Нервно курит балерина в пачке сигарет Солнце светит мимо кассы, прошлогодний снег еще лежит Все на свете из пластмассы и вокруг пластмассовая жизнь. Сплин — Пластмассовая жизнь
Наверное, создавая всё это, Бог явно хотел пошутить, но как бывает с плохими шутками, жизнь этого мира явно затянулась. Я смотрела в круглое зеркало, висящее над этой идиотской раковиной, и внимательно вглядывалась в своё отражение. Утончённые черты лица, гордый подбородок, пухлые алые губы, ярко выраженные скулы и аккуратный заострённый носик — будто живая фигура, вырезанная из камня талантливым скульптором. Прекрасная внешность — так считают в каждом театре, и это неудивительно, ведь работа над собой никогда не проходит даром. Точённые черты лица, тонкая талия, аккуратная, скромная улыбка — всё это завораживало зрителя, заставляя его смотреть только на меня, а плавные, грациозные движения создавали ощущение, будто я плыву по воздуху, а не ловко переставляю тонкие ножки по сцене. Неудивительно, что это вызывало зависть. Каждая балерина мечтала быть на моём завидном месте. Мило смотреть, как красивые, талантливые девушки невинно улыбаются тебе в лицо, а за спиной обсуждают каждый твой шаг и вздох. Поэтому права на ошибку никогда не было. Ни одного лишнего килограмма, ни одного лишнего движения. Сухой расчёт всегда важен и необходим, иначе тебя просто свергнут с метафорического престола. Это выглядит так, будто ты всю жизнь смотришь на людей мало того что с высока, так ещё и сквозь тонкие пальцы, специально поближе к солнцу, чтобы бросать длинные тени, и спускаешься иногда, лишь для того, чтобы дать интервью местной прессе. Они называют это тщеславием, а я называю это образом, ведь с приходом известности ты сплетаешь себе крепкий кокон, чтобы никто не увидел твой не очень радужный мир. А тем временем известность убивает тебя, как опиум. Сначала сидишь на маленьких дозах, но со временем тебе становится мало. Ты увеличиваешь количество, резко и абсолютно не отдавая себе отчёта. Будто стоишь и смотришь в пропасть. Вроде бы темно, вроде бы страшно, но ты, глупо смеясь, идёшь к ней маленькими шажками. И неудивительно, что если не остановишься, то рано или поздно свалишься в самую темень. Остаётся только смириться со своей особой формой зависимости и шагать настолько медленно, насколько это вообще возможно. И я шла, ведь через любую пропасть всегда можно выстроить пусть маленький, но вполне крепкий мост, который идёт исключительно через сцену. Сцена — как много в этом слове. Она всегда покоряет тебя. Не ты покоряешь сцену, нет, она тебя. Это можно заметить только с опытом. Сцена привязывает к себе, удерживает стальными цепями, просто иногда укорачивает, а иногда делает чуть длиннее, чтобы дать ощутить немного свободы. Я выкладываюсь в каждый выход, выворачиваю себя наизнанку, стираю ноги в кровь, пусть мои цепи и становятся всё короче и короче, но каждый зритель должен знать, что потратился на билет не зря. За это меня и держат — преданность любимому делу. Только любимое дело мне абсолютно не преданно. Слишком быстро со счёта уходят балерины, увы. Могла бы стать каким-нибудь менеджером или юристом, риски были бы меньше, а труд более оправдан, но я не жалуюсь. Сама выбрала, сама отдуваюсь — всё абсолютно честно. Я много времени отдавала балету. Иногда мне казалось, что каждую минуту своей жизни я оттачивала своё мастерство, поэтому меня так часто можно было увидеть на сцене. Можно было. Сейчас всё немного поменялось. Маленькие обстоятельства рождают большие проблемы. Я уже говорила, что этот мир неправильный? Я думаю, что абсолютно и категорически права, ведь только в неправильном мире есть такие, как я. Дело в том, что я лжесоулмейт, ну или можно просто — Подделка. Я не отличаюсь от других соулмейтов по внешности, но не по сути. Мой естественный цвет глаз — белый, так же как у любого соулмейта. Правда, они умеют любить и знают, что где-то у них есть их родственная душа, а Подделки привязывают к себе чужих соулмейтов, стоит только по неосторожности посмотреть нам в глаза. Как только связь между Подделкой и соулмейтом устанавливается, их глаза обретают настоящий цвет, но не надолго. Глаза Подделки рано или поздно снова обесцвечиваются, а соулмейт... Впрочем, его никогда не ждёт ничего хорошего в этой ситуации. Есть несколько стадий смерти души: первая — боли в области груди, которые усиливаются с каждым днём, неся за собой абсолютно непредсказуемые последствия, вплоть до эпилептических припадков. Во время второй стадии начинаются неконтролируемые галлюцинации, после которых соулмейт обычно ничего не помнит. Далее начинается уже настоящая потеря памяти. Сначала это что-то незначительное, вроде фамилии старого друга или названия любимого блюда, но постепенно жертва забывает всё, вплоть до своего имени. Четвёртая — заключительная и самая страшная. Расщепление души. Сначала соулмейт просто чувствует боль в лобных долях, которая плавным потоками переходит на всё тело, потом жертва снова обретает белый цвет глаз, обычно в этом случае наступает слепота. Соулмейт испытывает жгучие потоки боли во всём теле, часто изо рта несчастного начинает идти кровь, и если жертва не умирает от болевого шока, то однозначно сходит с ума от Расщепления, ведь человек, превращается в обычный кожаный мешок. Во время последней стадии душа полностью уничтожается. От этого нет лекарства. Многие учёные ищут спасение для несчастных, какой-то способ обезопасить соулмейтов, но тщетно. Мир слишком неправильный, чтобы в нём хоть кто-то играл по правилам, и Подделки знают это. Мы пользуемся нашим проклятьем, оплетаем своей паутиной, заставляем поверить в нашу подлинность, но даже если называть воду огнём — она останется водой, так и Подделки. Ничто в этом мире не подчиняется словам. Я помню, как впервые влюбила в себя соулмейта, и это был последний раз, когда я кому-то посмотрела в глаза по своей воле.***
