Oh ma douce souffrance Pourquoi s'acharner tu recommences Je ne suis qu'un être sans importance. Je remue le ciel, le jour, la nuit Je danse avec le vent la pluie Un peu d'amour, un brin de miel Et je danse, danse, danse.
— Потанцуем? Чарльз произносит с усмешкой, направляя на напарника клинок рапиры, смотря весело и чуть высокомерно, выжидающе. Графу скучно. Фиппс устало вздыхает, согласно хмыкнув, скрещивая с ним шпаги. Грей старше его почти на год, но порой его ребячество поражает. Он смеется, легко, грациозно уворачиваясь от выпадов противника, словно и вправду танцуя, порой выдавая уж очень колкие и провоцирующие комментарии, на людях это было бы даже оскорбительно. Но они одни в тренировочном зале. Лязг клинков, выверенные движения, стук каблуков о паркет, задорный смех, острые шпаги. Безопасности ради, стоило бы взять тренировочные, но они ведь доверяют друг другу, не так ли? Вероятность ранения словно приправа, азарт в этом танце. Их последнем танце. Грей смеется и язвит все меньше, все внимательней смотря на напарника, легко отражая все его атаки, зная наизусть все движения и привычки, даже мимику. Взгляд от чего-то становится печально-задумчивым, но танец продолжается. Он не может уступить. Смотрит на Фиппса, невольно осознавая, что любуется этими четкими, выверенными движениями, чуть хмурым лицом, когда тот пропускает выпад в его сторону, делая шаг назад. Все это вызывает в нем целый ворох всевозможных чувств, но Грей никогда бы не назвал любовью ни одно из них. Вот только белая сирень, пустившая корни в его легких, говорит об обратном.***
Белый, густой туман покрывал весь город, стелился по скользким опавшим листьям, покрывал мостовую, словно одеяло. Моросил мелкий, противный дождь, ноябрь пробирал до дрожи, забирался под плотную ткань белоснежного плаща, заставляя ёжиться и желать покончить с заданием как можно скорее. Тогда, Чарльз Грей совершил ошибку. Фиппс ушел вперед, подготовить лошадей — пора уж возвращаться, и в этот миг граф натолкнулся на молодую девушку, что согнулась в приступе кашля, едва ли не задыхаясь. — С вами все в порядке? — как и положено джентльмену, Грей поддержал незнакомку, что все не могла вдохнуть, кашляя, прижимая платок ко рту. С ужасом юноша замечает на ткани багровые капли крови — "чахотка?!" — но тут же понимает, все гораздо хуже: в ладонях девушки, испачканные кровью, сжаты хрупкие фиалки. Белоснежный дворецкий подавляет резкое, инстинктивное желание отшатнуться — ведь недуг заразен, но лишь поджимает губы, смотря в блестящие от слез глаза обреченной, что только и смогла вымолвить едва слышное, хриплое: "спасибо". — Признайтесь, — не подумав толком, произносит Грей, но после осознает: это единственное верное решение. От взаимных чувств придет исцеление, а от отказа... смерть не заставит себя ждать. В любом случае она обречена либо на чудо, либо на ледяные объятья старухи с косой, так она хотя бы сократит свои страдания. Это решение кажется единственно верным. Он отпускает девушку, разворачиваясь, собираясь последовать за напарником и покинуть этот чертов город, но девушка спотыкается на первом же шаге, граф, чьи реакции отточены до абсолюта, успевает поймать юную деву... с ужасом замечая, что она в падении, рукой еще сжимающей проклятые цветы, схватилась за его запястье, что не было скрыто ни перчаткой, ни рукавом одежды. Юноша чувствует нежные лепестки фиалок на своей коже, а все внутри леденеет. Девушка становится на ноги, лепеча что-то вроде извинений, но граф не слышит ее, отшатываясь. Как он... мог допустить такую ошибку. Ноябрь срывает с деревьев последние листья, леденящей обреченностью забирается под одежду, туманом оседает на белоснежных волосах. Всю дорогу до Лондона, граф Грей непривычно молчалив и серьезен, что его напарник списал на обыкновенную усталость.***
