Наружу изнутри

Первый раз у них случается по пьяни. Так, несерьёзно — только поцелуй. За окном поздний вечер, позади остался очередной концерт, и единственное, что интересует Юру в данный момент — сможет ли организм осилить ещё одну порцию дешёвого вискаря. Дешёвого вискаря из такого же дешёвого пластикового стаканчика — а иначе это было бы уже не в стиле «шляпников». Всего лишь очередной вечер из тех, когда они бухают всей группой, включая директора. Однако в этот раз кому-то из дам — то ли Смирнухе, то ли Анне Серговне — приходит идея поиграть в «правду или желание». Соглашаются все — не столько сознательно, сколько из-за алкоголя в крови. Тот же алкоголь — разумеется, это всё он — тихим голоском нашёптывает Юре, что выбирать правду слишком скучно. А потому мгновение — и вот он уже стоит напротив Паши, всматриваясь в его глаза и шальную пьяную улыбку. И со всех сторон звучит громкое и на удивление стройное для количества пустых бутылок на столе: «Це-луй! Це-луй!» Они прижимаются друг к другу и отстраняются спустя несколько секунд. Губы Паши мягкие и горячие, и это тепло отпечатывается в голове Юры отчётливее, чем хотелось бы. В ушах отчего-то звенит, но этот звон перекрывает волной аплодисментов и одобрительных воплей. Особенно усердствует Анна Серговна, что кажется странным, неправильным — и одновременно очень забавным. Наутро Юра пьёт минералку и в сотый — а, может быть, даже в тысячный — раз думает, что с таким активным потреблением алкоголя пора завязывать. Думает — и ни разу не верит в то, что хоть что-то изменится. С каждым следующим глотком в мыслях восстанавливается картина вчерашнего вечера — по кусочкам, постепенно и неумолимо. А когда последний фрагмент картинки-паззла становится на место, к Юре приходит осознание двух вещей. Первое — между поцелуями с парнем и поцелуями с девушкой нет никакой разницы. Это довольно очевидно, и с этим вполне можно жить. А второе — его поцелуй с Пашей был слишком коротким. И вот это уже сложнее.

* * *

Существует расхожая фраза о том, что бесконечно можно смотреть на три вещи: как течёт вода, как горит огонь… а дальше каждый добавляет своё. В меру собственных интересов, испорченности и всего такого прочего. Версия Юры звучит так: «Бесконечно можно смотреть на то, как течёт вода, как горит огонь и как двигается на сцене Павел Личадеев». Паша запрокидывает голову, перебирая пальцами клавиши аккордеона. Паша выгибается и вертит задницей в такт музыке, вызывая восторг у зрителей — преимущественно зрительниц, если быть точным. Паша начинает каждый концерт в рубашке, а заканчивает без неё. Потому что ему, чёрт возьми, всегда жарко. И, стягивая мокрую рубашку с разгорячённого тела, Паша не замечает, как Юра одними губами произносит: «Блядь-блядь-блядь». Юра уже привык запираться в туалете после выступлений — теперь напряжение становится совсем уж невыносимым. Можно сказать, что в определённом смысле ему повезло — за просмотр порно не приходится платить ни копейки. Вот только это совершенно не успокаивает, когда приходится стискивать зубы и молчать о том, что творится у него в голове. Но Юра молчит — упорно, разрушая себя изнутри, чтобы не разрушить мир и взаимопонимание в их команде. Юра молчит — а ночами думает, догадывается ли Паша, что строчки одной из их песен слишком соответствуют реальности. «Потерянный покой… Что ты делаешь со мной? Это бесит, раздражает, вымораживает, все силы забирает». Юра изо всех сил старается сдержать то, что рвётся наружу изнутри. И чувствует, что делать это с каждым днём становится всё труднее и труднее.

* * *

А в итоге происходит то, чего он никак не мог ожидать. Тур «шляпников» длится уже третий месяц, и Юра теряется в бесконечно сменяющихся городах и переездах. Новый город — новый клуб, и все они похожи друг на друга, словно их проекты были перерисованы под копирку. Во всех клубах есть подсобка — стереотипно тесная и забитая всяким хламом. Юра никогда не суётся туда. Зачем? Однако в этот раз всё выходит иначе. За дверями гримёрки, примыкающей к сцене клуба, слышатся разговоры последних задержавшихся посетителей. Где-то в другом конце комнаты смеются и шуршат одеждой дамы. Юра укладывает скрипку в футляр и вздрагивает от неожиданности, когда его плеча касается ладонь. «Пойдём выйдем», — голос Паши звучит у самого уха, и вдоль позвоночника Юры бегут мурашки. А чуть позже Юра проклинает те самые стереотипно тесные и забитые хламом подсобки. Упирается руками в шероховатую стену, а животом прижимается к голой спине Паши. Юра слышит его тяжёлое дыхание и тихие ругательства и не видит, но представляет, как тот кусает губы, чтобы подавить стоны, по которым их можно было бы с лёгкостью обнаружить. От разъедающих душу сомнений до безумного облегчения — один шаг. Ещё десять минут назад Юре приходилось справляться с тем, что он безответно хотел своего друга. Теперь же ему предстоит как-то жить, зная, что во время разрядки Паша выглядит точно так же, как когда играет на сцене. Приоткрытый рот, сексуальный — граничащий с блядством — изгиб тела и длинная влажная чёлка на глазах. «Похуй, разберёмся по ходу», — думает Юра и целует искусанные губы Паши. На этот раз — наконец-то — долго.