Babydoll

      Сехун долго ворочается в кровати, тщетно пытаясь найти приемлемое положение для сна, которого, к слову, ни в одном глазу. Недавнее происшествие (двухнедельной давности) с Лу Ханем никак не выходит из головы. Он, возможно, был бы более определённым в своих мытарствах, если бы после того вечера курьер сделал ещё что-нибудь, но… тот вообще никак себя больше не проявлял. Приезжал исправно два раза в неделю, не задерживаясь дольше, чем на пятнадцать минут, доброжелательно трепал по сехуновой макушке и уходил. И это, чёрт возьми, раздражает! После того, что он с ним сделал (ладно, ничего криминального всё же не произошло), так себя вести — просто свинство. И не то чтобы Сехун хотел продолжения или чего-то в таком духе, но всё же чувство уязвлённой гордости сильно бьёт и отдаётся тупой болью где-то в грудной клетке. Но не только поведение Ханя выводит юношу из колеи. Следующим же утром после той ночи странности в поместье начинают происходить с пугающей частотой. Если странные звуки по ночам и мелькающие тени в саду и коридорах Сехун мог списать на разыгравшееся воображение, то куклы, которых он видел собственными глазами, которых мог потрогать (в теории, на практике же юноша вообще не желает к ним прикасаться), определённо устроили против него свой кукольный заговор. Тут и там Сехун натыкается на винтажных чудищ в совершенно неожиданных местах. Будто они выходят на прогулку, покидая законное место на витрине. Вот и сейчас, в спальне, в которой точно не должно быть никого, кроме него самого, в кресле сидит одна из кукольной армии. Смотрит своими стеклянными глазками, улыбается маленьким ртом. Сехуну даже кажется, что время от времени она моргает. Каким образом кукла появилась в спальне, думать совершенно не хочется. Хочется уснуть, желательно недели на три, а потом, проснувшись, быстро собрать чемодан и отправиться в студенческое общежитие и забыть. Забыть абсолютно всё, что здесь произошло. К счастью, этой ночью ничего, за исключением появления в спальне куклы, больше не происходит, и Сехун всё же засыпает, некрепко и ненадолго.       Утро брызжет своим искрящимся светом во все стороны, умудряясь пробраться сквозь тяжёлые портьеры и прицельно ударить Сехуна по глазам. Сехун приветствует солнце недоброжелательным стоном. Даже утро в этом проклятом поместье против него! Разве он выспался? Нет. Вот нисколько. Однако юноша понимает, что теперь не уснёт. Ещё раз тяжело вздыхает, проклиная и утро, и кукол, и нетипичную для Англии жару, и Ханя за компанию и на всякий случай.       — Ну, привет, — цедит сквозь зубы, заходя в ванную комнату. Кукла, что вчера покоилась в кресле, теперь сидит на раковине. — Слушай, я устал, ладно? Ты же не сожрёшь меня или что-то в этом роде, пока я моюсь? — кукла, ожидаемо (или не очень) молчит и не подаёт признаков жизни. — Вот и славно.       Сехун действительно устал настолько, что уже даже не раздражён «чужим появлением». Если самовольное перемещение кукол по поместью — самое страшное, что с ним произойдёт, то он потерпит. Едва не сойдёт с ума, но потерпит. Прохладная вода успокаивает и бодрит, и на время юноша даже забывает практически обо всём. Выходит, вытирается, довольно отмечает, что кукла из ванной пропала. Интересно, где она объявится в следующий раз?       Кукла находится на кухне. За столом сидит. Сехун надувает щёки, чтобы потом растерянно и с шумом выдохнуть.       — Ты чего от меня хочешь? — спрашивает, укладывая руки на стол. — Ты разгуливаешь по дому больше недели! Я не знаю, дай мне какой-нибудь знак, ну! Кто ты вообще? Дороти? Виктория? Ааа… Кристиана?       