские не остановятся, дойдут до самого Берлина, и тогда.. Что будет тогда?..

Berlin.. bleibt deutsch..

Губы сами шептали эту фразу, повторяя ее раз за разом. Перед глазами стояли не взрывы, не смерть.. Ко всему этому Гилберт давно привык. Перед глазами стояло знамя. Кроваво-красное знамя, развевающееся над Dohnaturm, означающее конец. Ждет ли такой же конец Берлин и всю Германию?

Deutschland bleibt deutsch..

Он повторял это раз за разом, будто убеждая себя, что не все еще потеряно. Они еще покажут, одолеют, вернут.. Но надежды уже не было. Она лежала в развалинах, растоптанная многочисленными сапогами Красной армии, захватившей древнюю столицу Пруссии. Для Гилберта это была особая потеря, город многое значил для него. И пусть многие столетия он уже не имел статус столицы, отдав его Берлину, именно здесь, считал пруссак, находилось сердце уже почившей страны. Его сердце. Сердце, истекающее кровью. Он сражался до последнего, не желая отдавать русским ни дома, ни улицы, ни камешка на мостовой. Но они оказались сильнее. Именно поэтому перед глазами проигравшей сражение нации стояли сейчас эти алые знамена с золотыми серпом и молотом. Черт бы их побрал... Здесь, на площади, не было солдат. Живых, по крайней мере. Лишь трупы, некогда бывшие людьми со своими целями, страхами, желаниями.. Каждого из них кто-то ждал.. Мать, жена, сестра, дочь.. И каждого из них не дождутся. И не важно, кто здесь лежал, русский, немец.. После смерти уже совсем не важно, кем ты был. С неба падал поздний снег, укутывая и пряча под собой трупы, словно стремясь скрыть от чьих-либо глаз весь чудовищный ужас войны. Но этот холод и белизна лишь еще сильнее подчеркивали алую кровь и такие же алые знамена. Гилберт сидел на большом куске бетона, рядом с поваленным зданием. Должно быть, это был кусок стены чьей-то квартиры, где некогда текла размеренная и спокойная мирная жизнь. Больше не будет. Война добралась до сюда, война отняла этот город. Альбинос выдохнул, порывшись в карманах шинели, ничерта не спасающей от холода, и выудил оттуда почти закончившуюся пачку сигарет. Ничего больше ему не оставалось. Лишь продолжать отбиваться, желая защитить то, что у них с братом еще осталось. Он, как и все остальные, желал вернуться на свою Родину. Свою, не чужую. Deutschland bleibt deutsch. Так будет, несмотря ни на что. Отвратительное это чувство, сидеть и ждать.. Ждать чего? Гилберт не знал даже этого. Он знал лишь, что его сердце сейчас безумно болело, истекало кровью, пачкало рубашку, китель, и эта рана была куда хуже всех тех, что могли нанести любые орудия убийства. Те раны затянутся, а эта.. Эта рана будет мучить его долгие годы, продолжая все так же кровоточить и болеть. Гилберт боялся, что в конце концов то же случится и с братом. Что и его сердце будет болеть так же сильно, заставляя мальчишку мучиться. Альбинос нервно фыркнул, сплюнув на землю. Чертов восточный фронт с его холодом и бешеным русским.. Сигарета скоро кончилась, оставив после себя лишь отвратный смоляной привкус, от которого хотелось пить. Впрочем, это помогло немного отвлечься, приглушить боль, забыть о поражении и этих ужасных красных знаменах..

Berlin bleibt deutsch. Deutschland bleibt deutsch. Das ist alles.

Пруссак почти наверняка знал. Он не в последний раз говорит эти слова и отворачивается от знамен, не желая их видеть. Он знал, что проиграл. И это было лишь началом конца.