Легенда о Горацио

«…Нэвиллю казалось, что Кортман, чувствуя опасность, словно смакует ее. Если бы не анахроничность формулировки, Нэвилль сказал бы, что у Бена Кортмана был особый вкус к жизни. Порой даже казалось, что Кортман теперь счастлив, так, как никогда в жизни… Иногда Нэвилль даже рассуждал о том, что Бен, возможно, был создан для того, чтобы быть мертвым. Воскреснуть, чтобы быть.» Ричард Мэтсон. Я — легенда (1954).

      Если раньше Горацио жаловался на свою незатейливую хижину, где даже алхимическая мастерская не помещалась, не говоря уже о роскошных мертвецких, то теперь невольно радовался, что обход его скромных угодий занимал всего-то половину дня. Охранные заклинания первого рубежа истощались быстро, оставалось лишь менять их, благо в камнях душ он не нуждался, и спать можно было спокойно. Только назойливые крики с улицы и стук камней о стены так просто не заглушишь.       Ещё год назад он не жаловал школу Восстановления и никогда бы не подумал, что однажды она спасёт ему жизнь. Безумные жрецы Мары, которые теперь тоже захаживали по ночам, оказались всё-таки правы, однако не было никого, кто мог бы сказать ему «я же говорил» или обличительно потыкать пальцем. Возможно, к лучшему — было бы невежливо сначала встретить живого человека, а потом убить того в гневе.       Теплицу пришлось расширить и тоже укрепить заклинаниями. Драгоценный турнепс теперь рос везде, его вкус, казалось, всегда был на языке, вызывая рвотный позыв, а запах пропитал воздух хижины, одежду и его зелёную плоть. Наверное, даже если бы он захотел, то не смог бы избавиться от духа турнепса до конца своей жизни. Горацио проверил вязанки с репой у двери и забитых наглухо окон, затем, удовлетворившись результатом, прошёл к дорожке, где традиционно лежала парочка трупов.       Сегодня это были норды, которых он не знал или просто не запомнил, когда захаживал в город — или они не рассчитали расстояние и попали в радиус ловушки, или их толкнули, чтобы проверить…       Горацио отмахнулся от этой мысли: нет, они не могли быть настолько умными. Никогда не были.       Он окинул взглядом округу, будто надеялся — или опасался? — найти кого-то, вздохнул, предвкушая очередной марафон поднятия тяжестей, и приступил к самой неприятной части обхода. Впервые в жизни он чувствовал переизбыток образцов для опытов, а трупы на солнце гнили чрезвычайно прытко, поэтому, затолкав мёртвых нордов в садовую тележку, Горацио повёз их в лес, где скинул в яму — к собратьям. Пусть на дне дымились и меры, и неды, и редкие представители зверорас, все они в итоге становились братьями по смерти. От такой поэтичной мысли Горацио даже улыбнулся. Парочка огненных заклинаний благополучно подпалила сухонькие, податливые тела, и привычная уже вонь с новой силой обрушилась на лес. Как бы он ни надеялся, запах подпаленного мяса сородичей их не отпугивал.       Расставленные загодя ловушки и капканы приходилось менять каждый день, попутно молясь укоризненно-молчаливому Малакату, чтобы спина и суставы не подвели за рутинной напряжённой работой; вечера же, запираясь в хижине на засовы, он посвящал изготовлению новых механизмов, затачиванию колышков и… ожиданию.       Чего именно стоило ждать — он сам не знал. Имперские войска так и не объявились; шутка ли — уже почти год Горацио не видел ни одного живого существа, судя по насечкам, которые он оставлял на стене. Дни текли в покое и благодати, никто не пытался его убить или учить, не заваливал глупыми вопросами и «последними предупреждениями», исчезли жадные до податей жрецы и сборщики налогов. Всё было идеально, кроме одного «но»:       — Горацио, выходи!       