Sapporo

— Ива-чан, — раздался голос Тоору из гостиной, и Хаджиме незамедлительно отправился на помощь. — Чего тебе? — ворчливо бросил он, заходя в комнату и хмуря седые брови. Его голос заметно сел — наорался в молодости, — но оставался всё таким же узнаваемым. Мужчина думал, что Ойкава попросит помочь ему дойти до ванной или принести чего, но нет. Ойкава заулыбался, поправляя очки, и тихо так сказал: — Я замёрз, погрей меня, пожалуйста. — Тебе дать плед? — Хаджиме медленно подошёл к нему, садясь рядом, и подрагивающие морщинистые руки Тоору потянулись к нему, обнимая. Ойкава облокотился на его все ещё крепкое плечо, вздыхая. — Так устал сегодня таскаться по врачам, Ива-чан, даже не представляешь. — Представляю, ты задолбал звонить и просить уточнять, в какой тебе кабинет, вызвал ли я такси, сказал ли про коляску. Как же бесишь, — прохрипел Иваизуми, но при этом гладил руку Тоору, щупая мягкую кожу, чувствуя дрожь его ладоней, от которой каждый раз его сердце замирало и болезненно сжималось. Это пугало Хаджиме. Особенно в первое время, когда руки Ойкавы только начали так трястись. Врач что-то говорила про тремор, про мозжечок, о болезни Паркинсона. Иваизуми не хотел слушать, ему было очень страшно за возлюбленного. И он стал лишь с большим трепетом относиться к Ойкаве. Всегда был таким здоровым, а к старости его подкосило: почти не встаёт, плохо видит, ещё и это непонятно что, полное угроз и рисков. Думать обо всём этом совсем не хотелось. — Не ври, не ври, ты меня любишь, — ответил Тоору с полной уверенностью, да и он был абсолютно прав. Иваизуми любит его сильнее всего на этом свете: старого, немощного, но все ещё Ойкаву — его противного доставучего засранца, только его. — А ещё мне прописали витаминные уколы, и теперь каждое утро ездить туда. — Господи, чего же ты такой проблемный. — Ну, не все ведь такие быки, как ты, — фыркнул Тоору, а Хаджиме аккуратно обнял его за плечо, дабы Ойкава удобно положил голову ему на грудь. — И вообще ты стал некрасивым, Ива-чан, а со мной сегодня заигрывала девушка! — Это была медсестра, и она просто должна быть вежлива даже с тобой, — Хаджиме, как злой ёжик, фырчал. Он вообще стал очень ворчливым старичком. Всё бубнил и бубнил: то Ойкава глупости говорит, то герои книги ведут себя, как идиоты, или в супермаркете его кто-то обидел. Он мог угрожать дракой, но куда ему гнаться за молодыми хулиганами, да и не соперник он им теперь. Он уже давно даже Ойкаву не колотит. Ойкаву! Да и не поднимается на него рука. На него и смотришь-то с некой жалостью. Тоору протянул свою ладонь к руке Хаджиме, покоившейся на его плече, и сцепил их пальцы в замок. Боже, а эти костяшки… Разбухшие. Ойкава нередко жалуется на боль в суставах, и это неудивительно. Большой спорт изуродовал его, а ведь Иваизуми предупреждал. Никогда этот идиот его не слушает. — Ты просто завидуешь, уродец. — Себя-то видел? У тебя морщин больше, чем у меня, раз в пять. — Врёшь! Я ещё не совсем слепой! — и Тоору скалился своей вставной челюстью, а после по-доброму улыбался. — Сколько тебя помню, ты всегда был страшненький. — Вот и нет, — Иваизуми раздраженно сопит. — В сорок я был мачо! — Только тебе так казалось! У тебя начался кризис среднего возраста, ты стал играть на пианино и творил всякую дичь, — отозвался Ойкава. — А ты-то! Сам хорош: сад думал организовать! Выращивать цветочки ему захотелось, умора такая. Ты как старуха на грядках гнулся. — Зато не позорился своими «каверами»! — Не так уж плохо я пел. — Звучит смешно, учитывая, как ты сейчас говоришь, — Ойкава и вправду скромно посмеялся, заваливаясь на колени Иваизуми и прижимаясь к его животу в очередной попытке согреться. — Хотя мне нравилось. Было забавно наблюдать за тобой. — Аналогично. Они замолчали. Иваизуми маячил взглядом по гостиной, все ещё украшенной с Нового года и подумал, что надо будет всю мишуру убрать в коробки до следующего нового года. — Сколько лет мы уже вместе? — вдруг спросил Ойкава, и Хаджиме отвлёкся от изучения комнаты. — Дай-ка подумаю. Встречаться мы начали после школы. По девятнадцать нам было где-то. Сорок восемь. — Сорок восемь, только подумать. Через два года нам будет 50 лет… да мы, как в сказке любим друг-друга. Навсегда. — А кажется, только вчера ты признавался мне в симпатии. — Кажется, только вчера ты сделал мне предложение, — и Тоору вновь улыбнулся, но уже лишь уголками губ, вспоминая, как был тогда счастлив. — И ты мне. Это вообще была очень забавная история. Им было по 24 года, Хаджиме заканчивал колледж, у Ойкавы был пик его карьеры, когда они решили, что пора скрепить их любовь штампом в паспорте. И Иваизуми устроил возлюбленному самый романтический вечер: с их любимым пивом «Sapporo», со свечами и просмотром романтических фильмов, сделал предложение, а Ойкава сначала возмутился, на то Хаджиме даже испугался, подумал, что всё потеряно, ему откажут, а после чего достал коробочку с кольцом, твердя, что нечестно было его опережать. Забавно получилось. Таким образом они оба сделали друг другу