Мой домашний ягуар. Игра в танец

У униформы морд-сит есть три цвета: бурый, алый и белый. Бурую кожу мы носим постоянно на протяжении всей жизни, она скрывает грязь и несколько маскирует потертости, это нейтральный цвет, он не режет глаз и в случае чего служит маскировкой. Бурый не столь приметен, как алый или белый, он универсальный и, если можно так сказать, удобный. Алый костюм морд-сит надевает, когда собирается пытать пленника. На алом не столь заметна кровь, это практично. В белом цвете есть свой романтизм, своя поэзия. Белый — цвет чистых намерений. Символ того, что морд-сит выбрала себе мужа, чью кровь она не будет проливать. Мужей мы выбираем из питомцев, из д’харианцев, не важно. Муж для морд-сит — отец её детей, не более. Никогда такая, как я не станет подносить мужу обед или штопать сорочки. Наши мужья — наши мужчины — просто инструмент для продолжения рода, больше ни для чего. И я однажды надену белый, чтобы дать миру очередную морд-сит или очередного солдата. Это мой гражданский долг перед моим лордом. Если начистоту, то однажды у меня уже был сын, но таких, как его отец, в мужья морд-сит не берут, мы недостаточно хороши для этого. Однажды лорд Рал возьмёт себе жену из знатных, а побочные дети — так, пустое. У меня нет никаких привилегий перед другими морд-сит по этому поводу. Мой сын — сын морд-сит, а стало быть просто ребёнок, бастард. Его судьба мне неизвестна, потому что морд-сит никогда не воспитывают своих детей. Мальчиков и девочек отбирают сразу после рождения, чтобы отдать либо в башню морд-сит, либо в армию. Никаких привязанностей, я же говорила. Мысли о сыне вспыхивают в моей голове в тот миг, как кинжал Лафейсон застывает у горла ребёнка, слегка нажимая на кожу. Моя бурая униформа вся в пятнах крови, рукав порван, а на ключице из тонкого пореза проступает кровь. Все не должно было быть так. Но, в общем, все как всегда. Глупые крестьяне. Мы едва лишь вошли в перекосившееся здание, именуемое таверной, как эта деревенщина принялась вопить, что наша змея намерена сожрать их детей и все в этом духе. Естественно, на пороге тут же появились умельцы, которые думают не головой, а местом, на котором сидят, не иначе. Вместо того, чтобы урезонить своих баб, они принялись играть роль судей и нагонять на нас скуку своими занудствами. То, что я врезала одному эйджилом, ещё не было поводом начинать драку. Ещё полгода назад крестьянский сброд был послушным и безропотным, но теперь, когда чума под названием «Искатель» тронула их умы, они вдруг решили, что могут противостоять представителям власти. Их жажда доброй жизни — всего лишь жалкие потуги глупцов, не приносящие им ничего, кроме смерти. То, что эти недоумки разожгли битву на ровном месте, целиком и полностью их вина. Мы просто хотели поесть и напоить лошадей, и мы не собирались никого умерщвлять или порабощать. Что ж, теперь у моих ног кучка трупов. Снова. Мечтатели. О, они всегда умирают первыми. Мир, в котором они могут не подчиняться морд-сит, существует лишь в их воображении. В реальности же их удел — ползать на коленях, подобно этой змее, чьё имя я так и не запомнила. Я вовсе не хотела их убивать. Я делаю это редко и с неохотой, потому что в смерти нет вкуса, только в боли, граничащей со страстью и только в страсти, граничащей с болью. Смерть безлика, безэмоциональна, суха. Смерть мужчины, женщины, ребёнка — все одно. Я убивала, защищаясь. Убивала потому, что для этих людей я была врагом уже из-за своей сути. Я — слуга лорда Рала, доброго справедливого лорда, а Ричард Сайфер, этот бунтарь, смутил умы и настроил всех против единственного, кто по-настоящему готов заботиться