Через три секунды он уже стоял под дверью и таращился через прорезанный глазок на Рунила, застывшего во дворе. Он всегда приходил первым, а значит, прятался неподалёку. Постепенно из-за деревьев стягивались остальные жители Фолкрита, а может, и другие, забредшие в поисках пищи. Ярл Сиддгейр и его управительница, Зария, Каст, который на пару с Рунилом заразился первым, парочка шумных редгардов — все собрались дружной толпой, чтобы потаращиться на убежище сварливого некроманта. Пришли и те, кто ещё год назад смеялся над ним за любовь к турнепсу — тут уж грешно промолчать и не поглумиться, когда жертва приходит на порог сама.       — И кто тут свинья?! — вопил Горацио, размахивая букетиком турнепса и тыкая в перекошенные лица сочными плодами. — Что, запах не нравится? Попробуй сожрать! Ха-ха-ха!       Вид его оставлял желать лучшего: с длиннющей седой бородой и ожерельем из подсохшего турнепса на шее он больше походил на дикого шамана, чем на некроманта. Он и правда заметно одичал за год и ни в чём себе не отказывал, обнаглев от вседозволенности.       Когда Горацио отвёл душу, на вытоптанной лужайке осталось только раскинувшееся тело немолодого норда, одного из Братьев Бури — и тогда он понял, что немного перестарался, когда засовывал турнепс в открывшийся для укуса рот. Смотрел он с нескрываемым сожалением, ибо вид вампиров, особенно самых первых, не отличался опрятностью — так и синие одежды норда истрепались, оборвались и частично сгнили, оголяя мертвенно-бледную кожу, перепачканную грязью. Должно быть, этот экземпляр частенько заползал в разного рода норы и лазы, прячась от солнца.       По непонятным причинам вампиры страдали и от аллергии на турнепс: один его запах отпугивал их не хуже заклинаний школы Восстановления, что и спасло Горацио жизнь в период поголовного заражения.       От размышлений его отвлёк шорох и жадный, звериный рык — это вновь осмелевшие вампиры подбирались к хижине, и Горацио поспешил скрыться за дверью. Всего несколько мгновений не хватило Рунилу, чтобы цапнуть его за неудачно подставленную ногу, но вместо жилистой икры он проколол зубами землю. Однако замешательство продлилось недолго, раз из-за двери вновь раздалось:       — Горацио, выходи!       Рунил был единственным, кто хоть что-то говорил — и лучше бы заткнулся, чем повторял одно и то же! Что это было — остаточное воспоминание или настоящий призыв — Горацио пока не понял, но эта особенность в каком-то роде снова соединила их судьбы в извращённой манере.       Целый год они играли в кошки-мышки, постоянно меняясь ролями. Ночью Рунил исправно орал и кидался камнями, привлекая внимание засевшего в хижине-крепости Горацио, но с рассветом всегда где-то прятался. Со временем поиски Рунила превратились для Горацио в своего рода наваждение или увлечение, когда хижиной и огородом можно было не заниматься. Он обшаривал местные пещеры, медвежьи берлоги и кусты, в Фолкрите же — заглядывал под кровати, в печные трубы и покосившиеся клозеты, залезал чуть ли не под каждый валун — словом, проверял все тайники, куда можно было бы втиснуть жилистого, но довольно высокого альтмера.       Когда Горацио находил спящих вампиров, то немедленно уничтожал огненными заклинаниями или с помощью заточенного колышка, когда растрачивал запас маны. Однако Рунила никогда среди них не оказывалось, и Горацио облегчённо выдыхал. Нет, он не испытывал жалость и не рассматривал его как символ прошлого — это было нечто другое. Наверное, Горацио чересчур прикипел к этой игре в прятки и чувствовал, что с окончательной смертью Рунила потеряет единственное в мире развлечение. Старый жрец продолжал удивлять его: потеряв душу, он как-то умудрился сохранить крошечную долю рассудка, и несколько льстило, что частично Горацио был к этому причастен — иначе как объяснить сохранившуюся манию и любимый возглас?       — Горацио, выходи!       Он так привык спать по ночам под его крик, что мгновенно распахивал глаза, когда тот смолкал. Первые лучи рассвета прогоняли вампиров со двора, и Горацио начинал новый день.       