Цветок вероники

Помогите, помогите мне, заберите меня отсюда, ну что же вы, я не хочу смотреть, но не могу зажмуриться, помогите, помогите, пожалуйста, я же умру здесь. Это страх. У него есть свое название. Вены под кожей вздулись, вот-вот порвутся. Верхние зубы вдавлены в нижние так, что и те, и другие готовы сломаться. Кровь отравлена и без яда: гиблый ужас, запертый в окаменевшем теле, беснуется, заражает кровоток, ищет, во что бы впиться своими клыками. Вокруг горла словно сжимаются змеиные кольца. Тело больше не дом: разум вдруг очутился в клетке. Ни отвернуть глаза, ни убежать. Ни расплакаться, ни закричать, ни позвать на помощь. Память застревает в единственной точке — беззвучном, бесцветном, тесном, холодном сейчас, и когда ноги вдруг отказываются повиноваться, паника становится а б с о л ю т н о й. Она заслоняет собой весь мир, заменяет воздух, и каждый судорожный вдох не продлевает жизнь, а укорачивает. Человек превращается в каменное изваяние под властью Медузы Горгоны, потерявшей свой локон. Не трожь меня, чудище, я ни в чем не виновата. Пожалуйста, дай уйти, прошу, дай мне уйти. Есть еще один страх. Страх высокой густой травы. Или даже низкой и хоть немного густой. (Неизвестно, что может таиться в траве и прятать свое шипение в ее шелесте.) Или просто страх леса, ведь в лесу растет много травы. Страх болот и канав с их чахлыми сорными кустиками. Страх цветущих полян и кущ. Страх хождений по грибы да по ягоды. Страх огромных полей, засеянных рожью. Паническая боязнь сухих и нагретых солнцем дорог в летний день. Ужас от осознания, что нужно зайти в дальний уголок собственного сада. Повсюду рассеяны крохотные нежные цветочки, похожие на голубые глазки. Прежде чем идти в лес, говорят, нужно сорвать такой и подложить под ступню, чтобы уберег. Его называют «змеиной травкой» или же «змейкой». Он похож на змею. Вероника ужасно смотрится в букетах с другими полевыми цветами. Вероника не пригодна в пищу. Вероника совсем не ароматная. Но зато она нейтрализует яды от укусов, по крайней мере, так говорят люди, которых никогда не кусали. При этом она не избавляет от страха, как не избавляет от слуха, зрения и, самое главное, воображения. Когда в лесу обнаружат мое тело, то синий цвет к тому времени уже отпечатается на моей ступне. Блеск чешуи грезится отовсюду; ветер, заставляющий сухую траву шипеть, в одночасье становится источником нового страха. К тунике Медузы Горгоны пришпилен крошечный синий букетик; нужно быть чудищем, чтобы слышать его аромат. Лучше не ходить в лес, лучше забыть о нем навсегда. И еще один страх, который так хочется отогнать... Он все время ластится, трется об ноги. У него стеклянные выпуклые глаза со зрачками-щелочками, и когда он раскрывает пасть, обнажая острющие клыки и розовую кожу, натянутую меж челюстями, самое время начать бояться кошек. Кошки шипят не хуже пресмыкающихся. Кошки вызывают страх, хотя и гораздо меньший, чем беззаветное обожание. Я люблю своего кота. Но я не могу не видеть сходства. По-моему, я схожу с ума. Кошки не ядовиты, но все равно отравляют рассудок. ...Иногда они приползают во снах к изножью постели, и их кошачьи глаза блестят в темноте, их кошачьи клыки касаются одеяла, а затем они шипят (разумеется, по-кошачьи). Они оставляют чешуйку-другую на память, а утром оказывается, что это голубые лепестки. На теле нет ни следа их укусов: наверное, их клыки сломались о каменную кожу. Может, это был сонный паралич, но тогда он случается вовсе не потому, что спящего навестила старая ведьма из жутких сказок и взгромоздилась на него. Если кто-то не в силах шевельнуть даже пальцем, осознавая приступ давящего удушья, если кто-то становится пленником чудища, наблюдающего во тьме, то ясно одно: змеи уже здесь. Они греются на беззащитной груди, обвив шею и руки десятками колец, они забирают чужое тепло, они здесь, они всюду. Если бы стиснутые челюсти разомкнулись, змеи бы изучили человеческий рот и почувствовали исходящий из него запах, еле уловимый запах цветка вероники, о господи, нет, я схожу с ума. Не надо, я схожу с ума. Не надо, я схожу с ума. Прошу, не надо, я умираю, я умираю. Они ужалят, если позвать на помощь. Они бросятся и ужалят, если сделать шаг в сторону. Вот поэтому тело не двигается, даже если внутри все кричит «назад!» «Пяться назад, не оглядывайся, пяться назад!» Это самоубийство. Не двигайся. Все пропало. Вот поэтому, как ни старайся, не получится отвести взгляд от лежащей на пути пестрой ленты. И поэтому безвременье кажется и пыткой, и пленом. Цветок вероники не сможет исцелить статую.