Цилиндр Александра Сергеевича

      Рыжий пёс Дубок деловито положил лапу на подлокотник соседнего кресла, как бы поддерживая Катерину, свою хозяйку. Несмотря на удивительную способность к речи, он не проронил ни звука. В сложившейся ситуации легко было усугубить и без того тревожную, натянутую атмосферу, воцарившуюся в кабинете Петра Петровича, её старшего брата. Он сидел за большим своим столом, в халате поверх будничной одежды, повернув голову к окну и с явным неудовольствием ощущая на себе их взгляды. Катерина, слабо улыбнувшись, переспросила:       — Как это понимать, родной?       Пётр Петрович пожевал щёки, неслышно выдохнул и произнёс голосом, какой могла бы подать, пожалуй, гранитная плита:       — Музеи, памятники, праздники — да. Переодеваться в… в костюм — ни в коем случае.       — Но, Петро, мы же одинаково его любили…       — Любим. Я всё ещё люблю, — отрезал он.       — Конечно, как скажешь… Петро, братец, это ведь всё для детей. Представь их восторг…       — Представляю. — Пётр Петрович своим голосом мог бы забивать гвозди или как-либо иначе превращать его энергию в физическую силу. — Вы, Екатерина Петровна, пришли спросить моего разрешения, — он обратил к ней жгучий взгляд, тут же затянувшийся поверхностным льдом равнодушия. — Так вот вам моё категорическое: нет.       Дубок смотрел на Петра Петровича неприязненно, а Катерина — обескураженно. Давненько брат не отвечал ей столь непреклонно на невинную просьбу, да ещё в таком тоне. Искренне не понимая, что же ей теперь делать (она-то была уверена в успехе), Катерина несколько секунд сидела в гостевом кресле, а затем нерешительно поднялась.       — Пожалуй, мне пора, — отчего-то виновато произнесла она и кивнула псу. Но тот, вместо того, чтобы спрыгнуть со стула на пол, нахмурился, не двинувшись с места.       — Катенька, не сочти, что лезу в личное, но… — Дубок обратился к её брату: — Петро Петрович, вам не кажется, что вы могли бы в данном случае уступить сестре?       Пётр Петрович сделал скорбное лицо, которое Дубку не то чтобы очень понравилось.       — Катерине я уступаю во всём и всегда, да будет так. Но вы просите меня о том единственном, чего я не могу себе позволить.       Дубок раскрыл пасть, имея на этот счёт аргументированные возражения, но Катерина ловко сжала ему остроносую морду.       — Я всё понимаю. Дубок, не спорь… Будь я на твоём месте, Петро, я поступила бы так же. — Сестра улыбалась светло и искренне, отчего Петру Петровичу сию минуту сделалось не по себе. Он в растерянности смотрел, как она покидает кабинет, не знал, что сказать, какие слова найти для раскаяния. Она взялась за ручку, и у него невольно вырвалось:       — Катерина, постой!       Катерина в удивлении обернулась, и вовремя: в дверь, едва не сорвав её с петель, ворвался Петька — их брат, похожий с ними лицом, но не обременённый привычным для их семейства спокойствием. Петька не справился с управлением самоката, и теперь барахтался на полу, запутавшись в безразмерной толстовке и рукавом её зацепившись за руль. Из монументального шкафа, в который он врезался, медлительными каплями соскальзывали книги старшего брата.       — Как любезно, ух!.. С вашей стороны, ф-ф-ф… возлюбленные мои сестра и брат… что вы изволили помочь вашему покорному слуге! — воскликнул Петька в своей привычной старомодной манере, прекратив бесплодные попытки самостоятельного высвобождения из стихийного завала.       Первым опомнился Дубок — он ловко освободил рукав от самоката, а Петро без труда извлёк Петьку из кучи разбросанных книг, поставил на ноги и отряхнул толстовку. На ней была изображена рыба с ножками и подписано: «Корюшка пошла». Катерина принялась возвращать выпавшие книги обратно в шкаф. Петька, шмыгнув носом, ущипнул её за локоть.       — Ты что ж, ужель уходишь?       Катерина ответила ему мягкой, безмолвной улыбкой. Петька посмотрел на погрустневшую сестру и на смущённого брата, потупившего взгляд. И, кажется, всё понял.       — Я, кажется, всё понял, — заявил он, но потом потребовал: — Рассказывайте, в чём дело.       Тон его сделался вдруг таким серьёзным, что возражать ему не стали. Катерина кратко описала произошедшее, а Петро в скупых словах объяснил свой отказ. Выслушав их, Петька, потирая ушибленные места, накрепко задумался. Он прохаживался вдоль стола и рассуждал вслух.       — Значит, Катерина желает устроить ежегодный праздник в честь Александра Сергеевича да хочет привнесть новшеств, и чтоб детей порадовал переодетый Пушкиным актёр… Вы поправляйте, ежели не прав. Ты, Катерина, также желаешь, чтобы Петро взялся за эту роль, ибо более доверить её некому. А ты, Петро, сию роль отвергаешь, ибо считаешь идею кощунственной, так как с Пушкиным вас связывали годы близкой дружбы, а его безвременная трагическая кончина послужила причиной почти вековой тоски и апатии. Всё так?       Дубок кивнул первым, хотя и не участвовал в объяснениях. Катерина выразила согласие одним взглядом. Спустя несколько долгих секунд Петро выдавил: «Верно».       — И вы, любезные, не догадались позвать меня? Ну и дела. Вам всем пора на воды! Или на пенсию. На пенсию и на воды. А Пушкиным буду я!       Никого не спрашивая, он тотчас же отправился в спальню Петра Петровича и полез в шкаф. Петро и Катерина поспешили следом и остановились в дверях, между их ног протиснулся Дубок.       — Не печалься, сестра, — раздавался приглушённый голос из шкафа, в котором Петька пребывал верхней половиной туловища. — Из меня Пушкин получше выйдет: ростом мал, остёр на язык, люблю повеселиться, и даже самую малость смугл… Будет тебе, Катерина, и представление, и счастливые зрители. А с тобой, Петро, я поговорю ещё…       Он обнаружил подходящую рубашку и, без всякого стеснения стянув толстовку, тут же облачился в новое. В небольшом прямоугольном зеркале, встроенном в дверцу шкафа, отражалась его нетерпеливая рожица, пока он расправлял воротник. Рубашка была сильно велика ему в плечах, но Петька провёл ладонями по бокам, и она самым волшебным образом сделалась ему впору.       — Нужно зеркало побольше! — воскликнул он и, схватив что-то чёрное с верхней полки шкафа, прытко просочился в коридор мимо брата и сестры.       — Погоди, Петька, что это ты стянул? — заволновался Пётр Петрович, почуяв неладное, но брат к вопросу остался глух: он крутился перед большим зеркалом у входной двери, продолжая тем же необычным способом усаживать рубашку по своей худосочной фигуре.       — Эй! Это его цилиндр! — воскликнул Петро, заметив в руках Петьки шляпу. — Цилиндр, что Александр Сергеевич однажды забыл у меня!.. Не смей! Не трогай!       Петро бросился к нему, но споткнулся о паркетину и, взмахнув халатом, словно парусом, начал падать, а Катерине с Дубком пришлось его ловить. Петька, сей домашней вариацией балета не заинтересованный, в это время водрузил старый, выцветший цилиндр себе на голову.       — Во! Бакенбарды приделать, и чем не Пушкин? Я и стихи знаю.       Дубок заботливо обнюхал Петра Петровича, но тот обречённо обмяк в руках сестры. Петька прилаживал цилиндр и так, и эдак, затем повернулся к Катерине и сунул руки в карманы брюк.       — Ну как я тебе, сестрица?       — Совсем взрослый, — со смешком сообщила она. — Сюртука не хватает.       — Сей момент, сударыня! — Петька снял с крючка пальто брата, влез в него и застегнул пуговицы. Пальто было ему велико, но в отличие от рубашки, не усаживалось. Он с самым серьёзным видом расправил воротник, и Катерина, затаив дыхание, негромко сказала: «Ну вылитый Петро». Петька, услышав это, приподнял бровь, неторопливо обернулся, оглядел их и издал узнаваемый усталый вздох.       — Хорошо-хорошо, намёк я понял, — усмехнулся Петро, привалившись к стене. — Только цилиндр береги, это всё же память…       Петька вдруг переменился в лице и продекламировал с выражением:             — Условий света свергнув бремя,             Как он, устав от суеты,             С ним подружился я в то время,             Мне нравились его черты,             Мечтам невольная преданность,             Неподражательная странность             И резкий, охлажденный ум.       Немного подумав, он добавил:             — Я был озлоблен, он угрюм.       — А ведь это отличная идея! — закивал Дубок, а его хозяйка даже подпрыгнула на месте от радости. Пётр Петрович переводил недоуменный взгляд с одного на другого, решительно ничего не понимая. Петька кашлянул и, обратившись к невидимой публике, указал на старшего брата. Он почти точно изобразил голос Александра Сергеевича, Петром Петровичем отчасти позабытый:             — Позвольте познакомить вас:             Онегин, добрый мой приятель.             Родился на брегах Невы,             Где, может быть, родились вы,             Или блистали, мой читатель.       Катерина захлопала в ладоши, Петька самодовольно усмехнулся и подмигнул ей.       — Это… — осторожно начал Петро и замешкался. — Это я Онегин?       — Ну, Пушкиным тебе быть кощунственно, а Онегиным, стало быть, не кощунственно. К тому ж, тебе идёт. Да и на какие иллюстрасьоны не взглянешь, всё будто его портрет с тебя писали.       Катерина взяла Петро за руку и поймала его взгляд, предвосхищая потенциальные возражения с его стороны.       — Идея хорошая, но ты не обязан соглашаться, если не хочешь. Я на тебя ничуть не обиделась…       — Родную сестру не смей мне обижать! — тут же пригрозил Петька безапелляционным тоном. — Я — Пушкин, ты — Онегин, и не обсуждается!       — Ну ладно уж, ладно! — отмахнулся Петро и потянулся рукой к цилиндру, но тут Катерина сгребла их в объятия и обоих братьев чмокнула по очереди в щёки.       — Давайте-ка за чаем всё обсудим, — и, отпустив их, она отправилась на кухню ставить чайник.       Пётр Петрович хотел было последовать за ней, но Петька цепко ухватил его за рукав халата.       — Чтоб ты знал: я ваш разговор слыхал из-за двери. Если ты ещё изволишь с ней так разговаривать, Петро, то знай: ты мне не брат. Весьма отрадно слышать, что ты не чёрств сердцем к солнцу русской литературы, но запомни уж наконец, что не один ты тут такой.       — Я помню, но…       — Катерина тебе всё простит, — упрямо продолжал Петька. — Сам знаешь, что нервы у ней покрепче наших. Но ты не увлекайся. Почём тебе знать, что у неё на душе, когда она вся такая чуткая и понятливая, а ты бессердечный гранитный истукан?       Петро разглядывал брата с минуту, потом мягко, с лёгким неверием улыбнулся, словно обрёл новое неожиданное знание, и потрепал его плечо.       — Ты прав, брат. Совершенно прав, — Петро протянул ему ладонь в знак примирения, и Петька, не долго думая, пожал её крепко, с довольной улыбкой. Он оставил и пальто, и цилиндр на вешалке, а Пётр Петрович обнял его за плечи и повёл в кухню.       Дубок с трудом оторвавшись от зеркала, в глубоких раздумьях потрусил в столовую, заслышав голос Катерины. Зеркало показало ему чьё-то старое воспоминание об Александре Сергеевиче и его цилиндре.