Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса. «Смерть придет, у нее будут твои глаза» — И. Бродский
Куница не помнит своей матери. Не помнит её рук, волос или голоса. Но отчего-то ему кажется, что глаза Алланы похожи на глаза его матери. Она упрямая и иногда злющая, как гадюка. Тонкие пальцы проходят по лицу противника, оставляя красные вспухшие борозды. Аллана ненавидит проигрывать. И даже сейчас, в очередной раз оказавшись на спине, лопатками прижимаясь к пыльной сухой земле, давно не знавшей дождей, она дёргается и тщится вырваться. Она совсем не сильная, хотя ловкая и быстрая — в этом ей не откажешь. Но руки у неё тонкие, как стебли ковыля. Кажется, если Волк сейчас сожмёт ей шею, она враз вытечет сквозь пальцы воина кровью на камни, рассыпется, и степной ветер разметает её прах. Но Аллана не даётся и не сдаётся. Он ведь сам её тому научил. Девчонка вскидывается и головой бьёт Волка в лицо. Кажется, она сломала ему нос. Куница знает, в глазах у неё сейчас пляшут искры от такого удара, но вопреки всему, она вырывается и встаёт. Бьёт ещё раз, почти без замаха, но как-то озверело. — Довольно! Второй раз кулак перехватывают, но ответить на удар Волк не успевает. Голос Яра прерывает сей несуразный поединок, где девчонка одерживает условную победу. — Я тебе сказал держаться подальше, — вожак делает два быстрых и широких шага, оказываясь рядом с Алланой. Она не поднимает на него взгляд, затравленно глядя на носки обуви. Губа у неё кровоточит, а запястья в свежих синяках. Она понимает, что из дальнего шатра Яр никак не мог различить два дерущихся силуэта. Может, расслышать бы мог. Но не сегодня, не в этот раз. Аллана поднимает глаза, но взгляд её даже не касается лица вожака. За спиной его её встречают жёлтые, почти змеиные глаза. Ничем не выражая протеста, она всё же мысленно скалится. А Куница очень хорош в распознавании холодного огня. — Убирайся, тебе тут не место! Она отходит спиной вперёд, будто боится, что не успеет услышать опасности, перехватить руку или банально отскочить в сторону. Собравшиеся поглядеть на бой зеваки молча расходятся, насытившись недостаточно, чтобы развеять скуку, но достаточно, чтобы не вмешиваться. Тут каждый в тайне сам за себя, а все вместе они — стая зверей с застывшей на клыках кровью. Куница выжидает какое-то время, пока силуэт не скрывается за каменистым холмом чуть вдалеке, а после идёт по следу. Когда-то выслеживала она — девчонка с клокочущим гневом внутри и тёмными глазами, которые так кропотливо выхватывали любое его движение: каждый удар, каждый отход, каждый блок и каждый поворот. Она хорошо следила, но повторяла просто ужасно. Волков тренируют с рождения, а Аллана возникла в их порочном круге зверей, полном острых углов, будучи достаточно взрослой. К несчастью, не настолько, чтобы осознавать потенциальную опасность своего желания. Она хотела учиться. Иногда глядела, раскрыв рот. Да и бережно хранила каждый урок, даже неусвоенный, как засохший бутон цветка. Её восторг мог переплюнуть только её гнев. — Зачем ты его позвал? — спрашивает прямо, не петляя обходными тропками. Ручей внизу омывает её босые ступни. Аллана перетягивает вначале рыжие волосы, а потом руку с кровавой линией от клинка на ней. Вода такая чистая и холодная, что хочется погрузиться в неё полностью, дабы хоть на миг забыть свои печали. Но ручей едва доходит до щиколотки. По поверхности водной глади струится красная лента крови от опущенной в воду тряпки, которой она протирает ссадины. — Он бы тебя убил, — так же прямо отвечает Куница. — Я побеждала, — раздосадованно бросает она в ответ. — Временно. Потом Эмир бы встал на ноги и убил бы тебя. — Тебе откуда знать, что было бы? Арес открыл тебе моё будущее? — кривит губы Аллана. Шипит от прикосновения мокрой тряпки к пораненному плечу. Когда боль проходит, холодная ткань приносит успокоение покрасневшей ране. Клинок срезал кожу. Куница чуть скалит в усмешке клинообразные зубы-клыки. — С русом сойтись, припрятав клинок на бедре — это одно, а тягаться в открытой схватке с Волком Ареса — другое. Аллана будто бы даже хмыкает, на удивление не возражая. Может, признаёт правду. А может, просто нет сил спорить. Второе вероятнее. Смотреть на её неуклюжие попытки перетянуть себе плечо (видимо, с вывихнутой ключицей) становится совсем уж какой-то унылой забавой. Он забирает ткань, не спрашивая разрешения и не выжидая приглашения. Девчонка — она же гордая, никогда не попросит, если решит, что голос её в этот момент может хоть на толику прозвучать жалобно. Движения получаются на удивление аккуратными, и Аллана даже молчит, наблюдая, как повреждённая кожа с ранами и синяками исчезает под повязкой. Так быстро она бы никогда не управилась. — Ты, конечно, продолжать не раздумала? Ещё чего! Ни резанные раны, ни холод злобы Яра не способны потушить то исполинское пламя, что кипит в ней. Порой Куница задаётся вопросом, отчего эта девчонка иногда походит на зверя больше их. В этой истории волк не надевает овечью шкуру, а смотрит издалека, как влезть в его же — волчью — пытается овца. Да чёрт с ним, кабы просто смотрел, а то ведь занимается выделкой той самой волчьей шкуры. — Я не Волк, но я часть нашего народа. — Не в народе вся соль. Повязка уже давно покоится на плече, но он не отнимает рук непозволительно долго для связи уровня «учитель-ученик». Аллана ни словом не возражает. Она прикосновений не любит, с детства приученная, что за ними часто следует боль. Но руки Куницы отчего-то совсем другое дело. — Верно, — наконец на выдохе вырывается в вечерние сумерки. — Не в народе. А в моём отце. Она говорит о своём детстве. О том, что нельзя быть одновременно палачом и жертвой, но её отцу это невероятным образом удавалось. О матери-пленнице. О том, что вообще не должна была родиться. О круговороте безумия, от которого скручивает живот и следы от которого не сходят, не сойдут вообще никогда, потому что это не синяки, а шрамы. Картина злобы, наполняющей нутро маленькой овечки, что тщится быть волком начинает проясняться. Все путанные тропки её желания доказать, что она больше, чем никчёмный мешок костей, скрещиваются здесь. На месте, где она впервые видит бой молодого Волка Ареса. Аллана умеет восхищаться. Хотя никогда не говорит этого. Где-то внутри тощий мальчишка, так искавший во всех действиях, взглядах и речах своего отца-вожака хоть каплю истинных чувств гордости сжимается от трепета. Этот мальчишка, ни разу не признанный достойным сыном, вырос и стал умелым воином, признанным достойным учителем. Может, в этом восхищении всё и дело. А может, ему бы глаз таких не видеть во век. Кажется дорог много, кругом степь да и только — иди в любую сторону. Но у него дорога одна — по острию кинжала. Куницу это не смущает, ему ли не привыкать ходить по грани. Ему только любопытно, что ждёт на конце того кинжала.***
А на конце всегда оказывается смерть. И всё бы ничего, и смириться можно было бы, и кровь пролить (Арес любит кровь), если бы у смерти не были глаза Алланы. Она теперь коротко острижена, на лице добавилось четыре шрама. Они не виделись, наверное, вечность