В тот день мне снова подкинули крысу в портфель. Видимо, главный заводила класса Рома Пажов думал, что это очень смешно. Мы с ним сразу не взлюбили друг друга, да и, честно говоря, меня все сразу не взлюбили, а Пажов просто больше всех. Они сразу вычислили, что у меня белый цвет глаз, а над таким всегда можно поиздеваться. Мило, что даже настоящие соулмейты терпят такие нападки, ведь всем всё равно Подделка ты или нет, несладкая жизнь всё равно активно машет, зазывая к себе. В старших классах пока издалека, но мой девятый уже тогда казался мне адом на выезде. Все ополчились против обычной девчонки просто для забавы. Ни у кого не было реальной цели, были лишь стадные инстинкты. Так часто бывает. Вот люди, а вот стадо, и отличий между ними нет, есть лишь только бараний смех Пажова, который ещё больше унижал в моих глазах человечество. — Ты когда-нибудь поймёшь, что здесь от этого смешно только тебе? — сказала я, вытряхивая все вещи из рюкзака прямо на стол. Посыпались тетрадки, учебники, многочисленные листы в клеточку, а поверх шлёпнулась толстая крыса с уродливым лысым хвостом. Где он только достал такую? Моё лицо перекосила гримаса отвращения, когда я представила, как Пажов, держа пальцами за хвост, кладёт в мой рюкзак эту гадость. Этот ублюдок улыбнулся своей фирменной улыбкой плохого мальчика и стал ещё более похож на бесчувственного урода. Пажов глупо расхохотался, увидев моё выражение лица. Видимо, он так и задумывал свою гениальную шутку, потому что в следующий миг он скрестил руки и, подняв подбородок, гордо взглянул на меня снизу вверх. — Ты когда-нибудь поймёшь, что ты отброс этого общества? — передразнив мою интонацию, всё так же самодовольно сказал Пажов. Он ждал, когда закончится моё терпение, и я это прекрасно знала. Увы, учителю жаловаться бесполезно, ведь богатенький мальчик Пажов был на хорошем счету из-за своего папаши, который спонсировал эту школу. Я уверена, что директор, если бы встал вопрос: психологическое здоровье ученицы или новые окна, явно выбрал бы второе. Я прожигала его взглядом сквозь стёкла очков и не понимала, почему в этом мире существуют такие мрази. Я могла лишь сжимать кулаки в бессилии, ведь опасно раззадоривать этого человека, но, кажется, Пажов был не доволен моим молчанием, потому что в следующую минуту он подошёл ближе к моей парте и, чуть наклонившись, произнёс: — Каково так жить, а, Лиз? Когда тебя все презирают. Мразь, хотела сказать я, но вместо этого начала складывать в рюкзак учебники, ведь крыса уже давно неловко сползла с парты на пол и теперь бегала под ногами учеников, принюхиваясь. Мой отец работал под начальством Пажова-старшего, и любой мой писк в сторону сына начальника мог легко закончить его карьеру, поэтому обычно я помалкивала, лишь кидая на него злые взгляды, благо за линзами солнечных очков этого невидно. Отец собирал информацию насчёт самых тёмных дел Пажова старшего, чтобы сместить его с должности, и дело имело большой прогресс, поэтому я знала, что скоро этот ублюдок окажется с голым задом на улице вместе со своим папашей. Мои губы тронула улыбка, ведь мой обидчик будет наказан. Может это и произойдёт через несколько лет, но это не отменяло моего ликования. В реальность меня вернул противный смех дружка Пажова, которому, видно, очень понравилась прошлая фраза этого ублюдка. — Что, представляешь, как тебя переехал поезд? А то я больше не вижу причин для твоего веселья, — сладко улыбнувшись, произнёс Пажов. — Кстати, как твои... Окончание его фразы потонуло в громком, протяжном звонке. Перемена закончилась, а значит упражняться в остроумии Пажов теперь будет после урока, благо его парта была в другом конце класса, и до меня изредка долетали только бумажки или самодовольные смешки. Все ученики тут же заняли свои места, дожидаясь учителя, а я думала, что можно в принципе слинять после этого урока, ведь дальше остались только физкультура, ОБЖ да русский язык. Место рядом со мной, как всегда, пустовало, поэтому я поставила на стул свой рюкзак. Нельзя сказать, что его слова не задевали меня. Мне было больно слушать про себя такие гадости, и я просто абстрагировалась от ситуации, принимая вид полного безразличия. Единственным, чем я показывала свою слабость к теме глаз, были тёмные очки, которые я фактически не снимала. Так я чувствовала себя более защищённой. Можно было фантазировать, что у меня, например, зелёные глаза, и каждый раз, снимая дома перед зеркалом очки, я представляла, что мои глаза на самом деле не бесцветные, но меня из раза в раз ждало разочарование. За окном бушевал декабрь. Снег припорошил крыши домов и машину нашего директора. Сильный ветер разносил снежную бурю по всему городу, тут же заметая свои следы белыми хлопьями. Теперь на навесе при выходе из школы, висели огромные сосульки, которые ходил сбивать либо охранник, сердито бурча, что это не его обязанность, либо одна из техничек. Жалко, одна из таких не упала на голову Пажову, было бы весело. Я уже с нетерпением ждала окончания этого урока, чтобы схватить свой рюкзак и радостно потопать по сугробам, но либо, когда я ненароком отводила взгляд от часов, стрелки передвигались