Мысли сами собой возвращались к Рунилу, а за ним — к какой-то замысловатой ерунде. Погружаясь в пучину скуки во время обхода, он невольно задумывался, что «нормальность» — понятие коллективное, относительное, и невольно воображал, каково самому быть мёртвым, однако быстро эту проклятую мысль задвигал в сторону. Им ничего не нужно, кроме его крови, никаких высоких мыслей, дилемм, думал он не без раздражения, знай себе, только о выживании оболочки беспокойся, как в старые добрые тёмные времена, когда Нирн походил на мешанину первоочередных замыслов.       Пока он менял охранные заклинания, то никогда не ожидал подвоха; в тёплые дни он даже мог спокойно выйти без штанов, хоть голышом, без зазрения совести почёсывая когтями волосатые участки на теле — всё равно некому было упасть в обморок, — поэтому промелькнувшая со стороны леса тень заставила его встрепенуться.       Некоторое время Горацио стоял в ступоре, наблюдая, как обычный пёс, по лохматости не уступающий ему самому, пересекает двор и направляется к теплице. Выглядел он неважно, впрочем, как и все скайримские собаки: их взгляд всегда выражал какую-то просьбу о помощи.       Горацио едва не прослезился: внезапно он осознал, что не ел мясо целый год. Слюна встала в горле, мешая дышать, мешая быть тем, кем он был рождён — плотоядным орсимером, а не пожирателем турнепса.       Инстинкты пса схлестнулись со спящим в Горацио берсерком, и второй победил. Наверное, он никогда так быстро не бегал — даже от толпы голодных вампиров, когда он случайно потерялся во времени и не успел скрыться в хижине. В три прыжка сократив расстояние, Горацио накинулся на пса и сжал, как в тисках; в ответ послышался скулёж и, как ни странно, вполне человеческая брань.       — Эй, погоди-ка, — хватка ослабла, и пёс рванулся назад, — ты — псина Клавикуса Вайла?       — Барбас! — с яростью тявкнул тот, однако и не убежал, с нескрываемым интересом продолжая рассматривать сидящего на земле орсимера.       — И что ты тут шляешься, когда мог бы беспечно сидеть в своём Плане?       — Мы с Вайлом повздорили ещё до кризиса и разошлись. Я не могу вернуться обратно, как и он. Пропал бы точно, если бы не мои крепкие лапы!       — А не даэдрическое происхождение? — с сомнением пробурчал Горацио, поднимаясь на ноги.       — Шутишь? Я же собака, — и чтобы доказать это, Барбас добавил: — Гав!       В расстроенных чувствах Горацио вернулся к тому, чем занимался — к укреплению обороны. Барбас, побродив по округе, уселся невдалеке, но достаточно близко, чтобы пускать в его сторону флюиды неудобства.       — Ты когда мылся в последний раз? Год назад? Никогда?       Камень души, которым он заряжал ловушки, чуть не выпал из рук; Горацио выругался.       — Вот уж не думал, что закончу своё существование, слушая упрёки от собаки.       — Никогда не думал, что закончу своё существование в компании старого извращенца, — вторил ему Барбас; судя по тону, он шибко обиделся.       Доля истины в его словах всё же была. Если подумать, то сейчас Горацио был первым во всем: сильнейшим орком — да и вообще среди всех разумных рас, населяющих Нирн, — лучшим садоводом, самым умным и начитанным… и первым, кто попробует даэдра на вкус, если тот вовремя не захлопнет свою пасть.       Будто уловив его мысли, Барбас отошёл ещё чуть дальше, но усидеть спокойно никак не мог — то чесался, то крутился, обязательно поскуливая и, как показалось Горацио, злорадно таращась в его сторону. Чем дольше затягивалась пауза, тем сильнее кипела ярость. Да этот мохнатый ком сарказма даже не подозревал, через что ему пришлось пройти в жизни! Нет уж, решил Горацио, раз он пережил всех своих врагов и учителей, то конец света тоже как-нибудь перетерпит. Один.       Несмотря на неестественное происхождение, шея Барбаса казалась не крепче собачьей, а сил ему едва хватало на самозащиту. Одного движения руки было бы достаточно, чтобы снова остаться в тишине и спокойствии — всего-то нужно убить единственное живое существо, способное поддерживать с ним разговор.       