— А знаешь...

      — А ведь знаешь, я ненавижу маслины.       Слова гулким эхом бьют по перепонкам, летая стайками разъярённых птиц в воспалённом, поражённом болью мозгу.       Больно. Смешно.       Птицы словно пулёметным зарядом кричат и орут, высмеивая слёзы юноши. Бриллиантовые хрусталики вонзаются в щёки, разъедая полностью, до черепной коробки, внедряясь в мозг. Сойки-Пересмешницы — птицы, что, беснуясь, обитают сейчас в голове Димы, повторяя слова.       — А я ведь не люблю маслины.       Обращаясь даже не к Малинову, а к Мише. Тем не менее всем ясно, зачем эта фраза была произнесена вслух.       Чтобы подушка по ночам снова становилась мокрой.       Чтобы мысли — особенно когда грустно — уносили парня далеко в прошлые года, уносили надолго, болезненно напоминая все хорошие моменты. К обыденным дням, когда Лизин смех разносился тут и там — а главное рядом с Димой, опьяняюще близко —, накатывая прозрачными волнами на слух окружающих и заставляя их невольно улыбнуться.       Чтобы алкоголь, любимый Лизой и ненавистный Димой, стал единственным — после общих друзей да пары увлечений, которые они между собой разделяют — действительно сильным связующим в прошлом милой пары хороших приятелей.       Чтобы вещи Лизы, которые оставались у Димы в надежде на то, что их хозяйка за ними таки придет полетели в мусорную корзину в долгое странствие по мусоркам. Там же, где и духовное положение Димы.       Чтобы места, посещение которых у друзей было просто необходимым в их почти ежедневных прогулках были вроде адового котла — дикое пекло, жгучее, жалящее сердце. И чтобы все старания Малины ушли на то, чтобы забыть эти блядские места. Выжечь на том месте в воспоминаниях нехуевую такую дыру, чтобы там, сука, вообще ничего не было. Стереть из памяти, с лица земли.       Чтобы дергало от одного только упоминания имени "Лиза". Каждая последовательная буква в этой комбинации словно маленький уголек, причиняющий боль...       Боль. Главное слово в незамысловатом, изодранном в клочья рассказе, идея которого обсосана со всех сторон.       Чтобы единственной мыслью Дмитрия перед тем, как сомкнуть глаза на всю тихую и безмолвную ночь была фраза, а точнее вопрос "За что?"       И правда. Ведь не за что — не подумайте, в этой фразе нет ни капли иронии.       — Маслина, ты покупал алкоголь? — стакан выписывает в воздухе фуэте и, разбиваясь о пол, на который был брошен со всем остервенением и злобой, звякнув последним мажорным аккордом, сопровождался тихим вздохом одного из друзей, сидящим за столом. — такую дрянь я еще не пробовала. Так можешь только ты.       Лиза, дерзкая и язвительная, вся в своем образе любит пить и ненавидит Малинова. Очень странно, что между этими двумя вещами — образно, понятно же, что Дима не вещь — девушка провела параллель. Вернее, было бы странно, если бы она не добавила сладкие ломтики язвительности в этот вишнево-оскорбительный пунш. Продукт готов к употреблению.       "— Дрянь полная."       Да, так нормально. Точнее — обыденно. Совершенно обыденно. Даже звучит как обращение. Весьма учтиво, сама Неред к нему обращается.       Подавить бы горестный смешок.       Встать из-за стола было легко, со шнурками Дима тоже справился. Ходить, дышать, смотреть, чувствовать, что живешь — неприятно, больно, противно. И вообще сейчас как-то паршиво.       — Ты даже не знаешь, за что?       Злоба в девушке, помноженная на дозу алкоголя, которую она влила в себя в последние часа два кипит и нагревается, становясь осязаемой. Протяни руку — вот она. Потрогай, пощупай. Оторви и растопчи. Только если не боишься, что твоя конечность расплавиться. А она может.       — Нет, Неред. Представь себе не знаю.       Однако он так же не знает, ложь ли, правда ли это.       —...А еще не знаю, в чем окружающие провинились. Слушать твои постоянные психи, адресованные только ко мне.       Солнце давно закатилось за горизонт, ветер обдувает двух существ, что стоят сейчас друг от друга в метре. Однако жарко — неимоверно. Если захотеть, подковырнуть слегка кожицу, снять ее можно, как с мандаринки. Однако — думает Дима — у русой там будет только гнилая жижа, которую хочется откинуть от себя подальше.       А Лизу переклинило. Слов неимоверное количество, а подобрать сейчас — невозможно. Она тоже подумала про мандарин, но о том, что Диму бы она съела с огромным удовольствием. Ароматный, сочный. Раздражение зудит где-то за ухом, хочется убежать и накрыться одеялом. Постоянные ссоры, постоянные задирания. И только из-за нее — понятно, почему-то, стало только сейчас. Сейчас, когда чтобы очередной раз оскорбить, девушка не поленилась встать со стула, оторвать от себя алкоголь, зажать уши от разговоров друзей, послать их нахер с этим и просто так бежать по грязи к объекту, который сегодня — в который раз — удостоится ее унижения. Однако унижена сейчас Лиза.       — Думаю...       — Прошу, не надо. Постоянно, когда ты думаешь, страдают остальные. Больно мне. По отношению ко мне, в последнее время, ты только д-у-м-а-е-ш-ь новые гадости, изощреннее и изощреннее. Зачем? За, блять, что, Неред?       Посмотрев, наконец, в ее сторону и готовясь услышать обыденное "Не смей", особенно после упоминания ее фамилии. Однако зеленоглазая полезла в телефон, что-то печатает.       Совершенно не интересно, что. Да, не интересно. Интерес сейчас весь только на том, чтобы доставить ей больше боли, вылив всю из себя.       Бзз.       Мобильник.

Неред Прости. Я свинья. Мои дешевые, гаденькие, паршивые слова были утешением, не знаю только, чему.

      — Возвращение старых друзей? — раскрыв объятья на место вернулась добродушная улыбка, рассекая осязаемую тишину, словно клинок. Вонзается в мозг осознанием того, что даже после всего этот идиот готов ее простить. Кинуться в объятья — первое, что хочет девушка. Но осознание того, какая она конченая сука не дает ни единому мускулу пошевелиться.       Шаг.       Улыбка, вроде, не снится, но не ущипнуть себя было бы грехом. Очередным; у девушки их и так предостаточно.       Второй шаг.       Вот между ними уже не запредельный метр, а какая-то одна сотая от него. Сомкни парень вытянутые руки перед собой, и Неред была бы уже у него в объятьях. Но он ждет, ждет со своей невыносимо притягательной улыбкой. Лопатой бы по ней ебнуть пару раз. Теплая, желанная. Любимая.       Девушка сокращает расстояние еще на пятьдесят сантиметров. Вот уже...       Толчок, тело русой отлетает от места, на котором она только что стояла, на котором должна была быть счастлива. Кожа на бедре облезла от соприкосновения с асфальтом, голова саднит от поцелуя с выступом в стене. Прилетела.       — Ты вот такая маленькая, язвительная шлюшка, а доверчивая. Иди нахуй, малышка.