Снова тяжело вздыхает и прячет лицо в ладонях. Чудно. Он уже сошёл с ума. Разговаривает с куклой. Просит о чём-то. Это было бы даже забавно, если бы не было так грустно. А ещё самую малость страшно, потому что в коридоре что-то падает. Сехун забывает, зачем, собственно, пришёл на кухню, и буквально вылетает в сторону шума. В коридоре, как кажется на первый взгляд, всё осталось без изменений: картины висят на стенах, статуэтки стоят на геридонах, даже цветы в вазах — и те неподвижны. Тут разве что пыль могла упасть. Возвращается на кухню и — какая неожиданность — не находит куклы.       — Так, ладно, если это и был твой знак, то я ни черта не понял! Уймись, хорошо? И не доставай меня! Клянусь пуантами Чонина, что в следующий раз, как увижу тебя, разобью о ближайшую стену, поняла меня? — кричит, что есть мочи, на всё поместье.       Но ни посторонних звуков, ни мелькающих теней. В совершенно разбитом состоянии юноша всё же заканчивает свой завтрак и привычно уходит в гостиную, штудировать очередной роман. К обеду буквы перед глазами пляшут, совсем не желая складываться в слова и откладываться в голове. И голова болеть начинает. И тошнить слегка. От голода ли, от атмосферы поместья, Сехун не знает. Да и не сильно его это заботит. Решает сменить обстановку и немного прогулять по поместью. Кукла в этот раз хорошо прячется, ни в одной комнате её нет. И это, в общем, напрягает. Неужели она правда испугалась угрозы Сехуна? Боже, глупость какая. Она ведь не живая, она не может… А потом юноша вспоминает, что обращался к ней вполне по-человечески, и это печалит. Не могла же она в самом деле причудиться? Лучше верить мистику, чем в собственное сумасшествие. И чтобы совсем себя добить или успокоиться, Сехун решает ещё раз оказаться на чердаке, взять альбомы и провести инвентаризацию. Чтобы каждая проклятая кукла была на месте. Чтобы у него были хоть какие-то доказательства.       В этот раз лестница ведёт себя хорошо и не предпринимает никаких попыток закрыть юношу, и он очень быстро заканчивает свои поиски на чердаке. Пять альбомов, столько же, сколько и было. Спускается обратно в холл, сгружает альбомы на комод, оставив себе один. Открывает на первой странице и взглядывается в рисунок, потом скользит глазами по многочисленным полкам витрины. «Мевис» находится в центре седьмого ряда. И только Сехун хочет искать глазами следующую куклу, как мозг его посещает гениальная мысль — снимать кукол, по мере нахождения, с полок. Так он не пропустит ни одной. Постоянные поднятия и спуск с передвижной лестницы, конечно, отнимают время, но оно того стоит. Уже к вечеру на полках не остаётся ни одной куклы, как и рисунков этих кукол в альбомах. Каждая нашла своё имя и «дату рождения», и Сехун мог бы радоваться и гордиться собой, если бы не одно но. Чёртовой куклы, что «гуляет» по поместью, в альбомах нет. За последнюю неделю он так часто её видел, что в деталях запомнил её платье и причёску. И её нет! Кукла не из коллекции хозяйки поместья. Это не кукла Эмилии. Пустым взглядом юноша обводит кукольную гору и тяжело оседает на пол. Либо он в самом деле спятил, либо… А что это за «либо» думать хочется не особенно. Только настоящих призраков ему для полного счастья не хватало! И что-то подсказывает, что это не дружелюбный Каспер. Каспер же не изводил своих… друзей? Ладно, у Каспера не всегда были друзья, но он же что-то делал для того, чтобы они появились! И Сехун почти уверен, что методичное доведение до нервного срыва — не один из способов проявления дружбы. Значит, дух или призрак, или что тут ещё обитает — вовсе не друг.       