Он ненавидит чертову сирень. Что разрывает легкие, не давая дышать, что, кажется, пустила корни в его груди, намереваясь прорасти из него раскидистым, благоухающим кустом. Раз за разом откашливает белоснежные цветы, испачканные багровой кровью, а вместе с ними, кажется, и свои легкие. Сходит с ума от нежного запаха горького миндаля, кажется, он уже весь пропах им, от этого, некогда чарующего аромата сирени, хочется отмыться, избавиться навеки, но это не кажется возможным. Он обречен, и ничего не поможет. О признании даже и речи не идет, кто он, черт возьми? Граф Грей, дворецкий и секретарь Её королевского величества, один из лучших фехтовальщиков Британии, лучший друг своего напарника, Чарльза Фиппса. Что сказать ему? Что влюблен, черт возьми, да, влюблен, до того, что сирень заполнила легкие, рвется сквозь ребра, не дает дышать, сказать о том, что он задыхается от того, что влюблен в... мужчину? Друга? Чарльз и представить не мог, что из этого хуже. Так опорочить себя, опозорить пред дорогим другом — этого он не допустит. Сначала с ненавистью отбрасывает смятые, испачканные алым цветы, после же — едва ли не с трепетной нежностью оглаживает белоснежные лепестки, давится ими, пытаясь вдохнуть хоть что-то, кроме удушливого, чарующего аромата, свежий воздух, открывая все окна, не заботясь мыслями о том, что декабрь в этом году выдался на удивление морозным и снежным. Белоснежным. Как и эти чертовы цветы. Грей пытается понять, почему именно белая сирень, ведь та олицетворяет первую любовь, чистую и искреннюю. Задумывается о том, сколько же лет знает Фиппса, сколько же лет доверяет ему всецело, сколько же лет считает того самым близким и дорогим другом? Неужели это началось так давно, и лишь чертова сирень, цветок несчастья, подарил ему осознание того, на сколько... все плохо. О, это сладостное страдание, когда лёгкие изодраны в клочья морозным воздухом, дурацкой сиренью и любовью к тому, кто никогда об этом не узнает. Он сам как-нибудь справится с этим. Осталось лишь избавиться от назойливой мысли о том, что Чарльз Фиппс чертову сирень обожает.***
— Все в порядке? — Фиппс сводит светлые брови, внимательно смотря на напарника, что выглядел несколько уставше, не смотря на то, что в последнее время работы было не так много. Аристократически бледная кожа приобрела нездоровый оттенок, под светлыми глазами залегли тени. Чарльз обеспокоен, но выражается это лишь в хмуром, изучающем взгляде. Грей лишь насмешливо фыркает, игнорируя то, как легкие сжимает до боли, а каждый вдох, кажется, дается все трудней. Белоснежные дворецкие Её величества неспешно шагают по приятно хрустящему, искристому белому снегу. Весь парк, весь мир, кажется, заволокло белым туманом. Скоро чистый белый окрасится багровым. Грей сдавленно кашляет, стараясь, чтобы это походило на обычный недуг, небрежно отмахивается: — Всего лишь простыл немного, мелочь, — напарник, кажется, не удовлетворен этим ответом, хмурится еще больше, но устало выдыхает, словно смирившись с ребячеством своего друга, что, видимо, сказывалось и на отношении к собственному здоровью. — Лечиться надо, а не разгуливать на морозе. Сейчас вернемся — выпей чаю. Ночью и так предстоит много работы, надо разобраться с "гостями", — холодно и сдержанно, словно каждое слово взвешено, обдуманно и отточено, подобно движениям в фехтовании. От чего-то внутри грызет беспокойство, но Грею об этом знать ни к чему. Лишь предчувствие чего-то, возможно, лишь напрасная паранойя, — и не стоит зачитываться романами по пол ночи, ночью спать надо, Грей. Чарльз усмехается в спину напарнику, что уже повернул на обратную дорогу, незаметно вытирая губы. На белоснежном платке расцветают багровым капли крови. Это все лишь его проблемы. — Ничего я не читаю! — возмущается громко, даже с нотками обиды, нагоняя напарника. Фиппс лишь снисходительно вздыхает: — Читаешь.***