медленнее, либо вообще начинали идти в обратном направлении. Урок был бесконечным. Мелькали лица отвечающих у доски, один почерк на зелёной поверхности заменялся другим, но урок всё не заканчивался. Я скучающе смотрела на очередного ученика, решающего какое-то уравнение, когда вдруг раздался звонок. Я тут же закинула в рюкзак оставшиеся вещи и вместе с толпой учеников поспешила к выходу. Сейчас все бегут в столовую, поэтому моего исчезновения не заметят сразу, а когда заметят, я уже буду греться дома в кровати. Я быстро спустилась по лестнице на первый этаж и забежала в гардероб, благо он был пустым. Я нервно застёгивала куртку, озираясь по сторонам, главное, чтобы не зашёл никто из одноклассников, потом обмотала шарф вокруг шеи, надела на плечи тяжёлый рюкзак и, накинув капюшон, поспешила к выходу. Периметр школы я покинула быстро и незаметно. Всё равно завтра долгожданные выходные, а в понедельник может про меня вообще забудут. Я торопливо шагала по сугробам, оставляя за собой вереницу глубоких следов. Снег, не щадя меня, бил прямо в лицо, а ветер холодными потоками царапал щёки. Маленькое снежное королевство раскинулось прямо перед моими глазами. Белыми звёздочками падал с неба снег, кружась в странном танце, деревья, казалось, склонили свои ветви под его тяжестью, будто признавая всю полноту снежной власти. Сверкали под лучами солнца, игриво выглядывавшего из-за туч, сосульки, свисающие с крыш домов, которые были похожи на аккуратные пряничные домики. Удивительное время — зима, ведь именно, когда начинается этот снежный звездопад, мне кажется, что белый цвет не такой уж ужасный, а все мои проблемы второстепенны, ведь как можно думать о каких-то своих переживаниях, смотря на девственно чистый снег, который можно выделить чуть ли не в отдельный вид искусства? Идти до моего дома не так уж долго, буквально полчаса быстрым шагом, потом преодолеть несколько лестничных пролётов, отпереть ключом тяжёлую дверь и я на месте, но до этого мне нужно забежать в ещё одно место, пока я не ушла далеко от школы. По моим расчётам перемена должна была уже закончиться и меня никто не заметит. Я повернула, проходя через коридор между двумя многоэтажками, боязливо поглядывая вверх. Мало ли свалится на голову ледяной сюрприз. Благо здесь уже была протоптанная тропинка, иначе пришлось бы пробираться через сугробы. Сверкали ёлочные гирлянды на окнах, Новый год на носу как-никак, и праздничное настроение в некоторых квартирах видно уже с улицы. Я вынырнула из каменного коридора, сейчас нужно просто идти прямо. Моей целью был старый школьный спортзал, за которым находилась отличная курилка. Раньше спортзал был отдельным зданием, добраться до которого можно было через школьный дворик, но теперь это здание пустовало, так как у нас появился новый, уже смежный с самой школой. Только учениками это место было не забыто, старшие классы просто превратили часть его в курилку, куда окольными путями бегали на переменах. Пока что никто из преподавательского состава этого не замечал, но подозрения на полуразвалившееся здание наверняка были. Я всё таким же быстрым шагом обогнула спортзал и, прислонившись к стене, достала из рюкзака пачку сигарет. Мне было стыдно, что я курила уже в девятом классе, но я всё равно продолжала подпитывать свою зависимость, снова и снова затягиваясь новыми дозами своего успокоительного. Я сунула руку в углубление между кирпичами и достала зажигалку. Чиркнуло колёсико, задымила моя отрава. Я меланхолично выдыхала дым в небо. Как же это, чёрт возьми, успокаивает. В голове всплыла строчка из песни Сплин. Нервно курит балерина в пачке сигарет. Я думала в этот момент буквально обо всём разом: об отце, собирающим всё грязное бельё Пажова и раскладывающим его по полочкам, об издевательствах младшего из ублюдков, о белом снеге, падающем с неба, и о предстоящем мне сегодня занятии балетом. Любимое увлечение вдыхало в меня жизнь получше любых сигарет. Сегодня я снова смогу показать себя во всей красе, единственное, что придётся на свой страх надеть линзы, хоть это и опасно, но ещё опасней оказаться вне программы предстоящего выступления. Это ведь мой дебют, пусть и на малой сцене, да и роль далеко не главная, но не все же мечты сбываются сразу, ведь так? — Огоньку не найдётся? — раздался голос прямо над моим ухом. Я тут же в испуге выронила из озябших пальцев сигарету и начала искать глазами источник звука. Мой взгляд упёрся в чёрную куртку, потом подняв глаза выше я обнаружила шарф, натянутый до самого носа, очки с тёмными стёклами и максимально надвинутый вниз капюшон. Неужели нельзя было подкрадываться не так незаметно? — Лови, — я кинула ему зажигалку, которую всё это время держала у себя в кармане. Он ловко поймал её и достав из-за уха сигарету, тут же запалил. Я грустно посмотрела на потухающий в сугробе красный огонёк. Доставать новую не хотелось, она была в пачке последней, лучше запалю позже, иначе точно оторву голову Пажову на нервной почве. — С каких пор малолетки дымят вместо уроков за спортзалом? — саркастично спросил незнакомец, отрываясь от своей сигареты и выпуская в небо кольца дыма. Эффектно, раньше я пыталась так научиться, но это не увенчалось успехом. — С тех пор как всякие педофилы выпрашивают у них зажигалки, а потом не отдают обратно, — в тон ему ответила я. Пусть несмешно, но по-делу. Наверное, в этот момент я просто на нём оторвалась, ведь с Пажовым так не поговоришь, а очень хочется. Незнакомец хмыкнул и бросил мне зажигалку, которую я, поймав, тут же сунула в карман. Потом на место спрячу, а то этот увидит мою заначку. — Ну педофилом меня ещё никто не называл. — Ну значит поздравляю, буду первой, — раздраженно ответила я, застёгивая рюкзак. Надо валить, не хватало тут ещё дымить со всякими придурками. Мало ли, что у него на уме. Я выпрямила спину и засунув руки в карманы, зашагала прочь из этого места. — Ты из какого класса хоть? — крикнул он мне вслед. Проигнорировав его, я пошла ещё быстрее. Всё-таки не надо было сегодня заходить в курилку.***