Раскладывание кукол по местам занимает в пример меньше времени, и Сехун облегчённо выдыхает, когда с этим покончено. И уже хочет уйти на кухню, чтобы придумать ужин, как разворачивается и замирает. В проёме открытого окна в сад стоит она. Та, кого нет в альбоме.       — Так, оке-е-й, я понял, — подходит ближе. — Ты чего-то хочешь от меня, да?       Голова куклы повёрнута в сад, а тело не движется, что, впрочем, совсем не странно, если вообще можно говорить о стандартах нормальности в этой ситуации.       — Мне нужно в сад, да? Я пойду туда, а потом найду тебя где-нибудь ещё? В беседке?       Бледное лицо куклы мерцает в свете растущей луны, что делает его ещё более… мистическим?       — В любом случае, я туда сейчас не пойду. Я устал, понятно? И хочу есть и спать. Так что утром. Спрячься там где-нибудь. И я буду называть тебя Эмилия, идёт? Как тебе?       Юноша не ждёт ответа и спешит от греха подальше. Быстро пихает в себя мюсли, запивая их прохладным молоком, и спешит подняться в спальню. Сон. Вот что ему действительно нужно. С опаской включает свет, проверяет спальню на наличие всяких сомнительных Эмилий и, не найдя никого постороннего, ныряет под одеяло, блаженно потягиваясь и практически с первой попытки находя удобную позу. Этой ночью ему ничего не снится.       Утро также проходит без эксцессов. Никаких кукол в спальне, в ванной, в кухне. Только те, что сидят на этажерке и стоят на витрине. Благодать. Сехун спокойно завтракает, напевая под нос незатейливый мотив какой-то песенки отечественной группы, потом так же спокойно прибирается. Но ничто не вечно под луной. Стоит ему выглянуть в окна в сад, как вся прелесть спокойного утра растворяется. Эмилия сидит на камне прямо напротив его глаз. Радует, что смотрит не на него — в сторону. Какой очаровательно послушный призрак. Юноша тяжело вздыхает и выходит в сад. В конце концов, он же дал слово (Боже, какая глупость!) Эмилии. Становится рядом с куклой и пытается вычислить траекторию её взгляда. Впрочем, безуспешно. Она может смотреть в какую угодно сторону. Беседка, озеро, выездная дорога! Поди разбери, куда ему идти и что нужно делать. Этот призрак мог бы быть конкретнее. Ещё несколько минут Сехун стоит, задумчиво разглядывая сад, а потом возвращается в поместье. Не собирается он разгадывать загадки вообще без подсказок. Если эта загадка вообще существует. Да, определённо, странности в последнее время льются как из рога изобилия, но едва ли сам Сехун может с этим что-то сделать. А если этот призрак вполне разумный, то догадается, что юноше нужно больше информации.       Дома заняться решительно нечем. Ну, кроме привычного чтения книг, конечно. И разглядывания деталей кукол. В очередной раз Сехун раздражается, что в этом уголке Англии совершенно нет сотовой связи и выхода в социальные сети. Так он мог бы пообщаться с Чонином, родителям написать. Письмо бы получилось до смешного сентиментальным, полным грусти и скуки, ведь он правда очень скучает по всем, кого оставил в Корее. Даже по зануде Боа, которая помогала ему с занятиями по английскому. Или по крохе Кёнсу-хёну, который защищал их с Чонином от хулиганов. Чёрт возьми, он за две недели полного одиночества даже по Лу Ханю соскучился! Хоть тот и придурок, но, по крайней мере, с ним можно было поговорить. Светлая мысль посещает не менее светлую голову, и будущий студент несётся на кухню: там должен быть листок с криво написанным номером. Стационарный телефон же работает! Он просто позвонит Ханю, спросит, не занят ли тот и сможет ли заглянуть. Не так уж ему, Сехуну, и неловко рядом с парнем. Но светлой мысль кажется только первые десять минут, потому что листок с номером никак не хочет находиться, а смирение с очередным днём одиночества (Эмилия в качестве компании совсем не рассматривается) становится всё навязчивее. И когда уже совсем хочет плюнуть на поиски, заветный листок появляется под пластиковым декоративным яблоком. Не веря своему счастью, юноша мчится в свою спальню, где на тумбе одиноко стоит старомодный телефон. Набирает тринадцать цифр и начинает считать гудки. Один, второй… пятнадцатый. Видимо, Хань не хочет с ним разговаривать.       — Кому там… Алло! — в трубке отчётливо слышно раздражение.       — Лу Хань?       — Мелкий? А, привет. Что-то случилось? — голос всё ещё недовольный, но уже гораздо теплее.       — Нет… в смысле, да… В смысле… Ты свободен? Если у тебя есть время, не мог бы ты заехать?       — А что? — Сехун готов поклясться, что слышит хитрую улыбку. — Соскучился по мне?       — Да, — не таит Сехун. Он умеет быть благоразумный и покладистым, когда это нужно. Ему.       — Ну, раз так. Хорошо, загляну вечером, сейчас я немного… занят.       — Чем? — выпаливает быстрее, чем успевает подумать.       — А не твоего мелкого ума дело. Всё, мне пора. Увидимся.       Курьер не ждёт ответа и быстро разрывает звонок. Даже обидно немного. Не он ли первый проявил свой интерес, чтобы сейчас вот так холодно общаться? Но, в любом случае, это не задевает в той мере, что должно бы, потому что Хань всё же сказал, что приедет. У него ведь правда сейчас могут быть дела. Он же работает где-то ещё? Вряд ли дядя с тётей платят ему очень много, поэтому, скорее всего, у него должен быть дополнительный заработок. Но, вообще-то, сегодня ведь суббота. Выходной день у обычных людей. Впрочем, юноша не расспрашивал Ханя о тонкостях его жизни.       Время до прихода Ханя тянется особенно медленно, но, к счастью, без перемещений Эмилии: та всё продолжает сидеть на камне, смотря в сторону сада.       — Привет. Ну, я весь твой. Чего хотел? — курьер входит в кухню, где Сехун мирно попивает чай.       — Привет. Я же говорил, что мне скучно. Поэтому подумал, что мы могли бы… Не знаю, снова сыграть в бильярд?       — Эй-эй, ты сказал, что соскучился! А это совершенно разные вещи. Но да ладно, прощу тебя на этот раз. А про бильярд… Я не в настроении. Давай лучше посмотрим какой-нибудь фильм?       — На чём? На старом граммофоне? — Сехун даже не пытается скрыть сарказм.       — Почему же? В гостиной есть телевизор и дисковый проигрыватель. Даже диски с какими-то старыми фильмами. Ну, не настолько старыми, как ты мог подумать. Пяти или десятилетней давности. Есть и постарше, конечно.       Вместо ответа Сехун кивает и поднимается с места. В гостиной в самом деле находится старенький телевизор и проигрыватель. Юноша садится на диван, предоставляя Ханю выбор фильма и настройку техники. Тот с ловкостью волшебника всё организовывает и уже через несколько минут присоединяется. Фильм, выбранный курьером, совсем не заинтересовывает Сехуна. Глупость какая: снимать что-то про приключения лошади на войне. Поэтому спустя полчаса юноша начинает бегать глазами по комнате, а потом и вовсе решает отвлечь Ханя разговором.       — Как прошла твоя неделя?       — Хм? Да нормально. Суматошно немного, а так в пределах нормы. Дел много в магазине у отца появилось. Поэтому и не мог выкроить на тебя и одной минутки. Совсем тут одичал? — Хань даже не смотрит в его сторону, но тем не менее улыбается, отвечая.       Сехун долго молчит, тяжело вздыхая, но всё же решается ответить:        — А я подумал, что ты после того… Ну, когда мы играли в карты…       Хань наконец поворачивает к нему голову и долго разглядывает, не убирая улыбки с лица. Очевидным становится, что всё это — не более чем шутка. И Сехуну донельзя обидно.       — Думаешь, что я поигрался и успокоился? — очевидный вопрос с очевидным ответом. С каким Сехун медлит.       — А нет?       — Нет, Сехун. Не так. Просто не хочу распалиться больше, зная, что через скорое время ты уедешь. А там новые люди, впечатления… Будет нечестно, если что-то начнёт складываться, а потом ты сделаешь ручкой и будешь делать вид, что мы совсем не знакомы. Но если тебе это принципиально, то да: я хотел, да и сейчас хочу, зайти чуть дальше. Но увы.       Хань заканчивает совсем уж тихим и безэмоциональным голосом, однако, отчего сердце Сехуна замирает на секунду, кладёт свою руку ему на плечи, придвигает к себе и касается сухими губами виска. И что-то в этом жесте кажется Сехуну самым правильным, самым нормальным из всего, что здесь когда-либо происходило. Нет, он не воспылал чувствами к Ханю, не рассматривает отношений с ним, но понимание, что курьер подумал о нём, дал ему альтернативу, дал возможность выбрать самому, приятно греет где-то внутри. Сехун утыкается в чужую шею, ощутив приступ небывалого одиночества, и сам не замечает, как погружается в сладкую дрёму. А Хань весь оставшийся фильм мягко перебирает его волосы на затылке.       Просыпается Сехун в том же положении, что и уснул, с наступлением позднего вечера. Потягивается, как кошка, разогревая затёкшие мышцы. Ощущает жуткий голод и приглашает Ханя поужинать и, возможно, остаться на ночь, на что тот с удовольствием соглашается. Ужином занимается курьер, справедливо отметив, что справится с этим куда лучше и быстрее, и Сехун не возражает.       — Мне снова сон странный приснился, — как бы между прочим вставляет будущий студент. — Видел какую-то девочку и будто себя.       — И?       — И не знаю… В прошлый раз, в похожем сне, я душил её. А сейчас снилось — даже как-то неловко — будто мы любовники. Нет, даже влюблённые. И мне было очень грустно в конце сна. Будто сердце вырвали… Ты правда думаешь, что мой прадед убил молодую леди?       — Трудно не думать так, когда все в городе придерживаются этой теории. На мой взгляд она выглядит логичнее всего. Ну, на фоне остальных легенд. Почему ты снова об этом спрашиваешь?       — Не знаю. Просто странное чувство. Будто всё — ложь. Будто неправильно всё.       — Ну, в любом случае, ты никак не проверишь это. А верить во что-либо — дело субъективное.       — Да, наверное, ты прав, — говорит Сехун, разглядывая камень, теперь пустой, где ещё днём сидела Эмилия.       После ужина парни перебираются в спальню, где Хань, сморённый за неделю, сразу засыпает, а вот Сехуну не до сна. Он всё прокручивает в голове фрагменты сна, пытаясь понять, что те значат. Он видел себя, но точно знал, что это был не он. Кто-то другой. Возможно, его прадед, ведь все родственники, видевшие его, как один твердят, что Сехун — копия его. И девочка. Сехун готов поклясться, что это Эмилия. Ещё живая, счастливая. Не в силах больше просто лежать, юноша поднимается с постели и тихо выходит из спальни. Тусклый свет коридоров почему-то больше совсем не пугает. Наверное, Сехун уже просто привык. Как не пугает стоящая возле лестницы кукла. Голова её снова повёрнута в сторону сада, и юноша не думает и секунды. Спускается, берёт с тумбы фонарь и выходит на улицу. Проходит вперёд, освещая дорогу, идёт глубже. Эмилия сидит на парапете беседки. На том парапете, о который, по легенде, ударилась юная леди.       — Это здесь, да? — спрашивает у куклы, не очень надеясь на ответ. Ему достаточно своего предчувствия. — Ты умерла тут? Мне нужно что-то найти?       