Белый снег окрашен багровой кровью предателей Её королевского величества, что наивно, безрассудно полагали, что смогут уйти безнаказанно, раз живыми покинули Букингемский дворец. Какая вопиющая глупость. И наглость, заявляться в чужую страну с корыстными целями. В лунном свете две белоснежные фигуры посреди распростертых тел, искрящегося алого снега кажутся призрачными, эфемерными. Тяжело дышать. Запах железа и хвои перекрывает стойкий аромат сирени. Граф Грей задыхается. Направляется к лошади, чуть пошатываясь, пытаясь сдержать приступ кашля, отсрочить его, только бы не при напарнике... — Чарльз? — обеспокоенный голос Фиппса рушит хрупкое равновесие, Грей усмехается, тут же сгибаясь в приступе кашля, давясь цветами несчастной любви, едва не оседая на колени, но руки напарника на плечах удерживают на ногах. Белоснежный платок окрашивается кровью, на искристый снег, пачкая багровым, опадают соцветия белой сирени. Грей смеялся бы сейчас от убогости, нелепости, обреченности, но не в состоянии вдохнуть нормально, не в состоянии и поднять голову, дабы увидеть пораженное лицо напарника. Он не способен на это, не хочет видеть этого. — Кто? — голос Фиппса напряжен и холоден, но предательски дрогнул, когда тот спрашивает о причине недуга. Кто причина? Кто? Чарльз Грей не ответит, но от чего-то смеяться, горько, надрывно, хочется все больше. Он не понял. Что же, это лишь облегчает участь. Графу кажется, что он чувствует, как ветви сирени оплетают его ребра, сердце, сжимая все сильнее. Он словно слышит обратный отсчет. "Признайтесь" — сказал он той девушке, считая это наилучшим вариантом из всех. Либо излечение, либо моментальная смерть, и не мучиться этим сладостным страданием нелепой, неуместной, такой глупой любви. В этом случае на исцеление и взаимные чувства мог бы уповать лишь полоумный, а вот скорая смерть, после того, как опорочил свое имя и титул и память о себе, навек потеряв дорогого друга... Граф Грей слишком горд для этого, слишком дорожит своей честью и репутацией. И тем, как запомнит его тот человек, которого сейчас оттолкнул от себя, забираясь на лошадь, ускакав прочь, попросту сбежав. Фиппс растерянно, обеспокоенно смотрит вслед напарнику, склоняясь вниз, подбирая со снега соцветие белой сирени. И все холодеет, замирает внутри.***
Белый, непроглядный туман покрыл все вокруг, сливаясь с белым снегом, скрывая светлеющий горизонт, что едва-едва загорался нежно-алым. Морозный воздух царапает легкие, или же это лишь ветви сирени прорастают в них, Грею, что осел на ледяной пол балкона, уже все равно. Он едва дышит, а легкие словно разрывают, выдирают из тебя живьем, и каждый вдох — невыносимая мука. Фехтование — это танец, вся жизнь — это танец, и свой последний граф станцевал этой ночью. Плечом плечу со своим напарником, другом, возлюбленным. Какое отвратное слово. Столь же отвратен его исход, как и цветы сирени. Белый вновь окрашивается красным, и белоснежный дворецкий Её величества, с легкой улыбкой отмечает, что это даже красиво. Холод пробирает до костей... Кто-то бьет по щекам, трясет за плечи, раз за разом повторяя его имя. Грей слабо усмехается, когда, открывая глаза, видит пред собой искаженное ужасом и какой-то невообразимой болью, лицо Фиппса. Он понял? — Как отвратно. Я ухожу опозоренным, — хрипло произносит Чарльз, слабо улыбаясь, не сразу понимая, что именно говорит напарник, сбивчиво шепчет, повторяя, раз за разом, сжимая его ладони в своих."Я люблю, люблю тебя, люблю тебя, слышишь?"
Дышать словно становится легче, все тело покидает боль, Грей куда более осознанно, и, удивленно, смотрит на напарника. Проклятая сирень больше не мешает дышать, ее нежный аромат растворился в утреннем морозном воздухе. Чарльз ласково улыбается, поднимая руку, едва ощутимо оглаживая щеку дорогого друга... Слишком поздно. Сердце вымученно издает еще пару ударов... И замирает навек. Белоснежный дворецкий Её величества, Чарльз Фиппс, жмурится, сжимает зубы до боли, сдерживая рвущийся наружу крик и сгибается от приступа кашля. Душит сладкий, нежный запах, дерут горло лепестки. На ладони — испачканный багровым, едва раскрывшийся, бутон белоснежной лилии.