До каникул оставались считанные дни, занятия становились всё скучней и бесполезней. На уроках я витала в облаках, представляя, как наконец избавлюсь от тонны домашних заданий и одноклассников, хотя бы на две недели, но не только это занимало мои мысли. Я подозревала, что парень в курилке возможно тоже был белоглазым, ведь зачем тогда ему надевать типовые очки соулов? Обычно такие носят, чтобы защититься от губительного взгляда Подделки, вряд ли он их для украшения нацепил. У самой такие. Странно, что я не заметила этого сразу. Значит, если он всё-таки белоглазый, а не просто придурок, как минимум, он разумен и не питает тупых иллюзий насчёт родственной души. Пажов всё так же не мог смириться с моим существованием и творил всякую хрень в отношении меня, но я уже не зацикливалась. Осталось совсем чуть-чуть и мои мучения прекратятся. Дело Пажова старшего резко продвинулось вперёд, и мой отец был уже близок к тому, чтобы заточить его за решётку. Теперь на каждую самодовольную улыбку его сыночка, мне хотелось гадко рассмеяться Пажову в лицо, но я помалкивала, пряча улыбку. Вот снова прозвенел звонок и я с толпой учеников несусь в столовую. Мой прошлый прогул, как я и рассчитывала, никто даже не заметил, но злоупотреблять терпением учителей я не стала и решила уже нормально доучиться эту неделю. В столовой я, как всегда, села за свой любимый, самый дальний столик, где отлично просматривались все остальные. Я скептически втыкала вилку в кусок какого-то странного на вид мяса, когда противно заскрипел по полу отодвигаемый кем-то стул. Я подняла глаза и увидела перед собой знакомые очки. — Можно присесть? — спросил меня тот самый педофил из курилки. — Ну попробуй, — ответила я, улыбнувшись. Какая неожиданная компания. Он тут же плюхнулся на стул, поставив поднос со своим обедом. — Так ты девятый? Я был уверен, что ты класс восьмой. Думаю, ну нихера себе восьмиклассницы пошли. Я не стесняясь рассматривала его. Крупный подбородок, квадратная форма лица с намечающимися скулами, если присмотреться видно лёгкую щетину, а щёки покрыты веснушками. Свои каштановые волосы явно не укладывает, а рукой с утра прилижет и ходит весь день, губы обветренные, ну это в принципе зимой нормально. Поза в целом свободная и открытая, белая рубашка мятая, а джинсы вообще не школьного формата. Не красавец, но явно самоуверен. — А курящие девятиклассницы тебя вообще не смущают? — Ну не настолько, как восьмиклассницы. У них же ОГЭ нет, чё им курить-то. — Логично, — сказала я, отхлебнув из бокала чай. Я была удивлена его появлением. Как он меня вычислил вообще? — Я чё пришёл-то, ты зажигалку обронила, когда от меня-педофила убегала. Он аккуратно вложил в мою ладонь зажигалку и принялся за свой обед. Ну хоть что-то стало понятней. Удивительный человек, я бы в жизни не стала искать кого-то, чтобы вернуть зажигалку. Это наводило на подозрения. — А тебя как зовут? И какой класс, раз уж мой знаешь? — Зовут Серёга, класс 11, — резво отрапортовал он с набитым ртом. Я улыбнулась. Ну хоть не Рома. Я продолжила попытки проткнуть резиновое мясо в своей тарелке вилкой. — А ты ничего не забыла? — оторвавшись от еды, с намёком спросил у меня Сергей. Он почесал нос, забавно поводив им из стороны в сторону. — Что? Сергей вздохнул. — Чему вас в ваших девятых учат, элементарных правил этикета не знаете. Кошма-а-ар, — притворно запричитал он, протянув букву "А" в последнем слове. Увидев моё непонимающее выражение лица, он снова ещё сильнее вздохнул и произнёс: — Имя мне назовёшь? — Елизавета, — произнесла я, когда до меня наконец-то дошёл смысл вопроса. — А менее официально можно? — Ну я же не сказала Елизавета Великая. Это и так было менее официально, — усмехнулась я в свою тарелку. — Все малолетки так стрёмно шутят? — А все одиннадцатиклассники похожи на педофилов? — Все, — ответил Сергей, приподняв один уголок губ. — Вот и мы все, — поддавшись искушению и тоже приподняв один уголок губ, сказала я. Честно говоря, я и представить не могла, что этот инцидент станет отправной точкой нашей дружбы.***
Теперь мы с Серёжей проводили много времени друг с другом, а сбегали с уроков в курилку исключительно вместе. Впервые у меня появился настоящий друг, и это меня безумно радовало. Дубов оказался очень интересным человеком, который утром цитирует Окуджаву, а по ночам зависает в танки. Мы шутили, смеялись, обсуждали всё на свете, но единственной темой, которой мы почти не касались, были глаза. Серёжа, подобно мне, никогда не снимал очки, хотя в остальном был очень открытым человеком. Когда-то я слышала от отца, что снимать очки в обществе соулмейтов — дурной тон, но Дубов не был фанатом этикета и уж тем более не знал заковыристых правил хорошего тона. Значит, причина была, скорее всего, в закомплексованности в отношении глаз, но это неудивительно, многие соулы таким страдают. Редко, кто гордится белыми глазами. Лето — это тёплая погода, мелодичное пение птиц, тонущее в голосах радостных школьников, бесконечные прогулки и бесполезно