Присаживается на колени и освещает землю перед собой. Это похоже на поиск клада, правда, никакой карты с отмеченным крестом местом нет. Как нет и ни одного намёка, что это то место. Ему нужно найти какую-нибудь надпись? Найти что-то в земле? Её кости? Но не может же он сделать ров вокруг беседки. Тем более голыми руками и без стопроцентной уверенности в том, что что-то найдёт. Да и темно слишком. Решив, что на сегодняшнюю ночь приключений достаточно, юноша всё же возвращается домой.       Рано утром Хань покидает поместье, целуя на прощание и обещая позвонить вечером, а Сехун, в короткие сроки разделываясь с завтраком, вновь бежит в сад. Кукла всё так же сидит на парапете, и в свете дня юноша отчётливо видит, что смотрит она прицельно вниз. Туда, где несколько часов назад Сехун сидел на коленях. Мысль принести лопату появляется сама собой. А конце концов он должен это сделать, чтобы успокоиться самому. А если ничего не найдёт… То просто закопает куклу и будет верить, что мистика на этом прекратится, и последние две недели в поместье он проведёт в своё удовольствие. Копать начинает прямо под ребром парапета. Сухая рыхлая земля хорошо поддаётся, и очень скоро лопата ударяется обо что-то. Юноша отбрасывает инструмент и продолжать убирать землю уже руками. Не проходит и пяти минут, как пальцы касаются холодного стекла. Вернее, стеклянного ящика. Сехун вынимает находку, сметая с неё остатки земли. Ящик небольшой, размером пять на семь с половиной дюймов. Внутри стопка бумаг и маленькая, тоже из стекла, банка с чем-то серым, похожим на табачный пепел, внутри. Поднимается с колен и проходит в беседку, чтобы рассмотреть содержимое ящика за столом. Стопка связана тонкой бечёвкой, и Сехуну не требует много усилий, чтобы разорвать старую сухую нить. Бумага оказывается письмами и записками двух людей. Без подписей и дат, но Сехун сразу понимает, что это переписка мужчины и женщины. Мужской почерк грубый и даже корявый, в то время как письма женщины аккуратные, будто кропотливые, каллиграфические даже.

Милый Сонджэ, в библиотеке я спрятала для тебя подарок. Торопись, иначе он ускачет.

Моя милая леди, всю ночь я не спал, думая о Вашей красоте. Не могу больше ждать, когда Вы решите признаться госпоже в Ваших ко мне чувствах.

Любимый, поверить не могу, что уже завтра мы станем супругами!

Моя юная госпожа, я приготовил для Вас подарок к свадьбе. Вы найдёте его в беседке.

Моя дорогая Эмилия. Надеюсь там, в лучшем из миров, ты счастлива больше, чем была счастлива со мной. Время, что ты была моей женой, — самое счастливое для меня время. И ты не можешь себе представить, как мне больно. Как я скорблю по твоей утрате. Сейчас я в беседке, где ты подарила мне свой первый поцелуй и где умерла. И прах твой и наши письма, доказательства нашей вечной любви, я похороню именно тут. Может быть, через сотни лет их найдут и узнают о нас. Может, не найдут, и только земля будет плакать о нас. Но ты и воспоминания о тебе всегда будут со мной через десятки и сотни лет.

Любовь моя, это последнее моё к тебе письмо. Через месяц я снова женюсь. Её зовут Сомин, ты же помнишь её? Мы вместе приехали из Кореи. Её муж погиб, и ей некуда деться. Она тоже сирота, и я хочу ей помочь. Она же наш хороший друг, поэтому я верю, что ты не будешь против. Моя добрая и справедливая маленькая леди. Как бы я хотел, чтобы ты снова была со мной. Чтобы мы прогуливались по саду и скакали верхом. Твоя любимица, Сияющая Звезда, недавно родила жеребёнка. Я назвал её в твою честь. Она такая же прекрасная, как и ты. Белая и ужасно озорная, представляешь?

