Мы.

Он заказывает быстро, желая всего и сразу, будто ребенок, которому прощают все капризы за его нежные черты. За лукавый взгляд. О лукавстве: он никогда не врет, но верит всему, что говорит, всем мечтам, всем выдумкам. Наверное, поэтому он до сих пор жив. Хоть во взгляде порой скользит пустота, или просто дурно падает освещение? Так как он улыбается, он точно не даст, кому то думать не о нем. Ямочки, совсем неглубокие, лишь обнимают его улыбку, держа ее крепко, но боясь поранить. Смеется он часто, порывом ветра, нервным и озорным, что кружит верхушки проснувшихся от зимнего сна тополей. Чувствую себя истерзанным настолько, что ощущаю, как солнечный свет режет глаза, отторгается всем моим естеством. Он так утомляет меня – убеждаю себя я – настойчиво, будто берегу от беды. О чем я? Его венский кофе с пушистой белой шапкой из пены, сливок и шоколада – против моей лаконичной чашки американо. Неужели снова забыли принести молоко? Девушка-официантка не отрывает от него глаз и заливается румянцем, когда он говорит спасибо. Клянусь богом, так искренне никто не благодарил жизнь, не дарил ей такую бесценную улыбку в обмен на ее жалкие подачки. Все, что было – совсем не стоило тебя. Я ухожу, не оставив на чай – снова ведь о молоке забыли. Он пожал плечами, острыми как у подростка, уставшими, как у старика. Это я забыл попросить молока. Я груб, потому что ненавижу ошибки. А больше всего - свои. Впервые тебе улыбнувшись - я умер для себя. Для прежнего себя. Что бы родиться для тебя. Холод встретил меня на выходе, обманчиво и как-то воровато пряча за стены городских домов украденные у весны лучи садившегося солнца.