проведённое время. Его любят все. Ведь когда ещё можно расслабиться и так удачно наплевать на всё? Я и Серёжа облазили все уголки города, в поисках непонятно чего. Слишком близкие души, настолько, что мне даже хочется верить, что этот мир как сахарная вата. Обязательно розовая и очень сладкая. Такая сладкая, что во рту ещё долго остаётся привкус от её сахарных паутинок. Бесконечные вечера, проведённые в компании друг друга, сдружили нас окончательно. Часто бывало, что он помогал мне разобраться с темой, которую я не понимала или вообще кое-что делал за меня. Сначала я ожидала подвоха, потом моя бдительность засыпала всё крепче и крепче, пока я не поняла окончательно причину его дружбы — Серёжу тоже нигде не ждут. Дубов такой же изгой, как и я — это нас и сплотило. Мир прижал нас друг к другу тяжёлым прессом обстоятельств, не ослабляя давления ни на пикосекунду. — О чём задумалась, Елизавета, а? — передо мной выросла знакомая долговязая фигура. Я даже не заметила, как ноги принесли меня в знакомую курилку. Мы договорились встретиться здесь в два часа дня. — Да, вот тебя ожидаю, но ты как всегда опаздываешь, — я улыбнулась другу. Гордо кого-то называть друг и чертовски приятно. — Я не опаздываю, а задерживаюсь, вообще-то, причём по уважительной причине. — У тебя бывают причины? Ещё и уважительные?! — удивилась я. Серёжа всё время опаздывал. Постоянно. Не то чтобы опоздания были огромными, буквально минут пять-десять, но это всё равно раздражало. — Щас покажу. Дубов снял с плеч рюкзак и начал там рыться. Я всегда была склонна к мнению, что в него может поместиться мини-галактика, потому что один раз он при мне вытащил оттуда картофелину, хотя с его белорусскими корнями это, наверное, нормально. — Дело в том, что я в конце августа уезжаю. Меня приняли в один хороший ВУЗ, — сказал он, не отрываясь от своего занятия. Серёжа меня уже предупреждал, что здешние учебные заведения ему не нравятся, поэтому логично было предположить, что в этом городе он поступать не станет. — И в общем-то я хотел оставить это тебе на память. Серёжа кинул рюкзак к стенке. Он подошёл ко мне чуть ближе, взял мою ладонь в свою и аккуратно вложил в неё какой-то предмет. По ощущениям он был холодным, возможно что-то металлическое, легко пересыпался в моей руке, принимая разные формы. Я раскрыла свою ладонь. Маленькой серебряной змейкой блеснула цепочка, по центру которой располагалась птица с раскрытыми в полёте крыльями. — Теперь меня рядом не будет, но я буду приезжать на каникулы, созваниваться с тобой. Пажов ещё раз тебя тронет, приеду и голову ему оторву, так и передай. Я в этом городе ещё неделю и мы должны провести время настолько круто, насколько это вообще возможно, — он улыбался так по-доброму открыто, что у меня просто не получалось расстроиться. Всё таки, у нас ещё есть время, пусть и немного. Тем более я не имела права винить его из-за выбора. При том, что выбор был правильный. — И я просто обязан увидеть твой дебют, — продолжил свою речь Серёжа. — Вообще-то не дебют. Я третий раз выступаю уже, — притворно обиженным голосом сказала я. На первые два раза он попасть не смог. В момент моего реального дебюта, мы были с ним знакомы только на уровне курилки, а во второй дала о себе знать тяжёлая подготовка к экзаменам, и Серёжа просто отсыпался. — Ну для меня дебют. Я твои прошлые не видел, так что во вторник буду аплодировать во все ладони, — весело сказал он. — У тебя их всего две. — И это, что мне должно как-то мешать, что ли?! Я улыбалась. Хорошо, когда у тебя есть вот такой вот друг, а кулон тем временем висел на моей шее, и казалось, будто птица на нём парит в воздухе.***
А мне казалось, что я парю по сцене. Моя фигура играла в свете прожекторов в унисон со множеством других фигур, и хоть зал и был полупустой, я знала, что где-то в первых рядах сидит долговязая фигура в мятом пиджаке, но я откидывала от себя эту мысль как можно дальше, ведь чрезмерные старания требовали сосредоточенности. Движения были заучены наизусть, костюм и образ в целом были идеальны, осталось только не ошибиться, иначе подставлю чуть ли не всю команду перед строгими преподавателями. Я держала на лице улыбку, хотя на самом деле в моей голове царил полный беспорядок, вызванный волнением, но благо я умею собирать себя в кулак. Оставалось ещё чуть-чуть, дальше выступали другие коллективы, но вот прозвучали финальные аккорды мелодии, и все балерины разбежались за кулисы. Зал наполнился аплодисментами, не такой уж он и пустой, хотя возможно это Серёжа бегает и угрожает всем, чтобы аплодировали. Я в спешке переодевала неудобный костюм на чуть менее неудобное платье. К этому дню я окончательно запуталась в своих чувствах. Для меня была слишком важна наша дружба с Серёжей, но при этом душа тянулась к нему, требуя большего, ведь мы, кажется, стали слишком близки. Я благоразумно не стала менять линзы на очки, лежавшие в моей сумочке. Никто из здешних артистов не знал, что я — соул, а я боялась давать им хоть какие-то подозрения на этот счёт. Благо отец смог достать для меня линзы, пусть и с огромным трудом. Я подхватила свою сумочку, положив костюм на рядом стоящую лавочку, и устремилась к чёрному выходу. Сейчас наш коллектив был полностью свободен, а разбор полётов будет только через два дня, поэтому можно было не переживать, что я что-то пропущу. Уже рядом с выходом из театра я оглянулась по сторонам и торопливо надела очки прямо поверх линз. Мы договорились встретиться с Серёжей там после моего выступления и отправиться гулять