      Сехун бегло дочитывает письмо и пытается не задохнуться. Получается, прадед не убивал Эмилию? Любил её? И женился на соотечественнице из душевной доброты? Но почему тогда существуют легенды, в которых говорится, что его прадед — алчное чудовище? Этого хотел от него призрак? Чтобы Сехун рассказал правду об их любви? Чтобы люди знали? Понимание бьёт по голове точно обухом, и юноша, подхватив куклу, письма и склянку с прахом, несётся обратно в поместье.       — Хань! Немедленно приезжай! Пожалуйста! — кричит в трубку спустя полчаса, когда до курьера удаётся дозвониться.       Парень приезжает ещё спустя час, донельзя разгневанный, что Сехун оторвал его от чрезвычайно важных дел.       — Вот! — Сехун раскладывает перед Ханем находки и ждёт, когда и тот прочтёт все письма. — Ну? Что ты думаешь?       — А что мне думать? Очень трогательно. Только не понимаю, зачем я тебе тут. Что мне со всем этим делать?       — Как что? Отвезти в город и обратиться в местную газету! Это же сенсация! Это доказательство того, что мой дед — хороший человек, а не убийца! — Сехун даже сам дивится своей экспрессивности, но сделать с собой ничего не может.       — Ты читаешь слишком много романов, мелкий, — с долей раздражения. — Но да ладно, я тебя понял. Завтра привезу продуктов и заберу тебя тогда. Я готов быть твоим водителем и даже подскажу адрес редакции, но не обманывайся на их счёт. Это просто бумага. Тем более тут нет ничего конкретного. Ну, имена. Ну, слова о любви. Фуфло, а не доказательство невиновности. Тем более обвиняемого уже давно нет. Но если ты после этого успокоишься, я в деле.       На следующий день, как Хань и обещал, он везёт Сехуна в город. От обилия в нём людей юноше становится даже неуютно, но всё это такие мелочи по сравнению с чувством выполненного долга. Он в самом деле верит в то, что сделал то, что нужно. Что от него хотела Эмилия. Кукла, кстати, с того самого утра так и осталась сидеть на кухне неподвижной. К разочарованию Сехуна в редакции его подняли на смех, слово в слово повторяя Ханя, и юноша даже расстроился, но потом взял себя в руки, забирая письма обратно в поместье. Нет, он не оставит их там. Заберёт с собой на время до каникул, сделает копии и напишет статью для университетской газеты. Он почему-то уверен, что именно этим и будет заниматься во время учёбы. А потом, когда зимой приедет погостить у дяди и тёти, снова закопает письма и прах в «их» особенном месте.       Ещё через неделю приезжают старики, заметно отдохнувшие и помолодевшие лет на десять. Интересуются, как провёл время племянник, подружился ли с курьером и как не одичал. Сехун смеётся весь вечер, безмерно счастливый и удовлетворённый. А в последнюю ночь перед отъездом в Кент Хань устраивает «королевскую ночь». Правда, без зубной пасты на лицах и чая на простынях. Сехун всё же решается довериться Ханю, благоразумно рассудив, что университет находится не так уж далеко, чтобы не видеться по выходным. Хань вздыхает для вида, а потом всю ночь заставляет юношу извиваться на кровати, прижимая ладони ко рту, чтобы дражайшие дядя и тётя ничего не поняли. Но едва ли наутро они могли не заметить красочные засосы в основании шеи и распухшие красные губы обоих юношей. И утро отъезда наступило безжалостно скоро.       — Ну, ты всё собрал? — спрашивает дядя в который раз.       — Да всё, не беспокойтесь. Я уже взрослый и ответственный, если что! — возмущается Сехун, про себя ещё раз вспоминая всё, что он должен был с собой положить.       — Ну, ты готов? — Хань кладёт руку на плечо юноши, а потом, когда мистер и миссис Квон отворачиваются, быстро перемещает её на сехунов зад и сжимает.       Сехун смиряет его недовольным взглядом, а потом взгляд меняется на донельзя озадаченный!       — Минуту! Я кое-что вспомнил! — кричит Сехун и начинает рыться в сумках под синхронный смех остальных.       Достаёт полароид девяностых годов, переключает кнопку яркости и уносится в библиотеку, где оставил Эмилию. Делает фотографию (какая же удача, что плёнка в фотоаппарате чёрно-белая), ждёт, пока та проявится. Потом маркером подписывает имя и ставит дату, находит альбомы с куклами и вставляет фото в один из них. Последний шаг — находит место для куклы на полке и обводит витрину довольным взглядом. Похоже, он избавился от своего страха.       — Всё! Теперь я точно готов.