о них. Это Ричард Сайфер виноват, что эти люди мертвы, я вам так скажу. Их кровь на его руках. Мне жаль этих людей. Жаль, что они были такими глупыми. Но бунтовщиков всегда приходится карать, чтобы они не смущали умы соплеменников, так что выбора у меня не было. У меня никогда его нет — я делаю только то, что должна. — Оставь его, — говорю я Лафейсону, кивая на мальчишку. — Я возьму его с собой, обучу. Лорду нужны верные люди. Трикстер колеблется. — Мальчишка может однажды решить отомстить за отца и мать, — с сомнением говорит он, я качаю головой. — Не станет. После моих уроков он будет думать только о том, чтобы угодить лорду. Маг толкает ребёнка ко мне, пока не передумал. — Со мной у тебя такие же планы? Сделаешь из меня цепную собачку лорда? Он нарочно дразнит меня, потому что я-то помню, что он идёт по своей воле, с обменом, так что едва ли окажется однажды на цепях в пыточной. — Надеюсь, твоя змея стоила того, чтобы вырезать пятнадцать человек, — меняю я тему, кивая на зелёную тварь, скрутившуюся у ног трикстера. Я крепко держу ребёнка за предплечье, но тот и не думает вырываться, на лице полосы от слёз, губы дрожат. Я не хотела убивать его мать, но эта дура бросилась на меня с ножом. Локи не отвечает на вопрос, но бережно поднимает змею с земли и пускает себе на плечо. Оба покрыты зелёной кожей, они как две половинки одного целого, в то время как я и плачущий мальчик такие разные, как огонь и вода. Я не хочу этого бремени. Не хочу слышать его слёзы несколько недель, пока мы будем следовать до ближайшей башни морд-сит. Я не хочу ломать его, раз за разом вспоминая, как его идиотка-мать сама налетела на мои эйджилы. Я не убийца, я лишь оружие. Я не виновата в том, что смерть приходит к тем или иным. Разве нож виноват, что пронзает плоть? Или все же рука, его держащая? Моя рука — это обстоятельства. Не всегда такие, к которым я готовилась, но… Морд-сит принимают решения в связи с этими обстоятельствами, не больше и не меньше. Я не хочу, чтобы мальчишка напоминал мне об этом. — Ладно, — я толкаю мальчика обратно к Лафейсону, при этом змея приподнимает голову и угрожающе шевелит языком. — Я передумала, ты можешь убить его. Я встречаюсь с мальчишкой взглядом, снова вспоминая, что где-то там у меня есть сын примерно его лет. Но эмоции — это глупости. Жалость — самая большая глупость, и я ухожу, оставляя трикстера выполнять свою работу. Ухожу, не обернувшись. *** Сумерки тянули свои чёрные лапы к одинокой приют-сосне, окружённой лишь тоненькими осинками, которые словно бы боялись подойти ближе, изо всех сил тянули свои ветви прочь от хмурой колючей соседки. Она выделялась на их фоне уродливой громадиной, но для мужчины и женщины она была самой милой на свете. Приют-сосны, самые могучие из всех сосновых, настолько колючие, настолько пушистые, а их ветви настолько низко клонятся к земле, что делает их самыми лучшими друзьям путников, которые нуждаются в надёжном укрытии от постороннего глаза и защите от непогоды. Этим вечером приют-сосна скрывала Искателя и Исповедницу, и делала это настолько хорошо, что даже не выдала огонёк их костра, закрыв его со всех сторон мощными колючими лапами. Не пропускала она и злобный северный ветер, который даже в это время года был беспощаден к тем, кто рискнул провести ночь вне крепких стен и надёжной крыши. Но Исповедница все равно дрожала так, что Ричард слышал стук её зубов. Он хоть и накинул на плечи девушки свой плащ, но прекрасно понимал, что это не поможет. Кэлен была на нервах, и от этого плащ не мог бы её защитить. Травяной чай, состоящий из смеси ромашки, мяты и валерианы, помогал мало, либо вообще