по городу. Осталось три дня до его отъезда, и моё сердце разрывалось от тоски. Как я без такой поддержки дальше? Что я буду без него делать? Я не знала. Мне было всё сложней играть с ним в дружбу, будто настоящие чувства проснулись только сейчас. Дубов волновал меня, и это было слишком сильно. — Кого я вижу! Это же та самая великая балерина Елизавета Малинкина! Можно ваш автограф? — улыбнулся Серёжа, завидев меня. Я тут же крепко обняла его. Не знаю, как он расценит этот жест, да и уже всё равно. Не хочу с ним разлучаться. Ни за что. Он обнял меня в ответ, и я даже предположить не могу сколько мы так стояли. Не хочу, чтобы этот момент заканчивался. Мне ведь столько всего ещё нужно ему сказать, а он вот так берёт и уезжает учиться в другой город. Ну и кто здесь эгоист? Если бы я верила в весь этот бред про родственные души, я бы наверняка решила, что мой соул — Серёжа. — Ну всё. Я тоже рад тебя видеть. Мне так понравилось твоё выступление! Сцена прям твоё, — отстраняясь, загалдел Серёжа. — очень круто! А мне понравилось, что тебе понравилось. Как я могла раньше не замечать, что он такой красивый? Серёже безумно шёл костюм, а белая бабочка идеально дополняла картину. — Я думала ты прям в трениках в театр ворвёшься, — попыталась пошутить я. Пока что разговор не клеится. — Вот ты смеёшься, а я костюм кое-как достал! — тут же забавно всплеснул руками Серёжа. Я улыбнулась. Его выходки всегда были чем-то весёлым и необычным, а жестикуляция была настолько активной, что один раз он случайно ударил рукой девочку, идущую сзади нас. И вот как тут не очароваться? Если бы я поняла раньше, что он вызывает у меня не дружеские чувства. Сейчас я боялась. Ведь зачем начинать отношения перед его отъездом? Столько девушек в этом мире, найдёт себе другую, а я буду рыдать в подушку. — Куда пойдём? Ты вроде говорил, что знаешь какое-то место, — Лиза, может попробуешь смотреть менее влюблённо? Тупая малолетка, которая внезапно поняла, что ей нравится её друг. Он задумчиво почесал голову. — Но ты мне торчишь одно желание! Или не покажу ничего. — С хрена ли?! — А где мой подарок? Я вообще-то уезжаю. Вот и хочу тогда желание. А ведь и правда, я не догадалась подарить ему хоть что-то. По-дурацки вышло как-то. Да и Серёжа явно что-то задумал. С одной стороны, вряд ли он собрался загадывать, что-то совсем страшное, хотя его чувство юмора было специфическим и, если для него — смешно, для меня вполне может быть не очень, а с другой... Ну это же Серёжа. Его под нормальным углом обзора не поймёшь. — Ладно. Я виновата. Окей. Давай своё желание, — подняв руки в беспомощности, сказала я. Он снова скривил губы в каком-то непонятном выражении и сказал: — Вот как придём, узнаешь, а пока бери мою руку и пошли. Буду тебя вести. Я боязливо взглянула на его ладонь. Ненавижу, когда ситуация выходит из-под моего контроля, но я снова взглянула на Серёжу и обомлела. Хочется идти за ним куда угодно. Это против моих правил, и делаю я так точно последний раз. Я дала ему свою руку и он тут же сжал её. Он повел меня куда-то в ночную темень, мимо фонарных столбов, многочисленных машин и домов, и только месяц как-то странно смотрел на нас с неба. Может, ну его, а? Не привыкла я, что меня всякие выпускники за руку ведут по закоулкам. Множество огней приветливо сверкали мне из темноты яркими точками. Я не видела лица Серёжи, но мне казалось, что он был взволнован. Дубов слишком сильно сжимал мою ладонь в своей, а шёл настолько быстро, что я еле за ним поспевала. Я не смущалась, ведь для него очень важно дотронуться до человека, если он ему симпатичен. По моим предположениям мы направлялись куда-то в сторону парка. Я часто ходила через него на репетиции и знала дорогу, но в темноте сориентироваться было сложно. Фонари в этой части города работали с перебоями, и сейчас как раз был такой момент, когда освещение было слишком тусклым, чтобы разглядеть хоть что-то, но Серёжа упрямо вёл меня только в ему известном направлении, а я что-то совсем не хотела сопротивляться. Мы вышли на главную парковую аллею. Здесь красиво. По обоим сторонам от нас растянулись живописные клумбы, освещаемые фонарным светом. Лавочки с витыми ножками, так и умоляли сесть на них, и даже плитка была здесь просто идеальна. Ни одного скола или лишнего элемента. И пусть это не надолго, но я рада, что именно мы застали эту аллею во всей её ночной красе. Серёжа повёл меня дальше. Мы ходили какими-то извилистыми и непонятными тропинками. По мере того, как мы удалялись от главной аллеи, парк становился хуже. Плитка была уже потрескавшейся, а где-то вообще был не тот рисунок, саженцы на газоне явно уже начинали увядать, а у одной лавки отсутствовала ножка. Что делает ночью десятиклассница с педофилом в парке? Идёт с ним за руку и ни хрена не понимает. Теперь я это точно знаю. — Почти пришли, — повернув в мою сторону голову, жизнерадостно сказал Серёжа. Перед нами раскинулся огромный дуб. Его ветви были полны листьев, а кора, потемневшая от времени, была в глубоких трещинах. Тот самый дуб, который хотят спилить в следующем месяце. — Я помню это место. Мы здесь часто с родителями гуляли, — сказала я, не отводя взгляда от дерева. Серёжа сел на скамейку, стоящую прямо под деревом, и похлопал на месте рядом с собой, приглашая меня присесть. Я посмотрела на него, как он прекрасен. Тёмный, строгий костюм, всё такие же растрёпанные волосы, лёгкая улыбка на губах, а в очках, которые даже сейчас оставались на его глазах, яркими бликами отражается фонарный свет. Умела бы