Горацио нахмурился, прислушался к себе и только теперь понял, что мысли принадлежали не ему.       — Да ладно тебе, смертный, — со вздохом Мефала явила себя перед ним, без утайки, заполнив собой, казалось, всю его голову. — За последний год не произошло ни одного убийства из корысти или зависти. Понимаешь, что это проблема?       Клацнув клыками, Горацио открыл рот, чтобы высказать своё отношение к вторжению в личное пространство, как новый голос — властный и алчный — перебил его:       — Эй, парень, я видел, как ты уничтожал мирно спящих вампиров. Это потрясающе! Не хочешь ко мне на службу? Твою жестокость нужно использовать!       — Дагон? Ты-то что у меня забыл?..       — Внемли! — прогрохотал над головой женский голос так, что Горацио на несколько мгновений лишился слуха. — Ты — единственный оставшийся смертный! Примкни ко мне, и вместе мы будем бороться против той скверны, что раздирает мир!       Маленькую деталь, что Горацио олицетворял всё то, с чем она призывала бороться, Меридия будто бы не замечала. Или же в конце внезапно окажется, что он должен будет совершить благородное самоубийство.       Сжав челюсти чуть ли не до скрипа, он мысленно обратился к Рунилу, размышляя, как там сейчас поживает его заклятый жрец в своём тайном убежище, и невольно поймал себя на откровенной зависти.       Когда замолкла Меридия, вклинился Хирсин, требуя продолжить славную охоту на вампиров, а за ним скромно напомнил о себе Периайт:       — Мёртвые тела — идеальные переносчики смертельных заболеваний, но Молаг Бал явно перестарался: весь баланс полетел в Обливион! Теперь ты должен найти способ восстановить популяцию смертных!       Другой женский голос, проигнорировав присутствие Горацио, с нескрываемым раздражением добавил:       — Никогда не думала, что скажу это, но Периайт прав: когда умрёт последний смертный, наше существование потеряет всякий смысл. Гипотетически. Это будет очередной План Молага Бала.       — Ещё и немолодой смертный попался, хилый, больной какой-то. Малакату, верно, стыдно, вот он и не заявляется…       — Эй! — Горацио прикрикнул, и голоса синхронно умолкли, ожидая его решения. Однако он не собирался так просто идти у них на поводу, обнаглевших от былой власти и оттого — отчаявшихся.       Если бы не хор голосов и внезапный интерес к его персоне, Горацио бы даже поглумился над их ничтожностью. С тех пор, как его нашёл Барбас, жизнь резко пошла под откос; невидимое присутствие и сопутствующее чувство тревоги не покидали ни на секунду. Во снах же его донимала Вермина в образе соблазнительной орчанки, одетой в полупрозрачный редгардский костюм с широкими, как паруса, шароварами, что совершенно не располагало к здоровому отдыху.       Настроение испортилось моментально, а нервный тик довёл его до лёгкого косоглазия — а ведь казалось, что он только обрёл гармонию в тишине и рутинных занятиях, однако беда пришла, откуда не ждали. Точнее, угроза от даэдра всегда довлела над смертными, но не всем же им сразу нужно было собираться!       Сидя на стуле и уперев взгляд в стену с насечками, Горацио подсчитывал, сколько смог бы ещё продержаться — и участь Рунила уже не казалась такой уж кошмарной. А что, гуляли бы вместе на свежем воздухе, пуская пузыри из слюны, он бы рассказал, наконец, где прятался всё это время…       — Смертный, ты что, слышишь голоса? — на вечеринку внезапно заявился новый гость, изобразив почти натуральное удивление, и Горацио слишком хорошо понимал, кто это был. Что ж, безумие — лишь вопрос времени, когда тебя окружают кровожадные мертвецы и толпа демонов. Вопреки всем литературным канонам, он намеревался спятить не от одиночества, а от излишнего к себе внимания. — Кажется, этот зелёненький пирожочек отходит к моему столу!       С протяжным воплем последняя надежда всех даэдра выскочила из хижины, даже не соображая, день на дворе или ночь. К счастью, солнце, точно в утешение, приятно лизнуло лысую макушку, и от этой неожиданно пошлой ассоциации в голове, точно колокольным звоном, гоготнул Шеогорат.       