не помогал. По крайней мере, трёх чашек этого отвара не хватило для того, чтобы Кэлен хоть немного расслабилась. Ричард и сам ощущал почти что физическое напряжение, будто бы небеса обрушились ему на плечи, лишая возможности дышать. Меч Истины, лежащий рядом на земле, накалился до красна, впитав в себя весь гнев владельца. Искатель и правда злился. На Даркена Рала, творящего беспредел и тиранящего народ, на Денну, мысли о которой были ещё так свежи, заставляя ощущать болезненную нехватку её присутствия, хоть он и был рад, что исцелился от её влияния, на Зедда, который, не найдя поддержки у бога лжи, решил отправиться на опасное предприятие сам, и на самого себя за то, что это ему позволил. Волшебника не было уже два дня, как и хоть каких-либо вестей о нём, поэтому его товарищам не оставалось ничего, кроме как ждать, сцепив зубы от напряжения. Ричард знал, что Зеддикус З’ул Зорандер — сильный маг, но также он знал другое — то, на что волшебник решился, было под силу явно не каждому. Впрочем, как у волшебника Первого Ранга, у старика все же был шанс выйти сухим из воды. Дельце, которое решил провернуть Зедд, было больше похоже на безумие. Тамаранг, небольшое королевство, граничащее с Дикими Дебрями, был примечателен лишь тем, что его королева, Милена, будучи еще принцессой, напала с армией своего отца на дружественное королевство, где тысячи людей были вырезаны лишь потому, что ей приглянулся розовый сапфир размером с орех. Став королевой, она не умерила аппетиты, и разумнее всего было бы держаться от нее и ее дворца подальше, кабы не одно «но» — в наследство от отца Милена получила одну из шкатулок Одена, и Зедд, расслышав, что Даркен Рал намеревается заключить с королевой договор о передаче шкатулки ему, решил действовать незамедлительно. Да и случай подвернулся подходящий, так как из Тамаранга во все концы света были отправлены гонцы с объявлением: «Всем, всем! Десять золотых артисту, который докажет, что достоин выступления на приеме по случаю дня рождения Ее Высочества, Принцессы Виолетты». Волшебник тотчас ухватился за предоставленную самим Создателем возможность, заявив, что он самый артистичный из всех. Ричард не стал уточнять — из всех них, либо из прочих артистов, потому что знал, что Зедд легко даст фору любому. И теперь, пока Искатель с Исповедницей напряженно вслушивались в каждый шорох, ожидая его возвращения, Зеддикус З’ул Зорандер, а ныне — Рубен Рыбник, выслушивал очередные капризы взбалмошной принцессы, которая по обыкновению сгоняла все раздражение на своей живой игрушке — десятилетней девочке-сироте Рэчел. Собственно говоря, сиротой Рэчел стала относительно недавно — королевские солдаты убили ее бабушку за то, что та недостаточно быстро упала на колени, когда карета королевы Милены проезжала мимо. Они также убили отца, мать и старшего брата девочки, а малышку королева взяла в усладу своей дочурке. За два дня Зедд повидал достаточно, чтобы проникнуться светлыми чувствами к бедняжке Рэчел и возненавидеть эгоистичную Виолетту. Цели волшебника претерпели некоторые изменения: теперь он намеревался не только стянуть шкатулку из сокровищницы, но и освободить несчастную Рэчел от ее «хозяйки». Виолетте не нравился никто и ничто, она кривила тонкие губки, подперев голову рукой. Трон, на котором она сидела, был почти что настоящий, лишь немного уступая в убранстве трону ее матери. Рэчел же по обыкновению примостилась у ног принцессы, и если Виолетта была недовольна, что случалось по три раза на минуту, не реже, она с силой дергала свою живую куклу за волосы. Рэчел терпела молча, и волшебник видел, что девочка спасается