я рисовать, точно бы запечатлела эту картину во всей её красе. Я присела рядом, повернувшись в его сторону. — Эта женщина! Увижу и немею. Потому-то, понимаешь, не гляжу. — его голос был тихим и плавным. Он аккуратно взял мои ладони в свои. — ни кукушкам, ни ромашкам я не верю и к цыганкам, понимаешь, не хожу, — он высвободил одну свою руку и плавно начал снимать мои очки. — напророчат: не люби ее такую, набормочут: до рассвета заживет, — этой же рукой Серёжа снял свои очки. Он взял моё лицо в свои ладони и посмотрел мне прямо в глаза, — наколдуют, нагадают, накукуют… а она на нашей улице живет. По моим щекам побежали осколки линз, а его глаза наполнились цветом. — Я тебя люблю, — прошептала я в его приоткрытые губы, когда между нами оставалось буквально несколько сантиметров. — Я знаю, — подобно мне, прошептал он, прежде чем накрыть мои губы своими. В тот вечер Серёжа пожелал, чтобы я была счастлива, даже если его не будет рядом.***
Он уехал. Как сложно отпускать дорогого сердцу человека, ведь раньше между вами было несколько пересадок на автобусе, а сейчас множество километров. Серёжа звонил, писал, да, что он только ни делал, лишь бы стало немного легче от нашей разлуки, но груз с плеч не падал, так же как и камень с сердца. Жизнь снова со всей силы прижимала меня к земле, а я не знала, что делать. Разве могут буквы на мониторе заменить живую улыбку или родной смех? Ничуть. Смайлик никогда не отобразит весь эмоциональный колорит человеческого лица. Я безумно скучала по Серёже. По его сумасбродности, шуткам, таким тёплым и родным рукам, но разве тупые страдания могут хоть как-то улучшить ситуацию? Нет. И я делала самый невозмутимый вид и абсолютно непробиваемое лицо на людях, ведь никто никогда не узнает, что скрывается за моей личной стеной толщиной в километры. Сложно любить кого-то, ведь это чувство требует полной отдачи, заставляет тебя бежать к телефону каждый раз, когда раздаётся звуковое оповещение. Любовь — яд очень медленного действия, который просто убивает не сразу. Сначала он позволяет почувствовать эйфорию, потом появляется одержимость, каждый глоток этого яда, который постепенно разъедает твой организм до самой мелкой косточки, вызывает чувство недостаточности. Ты слабеешь. Тебе мало, и ты выпиваешь флакон за флаконом смертельного лакомства, пока твой желудок превращается в сквозную дыру. Но рано или поздно все флаконы резко пустеют. Закончилась любовь, а стёкла от флаконов из-под яда ещё долго будут торчать из твоего сердца, острыми осколками царапая грудную клетку. Тогда я не понимала этого. Мы каждый миг что-то теряем. Мы теряем старые игрушки, заколки, глупые прозвища, время, но не замечаем этого. Почему же, когда теряешь человека, мир сжимается до одной маленькой точки, которая при желании может поглотить вселенную? Я не знала, ведь мне ещё только предстояло это испытать. Когда я взглянула в зеркало первый раз — я не поверила. И второй и пятый и двадцатый. Я в панике снимала и надевала очки снова. Неужели в цвете? Неужели именно Серёжа? Такого везения не бывает, да, даже если бывает, то точно не со мной. Но пролетали унылые учебные будни, а я каждое утро видела в отражении не белые дыры, а два зелёных солнышка. Теперь я пропадала возле зеркала каждую свободную минуту. Я рассматривала себя с разных ракурсов, бесконечно моргала в неверии, щипала себя за всё, до чего дотягивались руки, пока не понимала — это не сон. Серёжа — мой соулмейт. Количество моих друзей резко возросло. Никто не верил, что та самая зачуханная девчонка из десятого встретила родственную душу. На меня сыпалась огромная куча вопросов. Все что-то говорили, говорили, а я не верила, что именно мне, по сотне раз переспрашивая. Я не искала внимания и общения, но когда меня начали наконец замечать, я вцепилась в возможность зубами. И даже Пажов уязвлённо притих в сторонке. Рома осунулся за лето, а его лицо стало совсем бледным. Отец-махинатор богатого мальчика был упрятан за решётку, а мой повышен в должности, за удачно проведённое дело. Теперь Пажов остался с матерью, которая была не самым богатым человеком, да и вообще вела не особо порядочный образ жизни. Рома перестал быть в центре внимания. Он будто потерялся в каком-нибудь путанном лабиринте, ведь только у блуждающего может быть такой взгляд. Мне не было его жалко. Пажов не заслуживал моего сочувствия. Тем временем я была на вершине. Всё наконец-то клеилось. И хоть рядом со мной не было любимого человека, Серёжа весело разделял мою радость по телефону, ведь он тоже теперь был не изгоем, а просто обычным парнем. Наконец-то я могла выступать без линз, и преподаватели, будто чувствуя мою перемену, давали мне роли, о которых я раньше и мечтать не могла. Неужели цвет глаз так много решает в этой жизни? Мне было всё равно, ведь я была счастлива. Мои новые друзья часто звали меня на вечеринки и вообще куда только можно. Они считали меня интересной и привлекательной, и это безумно льстило. Я начала намного чаще улыбаться, и лицо будто стало излучать тёплый свет. Я не замечала, как пролетало время. Оно обходило меня стороной, не захватывая в свои крепкие объятья, и я будто была вне его рамок. Вот вроде день прошёл, а за ним и год. Серёжа не мог приехать ко мне всё это время, его самочувствие резко ухудшилось, а я не могла навестить Дубова из-за отца, который меня просто не пускал. Я поддерживала Серёжу по телефону, ведь это всё, что я могла сделать. Я слишком переживала за него, волнения грызли мою душу, причиняя колоссальную боль. Как