Ave Maria

Áve, María, grátia pléna; Dóminus técum: benedícta tu in muliéribus, et benedíctus frúctus véntris túi, Iésus. Sáncta María, Máter Déi, óra pro nóbis peccatóribus, nunc et in hóra mórtis nóstrae. Ámen. Закрыв глаза, он вновь почувствовал навязчивый запах розового масла, который не покидал его вот уже на протяжении последних трех дней. И если сперва он еще пытался выяснить, откуда мог этот запах появиться, то после тщетных расспросов сестры Мэри и Сильвио о том, не стали ли собирать монашки лепестки роз для приготовления эфирного масла (нет, не стали, да и в принципе розы еще даже не зацвели), он погрузился в старые воспоминания о днях прошлого, которые все это время были накрепко заперты в чердаке его разума. Воспоминания эти были совершенно неприемлемы для того, кто был опорой и примером для всех прихожан католической церкви. И неприемлемы они были не столь потому, что являлись постыдными. Что было постыдного в том, чтобы любить? Впрочем, именно на этом вопросе начинались все сложности. Папе Пию тринадцатому позволялось любить отеческой любовью католиков всего мира, и именно в этом ничего зазорного не было. Но ровно настолько же, насколько он должен был дарить свою отеческую любовь прихожанам католической церкви, папа Пий тринадцатый не имел права на то, чтобы любить женщину и быть мужчиной в миру. Впрочем, розовый запах как раз всеми силами противостоял этому и никуда не уходил, давя на виски. Словно призрак, он не желал испаряться, настойчиво бил в ноздри и будил давно подавленные инстинкты. Папа Пий тринадцатый, борясь с головной болью, вызванной преследующим его вот уже несколько дней запахом лепестков роз и забытыми призраками из собственного прошлого, прошел вдоль белой колоннады к палисаднику. Розы, действительно, еще не зацвели. Их маленькие зеленоватые бутоны были плотно закрыты и не могли еще излучать такой сильный аромат. Сев на мраморную скамью, он закрыл глаза. Тут же ему почудилось, будто до его губ дотронулись губы той, воспоминания о которой так настойчиво лезли сегодня ему в голову. Четкий облик тоненькой фигурки в легком лавандовом платье, с развевающейся копной рыжих волос, тот час же предстал перед ним. На исповеди любой бы сказал ему, что эти греховные помыслы насланы бесами, дабы помутнить разум и сбить с праведных мыслей. И что в следующий раз, если это повторится, необходимо закрыть глаза и прочитать трижды «Аве Марию» - это прогонит морок и все встанет на свои места. Облик Мэгги стоял перед ним настолько явно, что сперва даже у него не было никаких сомнений в том, что все взаправду. - Áve, María, grátia pléna; Dóminus técum: benedícta tu in muliéribus, et benedíctus frúctus véntris túi, Iésus. Sáncta María, Máter Déi, óra pro nóbis peccatóribus, nunc et in hóra mórtis nóstrae. Ámen. Вместе с последним словом, слетевшим с его губ, ему причудилось, будто его губы целует она, вернувшаяся к нему из далекого прошлого вместе с резким запахом лепестков роз. Его глаза теперь были открыты. Впрочем, в этом не было никакой разницы – призрак из прошлого не желал покидать его. Юная и прекрасная, как в тот самый день, память о котором прорезается в его разуме все четче, она улыбалась ему и кивнула головой. Сжав руки в кулаки, он сильно зажмурился. Все это было уже слишком. Совсем не обязательно было напоминать ему о том дне, который и без того никогда не исчезнет из его памяти. - Áve, María, grátia pléna; Dóminus técum: benedícta tu in muliéribus, et benedíctus frúctus véntris túi, Iésus. Sáncta María, Máter Déi, óra pro nóbis peccatóribus, nunc et in hóra mórtis nóstrae. Ámen. Вокруг было тихо. Лишь ветер едва слышно шелестел в листьях деревьев. Впрочем, до его уха отчетливо донесся женский смех – ее смех, словно она насмехалась над ним и его попытками отогнать нежелательные воспоминания. Впрочем, нежелательным они были лишь для тех, кто окружал его, но не для него самого. Может, именно поэтому они были столь настойчивыми? Вечером, когда пришло время разбирать почту, он попросил всех о том, чтобы никто не беспокоил его ближайший час. Смутное предчувствие терзало его все эти три дня. Просмотрев все письма и не найдя сперва ни единой зацепки, все же он нашел то, что искал. На конверте с яркой маркой не было обратного адреса, но он пах тем самым интенсивным розовым запахом, который не покидал его все эти дни. Достав нож для бумаги из ящика, он нетерпеливо вскрыл конверт. В раскрытую ладонь упал сухой розовый бутон. На его лице отразилась легкая улыбка.