лишь, погружаясь в мир своих грез. Взгляд ее был направлен куда-то вглубь, и Зедд ощущал болезненное желание вырвать ее из этого мира как можно скорее. Торопиться, однако, было нельзя, потому что одно неверное движение могло поставить под удар все их предприятие. Единственное, что он мог сделать для Рэчел сейчас — немного поддержать. В одном из темных коридоров он изловил девочку, когда она шла выполнять очередное глупое приказание принцессы, и подарил ей маленькую зачарованную куколку, через которую он собирался поговорить с ней. Рэчел куколку спрятала, чтобы Виолетта не бросила ее в огонь, и сейчас, стоя в бесконечной очереди из других артистов, волшебник видел, как Рэчел сжимает куколку в руке через карман своего платья. Очередной артист оказался для Виолетты слишком пресным и скучным, и Рэчел скривилась от новой вспышки гнева принцессы. Подходила очередь Зедда показать свои умения, Виолетта была уже слишком раздражена, что, казалось, даже самое величайшее чудо мира не сможет вызвать ее одобрение, а волшебник был уже переполнен собственным раздражением и вовсе не хотел радовать мерзкое создание на троне. И все же он расшаркался перед ней по всем правилам приличия — нижайше поклонился, нараспев поприветствовал «милейшее высочество» и… стащил с необутой ноги старый грязный чулок. Брови принцессы удивленно взметнулись вверх, а тонкая ручка застыла на затылке Рэчел, готовая в любую секунду рвануть волосы живой игрушки. Зедд, словно бы не замечая ее взглядов, невозмутимо натянул чулок на руку и подвигал пальцами, изображая рот. — Здравствуй, принцесса Виолетта, — прошамкал рот. — Я — мистер Чулок. С Днем Рождения! От такой вопиющей наглости Виолетта широко раскрыла рот и даже забыла дернуть за волосы свою «куклу». — Стража, — завопила она, — вышвырните этого идиота, пока я не разрубила его голову! Стража отреагировала моментально: старика схватили под руки, чулок оказался брошен на землю. Зедд подавил внутренний гнев. За два дня пребывания в замке он успел уяснить, что рубила эта девчонка головы совсем по-настоящему. Поскольку ее мать во всем угождала милой деточке, то стоило Виолетте только попросить зрелищ, как головы летели даже у тех, кто просто задолжал пару медных монет. Голова волшебника вовсе не хотела расставаться с телом, но Зеддикус знал наверняка, что этого не случится, так как его зачарованный чулок знал свое дело. — Эй, куда ты отправился без меня? — вскрикнул чулок, поднимая с земли свою «голову». Принцесса даже подскочила, Рэчел же испуганно шарахнулась от трона, ожидая не то удара, не то чего похлеще. Однако все внимание Виолетты было направлено на грязную тряпицу перед ней. Живую тряпицу. — Что значит «куда»? — Зедд свел кустистые брови на переносице. — Из-за тебя я потерял работу, вонючая грязная тряпка! — напомнил он чулку. Чулок приподнял голову еще выше. — Сначала ты ругаешь меня, что потерял работу, затем, что от меня воняет! — он оглянулся на Виолетту, ища подтверждения своим словам. Принцесса так и продолжала стоять с раскрытым от удивления ртом. — Чем-то тут и впрямь попахивает, — продолжал чулок, — но это не я! Волшебник изобразил крайнее возмущение, в то время как напряженные черты принцессы разгладились и она кивнула. — Ты нанят. С этой минуты Рубен Рыбник, Великий Кукловод, получил намного больше возможностей при дворе, и он не был намерен терять ни минуты. Первым положительным моментом стало то, что артист мог теперь сопровождать принцессу по всему дворцу, что сделало его ближе к бедняжке Рэчел, которую в его присутствии Виолетта хоть и продолжала бить, но несколько меньше. И хоть теперь Зедду приходилось петь дифирамбы