сложно жить в беспомощности перед ситуацией, и даже новая жизнь не помогала мне отвлечься. Интуиция назойливо стучала по моей черепной коробке, выбивая остатки разума, уничтожая нервы. Я видела, как мои глаза белеют с каждым днём, видела, как среди сплошной зелени, появляются маленькие белые точки, тем временем Серёже становилось всё хуже. Он почти перестал питаться, Дубов в ужасе рассказывал мне, как отдельные эпизоды его жизни просто исчезают из цепкой памяти. В то время мои глаза уже покрывались не просто точками, а толстыми белыми трещинами. Я рвалась из города к Серёже, не понимая, что происходит. Душа разрывалась от тоски и отчаяния. Отец не пускал меня одну, а со мной ехать просто не мог. Всегда говорил, что слишком большая на нём ответственность за новую должность, но он не знал, что до трагедии оставались считанные дни. Серёжа попал в больницу, и я не могла с ним связаться. Я звонила, панически набирая номер, но слышала лишь короткие гудки. Я каждый раз, замирая, смотрела на своё отражение. Теперь глаза были почти полностью белыми, виднелись лишь редкие зелёные островки. Душа кричала, будто от неё отрывают, что-то важное. Тогда я ещё не знала, что именно так рушится эмоциональная связь между душами. Я уже поняла, что я — Подделка, ведь не было другого объяснения моим изменениям. И когда тёплой августовской ночью я проснулась от бешеных ударов сердца и адской боли в грудной клетке, я не удивилась, увидев два бесконечных белых омута в зеркале, которое тут же превратилось в кучу осколков. А на следующее утро мне сообщили, что Дубова не стало.***
Я зареклась больше не смотреть людям в глаза, когда в панике убегала из города. Я ненавидела отца, который не позволил увидеть Дубова в последний раз, отражение, считая себя убийцей, и эту жизнь, которая сломала меня в ночь августа много лет назад. В тот день цепочка вспорхнула своими тонкими серебряными крыльями и утонула в местной речушке. Она душила меня, убивала своими воспоминаниями. И только театр приютил меня, как заботливая мать. Дал мне всё, дал смысл жизни. Я была беспомощной девчонкой, которая не знала куда идти, полосовала в ненависти к себе руки острым лезвием, сжигала лёгкие сигаретами, вспоминая песню, которую пронесла в себе через время. Пластмассовая жизнь. Это было слишком правдиво. Мне было стыдно, что я точно не исполню желание Дубова. Я не снимала линз, только меняла одну контрабанду на другую. Зрение падало, но я была не готова видеть свои безжизненные глаза убийцы. Не знаю, как я выжила, да и зачем не знаю. Жизнь всё равно была адом. Маленький год моего счастья сменился бесконечным кошмаром со мной в роли главного монстра. Но хоть я и упёрлась в кирпичную стену и стояла, в отчаянии расшибая об неё лоб, мне протянули руку. Меня вытащили. Я медленно поднималась и училась дышать заново, но не забывала, кто я есть на самом деле. Знала, что друзья, как только узнают о моей сущности, отвернутся от меня, и скрывала себя от всех, не давая даже коснуться моего хрупкого кокона, чтобы он ненароком не рассыпался. Я дышала сценой, спасалась там от своих кошмаров, от голоса Серёжи, который преследовал меня во всех тёмных закоулках подсознания, но кто же знал, что сцена и закончит мой личный ад?***
В тот день я должна была выступить в ведущей роли. Долгие подготовки, репетиции, бесконечное оттачивание навыков. Я думала, что каждый мой лишний шаг может испортить выступление и готовилась по-максимуму. Каждый день проводился в поте лица и заканчивался невыносимой усталостью во всём теле, но именно, когда ты делаешь выше своего порога, ты чувствуешь, что живёшь не зря. Костюм на меня пошивали долго, но оно того стоило. Он был просто прекрасен. Безумное сочетание цветов, тканей. В мрачных тонах смешивались все мои эмоции, будто мою жизнь вшили в это платье. Со стороны он выглядел невесомым, ведь была совершена тяжёлая работа для неимоверной лёгкости и воздушности моего наряда. Я не могла на него наглядеться — мрачная красота завораживала. Он безумно мне шёл и абсолютно все это подтверждали, даже другие балерины, хоть и скрипели зубами от зависти. Не так уж и плоха жизнь, когда есть люди, которые думают, что ты наслаждаешься каждой минутой своего замечательного существования. Они думают, что моя жизнь проста до безумия, но я бы с удовольствием поменялась с любой из моих завистниц. Мой элегантный образ, тут же заставил зрителей обратить на меня внимание полностью. Я была в центре всех взглядов. Я порхала по сцене, каждый шаг точен и верен, делала всё абсолютно и беспрецедентно верно, вот только не хватало взгляда в зал. Связь со зрителем очень важна. Забавно, что когда я кинула свой взгляд в зал, то случайно пробежалась глазами по первым рядам. Белый цвет, как в самых худших кошмарах. Молодой парень двадцати лет, сидевший в зале, тут же схватился за голову. Я знала, что сейчас по моим щекам бежали осколки контрабандных линз. Это конец. Парень поднял в ужасе и удивлении на меня свои когда-то белые глаза. Наверняка, эта сцена надолго запомнит, как с её просторов, преследуемая светом прожекторов, в панике сбегала одна из самых известных балерин.***
Два зелёных солнышка отражались в гладкой поверхности, бледные губы были варварски искусаны, а аккуратная рука, сжимающая у виска тонкими пальцами пистолет, предательски дрожала. В голове, будто песня со старой пластинки, всплыли строчки: Эта женщина! Увижу и немею. Потому-то, понимаешь, не гляжу. Надеюсь, в следующей жизни меня будет ждать Серёжа в нашем августе. Вечном августе.