предложения и после вместе, счастливые, плакали, как после выпуска в школе, вспоминая былое. Какие молодые они были, боже. — Давай свитер тебе дам? — Иваизуми не мог не заметить, что Тоору то и дело передергивает от холода, когда же ему очень даже нормально: да, слегка прохладно, но что вы хотели. Центральное отопление — дорогое удовольствие. Да и это сегодня день выдался такой мерзлявый, чаще всего куда теплее. — Давай, — И Хаджиме без лишних слов стянул с себя тёплый, шерстяной свитер. Ойкава не очень его любил, потому что колется, потому что рисунок на нем тупой, но сейчас даже не брезгал и с помощью возлюбленного тут же надел, втягивая шею, словно воробушек. — Может тебе чаю заварить? — Нет, не надо, посиди со мной лучше, — и Ойкава трогательнейшим образом снимал очки и закрывал глаза, вновь ложась на колени Хаджиме. А Иваизуми смотрел на его лицо, видя все те же черты, в которые влюбился, будучи совсем мальчишкой. Немного покоробило время красоту Тоору, и по этому счету он очень переживал, попросту боялся, продолжат ли его любить, когда он станет не таким прелестным и молодым. До сих пор любят. Ойкава открыл глаза. Все те же карие, Хаджиме глядел в них, и ему становилось не по себе. Какие они пытливые, какие яркие и бодрые, совсем, как раньше. Боже, как же сильно он любит Тоору. Тому даже не представить. — Давай съездим в следующий Новый год на горячие источники? — интересуется Иваизуми, гладит выкрашенные волосы Ойкавы. Они почти такого же цвета, как и в молодости, но Хаджиме не обмануть. Тоору просто боится стареть, он понимает его. — С радостью… Ива-чан, принеси Саппоро, пожалуйста. — Ты только что мёрз, а уже пиво пить, — Иваиузми хмурится, прекращает гладить возлюбленного по голове. — Да ладно тебе. Не отнимай у старичка последние радости. — Жди. Пока Хаджиме роется на кухне, Тоору стаскивает с кресла плед и закутывается в него, еле-еле удобно устраивая ноги. Медленно возвращается Иваиузми, кряхтит о вдруг заболевшей спине, и, открывая Ойкаве баночку пива, садится рядом. — Спасибо, — Тоору делает глоток, блаженно вздыхает. — Помнишь, как я его ящиками хлебал, когда ушёл из спорта. Тренер то всё запрещал, а тогда я просто остановиться не мог, и все, что в рот полезет, ел. — Да, четыре Биг мака в один присест — это было сильно. Ты ещё тогда вес набрал, и я тебя за бока щипал, — и Иваизуми, как бы в напоминание, хватает Тоору за бок, а тот как-то запоздало дёргается, эйкая. — Но потом я ведь обратно сбросил! Красавцем таким стал…боже, каким я был красивым, — Ойкава опускает грустные глаза, не хочет, чтобы Иваизуми заметил, но он всё видит. — Хей, ты для меня и сейчас очень красивый. — Какой же я красивый? Ива-чан, если тебе очки нужны, так и скажи, купим. Хуже уже итак некуда. — Тц. зараза. А Ойкава, довольный удачным подколом, улыбается. — Нет, правда, Тоору. Уже не имеет значения, каким ты был тогда. Куда важнее, какой ты сейчас. Есть вещи, что не изменить, ты стареешь, я старею. Но есть и то, что меняется. Сейчас мне неважно, насколько ты красив и сексуален, куда важнее, чтобы с тобой все было в порядке, чтобы ты не мёрз и не грустил, чтобы был тот, кто поможет тебе дойти, кто почитает тебе, и это я. А взамен ты заботишься обо мне: не даёшь мне скучать, греешь. Редко услышишь такое от ворчуна Хаджиме. — Я о тебе забоюсь? Я правда для тебя не обуза? — пока он говорил, голос его ломался, а руки начинали дрожать сильнее. — Конечно, глупый. Ещё как заботишься, — Тоору облегченно вдохнул, радуясь этому, но он все ещё был неспокоен. Взвёлся. — Знаешь, Ива-чан, с тех пор, как всё это началось — ноги, руки, я очень боюсь смерти. Понимаешь? Вся жизни позади, и осталось совсем ничего. Это так удручает. — Хватит говорить глупости, ещё до ста доживешь, как минимум! Я ведь с тобой всегда был и буду. И если ты умрёшь раньше, то я убью себя, чтобы быть с тобой. Не бойся ничего, потому что я люблю тебя. Я не просто рядом, я вместе с тобой, Тоору. Ты мне дороже всех, — Хаджиме крепко обнимает старика, и его кости даже хрустят от сильных объятий. — Ива-чан, — чувственное старческое сердце не выдержало такого потока добрых слов, и Ойкава заплакал, понимая, как сильно ему повезло. Он закрыл трясущимися ладонями лицо. — Не говори так! — Хей, ну, чего ты плачешь? — Голос Иваиузми дрогнул, потому что он сам на эмоциях пустил слезу. Вот успокаивай Ойкаву теперь. Потому лучше лишний раз нагрубить, чем сказать о том, как он дорог. Хотя кто бы самого Иваизуми успокоил. По обоим его впалым щекам покатились тёплые слёзы, и своим хрипом он чуть не перепугал Тоору. Как мало им нужно, чтобы заплакать. И какой раз в своей жизни они плакали вместе. Только если раньше причины были вескими, сейчас… просто накатило. Но как тепло в эти моменты, как спокойно на душе. Они обнимали друг друга так крепко, как могли и просто молча плакали. Когда из-за пелены слез, Ойкава смог что-то увидеть, он заметил какое-то движение за окном, прищурится, наблюдая, а затем так радостно, шмыгнув носом, сообщил. — Снег пошёл.