принцессе на каждом шагу и повороте, он готов был на такое ради высшей цели. Прощупывать почву он начал сразу же: когда принцесса похвасталась новым платьем, Рубен предположил, что утонченности образу придал бы тот самый розовый сапфир размером с орех, «но, разумеется, мать не допускает дочь к своим сокровищам». Виолетта ответила, что очень даже допускает, показав ключ от сокровищницы, висящий на шее. Тогда волшебник понял, что шкатулка Одена даже ближе, чем он думал. План был прост, и помочь в его исполнении волшебнику могла та самая бедная Рэчел, которой (Зедд искренне жалел о том, что заставляет девочку брать всю самую трудную работу на себя) предстояло украсть ключ у спящей принцессы и принести ему шкатулку. Но перед тем, как поручить Рэчел такое ответственное задание, Зедд решил прогуляться по дворцу и узнать, кто еще в замке может помочь его делу. Найти возможных помощников оказалось не так уж сложно — стоило кухарке посетовать на тяжелую жизнь, как королева, в тот момент пришедшая, чтобы отдать последние указания к празднику, приказала запереть женщину в подземелье. То, что потом бедняжке намеревались отрубить голову, Зедд и не сомневался, поэтому, включив все свое обаяние, Рубен Рыбник посоветовал отложить наказание на несколько дней, чтобы талантливая кухарка смогла приготовить для принцессы ее любимый десерт к празднику. Королева Милена сочла это предложение разумным, кухарке дали два дня, а Зедд мысленно поставил галочку в списке тех людей, которые могут ему помочь. И поскольку кухарка Марта и сиротка Рэчел находили друг в друге утешение в этом ужасном месте, волшебнику не оставалось ничего, кроме как включить в список спасаемых им еще одного персонажа. Тем вечером, когда принцесса Виолетта в очередной раз разозлилась на свою «куклу» и отправила ее спать в саду, волшебная куколка заговорила с девочкой. — Не печалься, Рэчел, — сказала куколка, чем вызвала у девочки удивление и радостное волнение. — Рубен заберет тебя с собой. Но сначала ты должна помочь ему. Он должен получить шкатулку Одена, и тогда королева Милена больше никому не сможет навредить. Зедд, стоя у открытого окна, нашептывал правильные слова. Он знал, что час настал, и надеялся, что все его планы сработают как положено. — Ты должна быть очень-очень смелой, — добавила куколка, Рэчел теснее прижала ее к груди и закивала. Она готова была сделать что угодно, лишь бы сбежать из этого места; лишь бы спасти бедную Марту, у которой дома трое голодных сыновей; спасти старого пекаря, который часто давал ей теплого хлеба, пока принцесса не видела; спасти крестьянина, который пришел просить отсрочки своему долгу, а вместо этого угодил в темницу. Ради всех этих людей, Рэчел готова была войти в логово к Дракону. И пусть этим драконом была всего лишь двенадцатилетняя девочка, это было не менее опасно. *** Огонь с треском пожирает дрова, взметая в небо снопы искр. Это единственный источник света этой ночью — луна и та скрылась за облаками, а деревня перед нами погружена во мрак. Старый трактир еще тлеет вдали, но света от него теперь нет, лишь алые переливы время от времени вспыхивают во мраке. Люди в этой деревне умнее, чем в первой. Они не ищут помощи у солдат сопротивления, они не пытаются убить меня или моих людей. Затаились. Словно вымерли. Самая разумная тактика. Не начни они этот сыр-бор, то и трактир бы еще стоял на месте, а мать укладывала бы сына спать, пожелав ему чего-то там, чего обычно желают матери своим сыновьям. Она бы даже, наверное, поцеловала его в лоб, а вместо этого их тела, обуглившиеся, истлевшие, разносит ветер. Зеленая гадина, из-за которой все и