Уперев руки в бока и расправив плечи, Горацио почти заставил себя дышать ровно. Именно в этот момент из-за деревьев вышел новый силуэт — по прикидкам, женский, а кто это был — хвост не мельтешил, значит, нед или мер, — он разбирать не собирался. Появление Барбаса уже натворило столько бед, что новое знакомство он вполне рисковал не пережить.       Завидев его, силуэт замер, будто-то о чём-то размышляя, а затем — побежал прямо к хижине, размахивая руками над головой. Эхо донесло нечленораздельный вопль. Горацио предусмотрительно нырнул в свое убежище и запер дверь на все засовы. Мир точно сошёл с ума ещё раз, если и при свете солнца ему приходилось прятаться.       Стук в дверь выбил пыль между досками; охранные заклинания молчали, хотя Горацио не мог точно вспомнить, менял ли их вообще сегодня — из-за галдежа в мыслях и недосыпа память подводила, стягивая весь год как в один день. Он осторожно заглянул через глазок на улицу, чтобы ещё раз проверить небо: единственное, что могло позволить вампиру слоняться посреди дня, был эффект от лука Ауриэля, но если бы эти проклятые бестии нашли его, вот тогда бы точно настала полная…       — Я видела, что вы зашли! И вы не боитесь солнца! Откройте, пожалуйста, меня зовут Рут, и мне нужна помощь!       — Говорите, я единственный смертный? — задумчиво пробормотал Горацио себе под ноги и машинально запустил руку под бороду, похожую на осиное гнездо.       Барбас неуверенно протянул:       — Эм…       Однако Горацио не слышал сомнений в его голосе и снова отпирал засовы. Незваная гостья за дверью приободрилась, не прекращая галдеть.       — Слава богам, я уже испугалась, что…       Отточенным до совершенства движением он всадил кол прямо в сердце, и девушка хлопнулась замертво.       — Ахахаха, смертный! Ты поверил! — прогремела Мефала. — Теперь ты познаешь настоящие душевные страда… эй, ты куда?       Горацио, равнодушно заперев дверь перед раскинувшимся на лужайке трупом, вернулся к своим делам, будто ни в чем не бывало. Суп выкипал в котелке, паром подкидывая крышку и расплёскивая драгоценную жидкость. От турнепсовой диеты подводил не только желудок, но и настроение, однако другой пищи у него попросту не оставалось.       — Вы должны были восстановить род смертных, а теперь надежда исчезла!       Ответом была тишина — спонтанное убийство, наоборот, слегка успокоило Горацио, — и Мефала нехотя сдалась: угрызениями совести, которых она жаждала, даже не пахло. Смертный отчаянно не желал плясать под дудку — по правде, под все дудки, что были у даэдра. С кислой миной на лице он хлебал свой суп, вновь уставившись на стену с насечками.       — Это был высший вампир, а они хитрые — хотят тебя извести. Но я ни в коем случае не подыгрываю…       — Ты бы вообще заткнулся! — рявкнул орк на Молага Бала. В ответ послышался смех.       — Не понимаю, почему ты злишься, смертный. Всё, что ты ценил, давным-давно мертво — даже страна и бог, которых чтил! Вся твоя жизнь была наполнена поисками, но ты ещё сам не понимаешь, к чему стремишься. К смерти. Вот твоё идеальное состояние. Баланс. Красота.       Когда-то клановый кузнец говорил ему, ещё юноше, что толку нет ни с одного ремесла, если сам, собственными руками не ощутил каждую деталь, не прошёл весь процесс от начала до конца, не вкусил горечь неудачи и радость с триумфа. Отец же любил повторять, когда ещё видел в Горацио прок, что вождями не рождаются, а становятся — путём тяжкого труда и унизительного подъёма с самого дна. Только некроманты, скамп подери, шли ровно в обратную сторону, однако Горацио ещё мог показать себя, раз стал самым могущественным смертным в Нирне.       Обвешавшись турнепсом с ног до головы и даже обрядив Барбаса, точно лентами, головками нанизанной на верёвки репы, с рассветом он двинулся в путь до потайного святилища Клавикуса Вайла, чтобы положить конец кошмару. Вампиры, конечно же, тоже собрались у него, точно на праздник, однако без Барбаса даэдра не мог шевельнуть и пальцем.       — Только хорошенько подумай над своим желанием, — предупредил его пёс ещё у входа в пещеру. — Хотя на твоём месте я бы вообще не стал с ним разговаривать: с Вайла станется и последнюю надежду для смертных извратить, если ему это покажется смешным.       Горацио же думал только о том, что для полного погружения в безумие ему не хватало самолично освободить ещё одного демона, чтобы тот компостировал ему мозги наравне с остальными. В успехе он и сам сомневался, но другого выхода не видел.       — У-у, последний смертный! — с восторгом отозвался даэдрический принц из недр статуи, когда они с Барбасом приблизились, и Горацио невольно сравнил его заключение в камне со своим — в хижине. — А я как раз слушал мольбы этих несчастных, которых ты так хладнокровно прибил. Знаешь, они ведь понимают, что какое-то неведомое чудище из леса убивает их во сне…       — Забирай своего пса и возвращай смертным всё, как было, — отрезал Горацио и сложил на груди руки, демонстрируя стойкость и решимость.       Некоторое время статуя хранила молчание, очевидно, обдумывая сделку.       — Нет, этот мохнатый грубиян не стоит даже одного смертного, не то что всех! — здесь Горацио с ним был полностью согласен, однако и предложить ему было нечего настолько же ценного, как все души смертных — может, разве что удар молотом по каменной башке его бы вразумил? — Нет, нет и нет! Даже если бы меня устраивала цена, я всё равно не смог бы обернуть проклятие Молага Бала вспять — это попросту невозможно!       Новость нисколько его не расстроила; почесав когтями под пышной бородой, Горацио начал размышлять вслух:       — Да скамп с ними, лишь бы твоя братия от меня отстала. Может, им хватит воспоминаний, былой цивилизованности, чтобы зажить разумно?       Не верил он и в то, что смертные, населявшие Нирн столетиями, хоть когда-то жили цивилизованно, но промолчал.       — Неплохая идея, смертный, если учесть, что толчок в этом направлении они уже сделали сами… — активно зашевелилось нехорошее предчувствие, но Вайл оказался куда проворней: — Эй, Барбас! Я тебя прощаю, так и быть… В этой статуе новый мир не увидишь, — пёс исчез, зато появился другой, только каменный — на постаменте подле Принца. — А ты, смертный, лезь на вершину Глотки Мира и не высовывайся, если хочешь остаться в живых!       Конечно, совет от даэдра — последнее, что хотел слышать Горацио, потому он незамедлительно вернулся к привычной жизни и укреплённой, как орочья крепость, хибаре. В первую же ночь, не услышав крика Рунила и проворочавшись без сна, он проникся слабой надеждой на избавление от орд нежити, но в следующую всё кардинально переменилось.       Толпа с вилами и факелами не могла удивить старого некроманта, однако толпа вооружённых, разумных вампиров вселяла некоторый дискомфорт.       — Выходите из дома с поднятыми руками, или мы будем вынуждены принять силовое решение! — из первых рядов кричал какой-то немолодой мужчина в форме легионера-офицера. Заглянув в глазок, Горацио тут же подметил ещё нескольких бледных, как трупы, имперцев, подготовивших огненные заклинания в раскрытых ладонях. Как бы ни были совершенны защитные заклинания и турнепсовая аура, натиск магии всё же они не могли держать бесконечно: хижина-то была деревянной.       Среди собравшейся толпы высился Рунил — серьёзный и… испуганный. Решив, что с него хватит, Горацио отошёл к противоположной стене с насечками и вздохнул — наконец в блаженной тишине в голове и без воя Барбаса под ногами.       Имперская армия через год всё-таки пришла на помощь — чтобы уничтожить чудовище, которое слонялось при свете ненавистного солнца и убивало их собратьев. Для них он был лишь тенью древнего страха — и осознав правду, Горацио услышал раскатистый смех Молага Бала, приветствующего своего нового подопечного.