произошло, мирно спит у ног трикстера. Она так близко к огню, что я лишь с трудом подавляю в себе желание схватить ее за хвост и бросить в пламя. Но «это же подарок Тору», а гневить ни бога грома, ни его брата мне вовсе не хочется. Нет, я их гнева не боюсь, но знаю, что лорд Рал этого бы не одобрил. Поэтому я оставляю змею лежать там, где она лежит, и устремляю взгляд к темному небу, находя глазами ворона, летающего кругами над нашими головами. Этим вечером я получила послание в книгу пути — лорд Рал сделает остановку в Тамаранге, чтобы забрать у королевы Милены третью шкатулку Одена, так как вторую уже везут ему из Келабры. Когда мой господин соединит все три шкатулки вместе, никто: ни боги, ни люди, ни Искатель с его компанией дураков, не сможет остановить его. Лафейсон — лишь запасной вариант, и если шкатулки соединятся, трикстер перестанет быть нужен моему лорду, а я, наконец, избавлюсь от его навязчивого общества. Так что пока лорд Рал ведет переговоры с этой ряженой клушей из Тамаранга, мне остается лишь присматривать за временным питомцем и развлекать его разговорами, если его душеньке это будет угодно. Вот только, к счастью, ему это не угодно. Мы сидим молча, погруженные каждый в свои мысли, и перед моими глазами снова и снова восстает лицо той женщины и слезы того мальчика. Они просто дураки, каких много, но что-то заставляет меня возвращаться к этим образам. В горле застревает не то сожаление, не то усталость. Нет, говорить с трикстером ни о чем было бы лучше этой ужасной пытки, которую мне устроило мое подсознание. Я встаю, всполошив змею, прохожу к шатру и киваю ближайшему рыцарю. — Идем. Мне вовсе не нравится он, но мне нужно чем-то себя занять. Крупица удовольствия наверняка поспособствует улучшению моего настроения. В шатре тепло, а свет всего от одной свечи мягко скользит по стенам, вздрагивая в тот момент, когда я отодвигаю полог. Мы проходим молча, я и он. Имени я не знаю, да оно и не важно. Рыцарь мнется на пороге, хотя наверняка уже имел дело с морд-сит. Интересно, какой он и какие пределы его возможностей? Я вытаскиваю из петли эйджил и маню им д'харианца на шкуру. Его руки дрожат, когда он пытается освободить себя от одежды, а в глазах загорается уже давно привычный мне огонек похоти. Мужчины никогда не смотрят на морд-сит иначе, ведь молва о нас правдива — мы лучшие любовницы. Он такой медлительный, такой неловкий, что я теряю терпение уже тогда, когда он избавляется всего лишь от камзола. Я хочу забыться, черт возьми, мне не нужны улитки! Я тащу рыцаря на шкуру, завладевая его ртом. Его губы соленые и влажные, но я игнорирую все эти моменты, так как слезы мальчика все еще у меня перед глазами. Я не хотела, чтобы он умирал, и я бы оживила его мать дыханием жизни, если бы не должна была преподать дуракам урок. Теперь поздно о чем-либо сожалеть, остается только впиваться в нежеланные губы в попытке забыть. Не успеваю я хоть немного войти во вкус, как мужчину с силой отрывает от меня, отбрасывая к выходу. Лафейсон. Стоит, сжимая челюсти, в глазах играет магическое пламя. — Пошел вон! — орет он на рыцаря, и тот, даже не подобрав с земли камзол, спешит убраться прочь. — Что ты себе позволяешь?! — я вскакиваю на ноги, тычу в сторону трикстера эйджилом. — Ты не можешь распоряжаться моим досугом! Лафейсон все стоит, раздувая ноздри, смотрит то на эйджил, то на меня, затем резким движением выбивает оружие из моих рук и пылко целует меня. Он что-то говорит, не разобрать, но смысл я понимаю — если я и хочу разрядки, то пока он рядом, она возможна только с ним. Ой, да пожалуйста. Д’харианцев у меня было много, а вот бог — первый.