Жертвоприношение

Ein jeder Engel ist schrecklich. - Рильке Народ в деревеньке был набожный и опрятный. Каждый домик, скромный, но аккуратный, улыбался чисто вымытыми окошками. Хозяйки так тщательно выскребали деревянные полы, что те начинали блестеть, будто тусклое серебро. А в красном углу всегда красовалась охапка свежих цветов, источающих влажное благоухание, или зажженная свечка — приношение добрым ангелам. Ангелов здесь почитали особо. Ангелам была посвящена деревенская церквушка, которую поселяне чинно посещали каждое воскресенье — грубые деревянные скамьи, каменные ступени до зеркального блеска отполированы благочестивыми коленями. Перед церковью, как раз на центральной площади, возвышалась скорбная крылатая фигура из серого камня, которую богомольцы обряжали цветами и жертвенными приношениями — полосами свежесотканной ткани, металлическими украшениями, умащали благовонными маслами. Даже в названии деревни слышался глухой, искаженный веками отголосок ангельского имени, и потому жители селения чувствовали в себе особого рода связь с небесным воинством. Каждая добропорядочная девушка, замешкавшись за шитьем или прядением, нет-нет да и представляла себе, что вот-вот перед ней разверзнутся небеса, и ангельский хор спустится ей навстречу, чтобы увенчать её золотом за её чистоту и благочестие. Увы, но на деле сверхчеловеческий мир открылся деревенским — будто в насмешку! — лишь с чудовищной, отвратительной своей стороны. На близлежащем болоте — никто не помнил, когда именно: будто бы совсем недавно, а в то же время в незапамятные времена, — поселился огр: мерзкое, зловонное, непристойное чудище, воплощение порока и невоздержанности. Его раздувшиеся, позеленевшие будто от гниения формы, отвратительный запах, возмутительное пренебрежение приличиями — все в нем напоминало деревенским о грехе и нечистоте. От болота теперь старались держаться подальше; иной раз ребятишки, собирая в лесу клюкву и ежевику, забредали слишком близко к логову огра — и, если он попадался им на глаза, швырялись в него камнями, а потом весело улепетывали, визжа во все горло: тот начинал неистово браниться, грозить им кулаком, сулить всевозможные кары. Матери ругали детей за неосторожность, но втайне испытывали что-то вроде гордости: сами они были бы только рады запустить в мерзкое чудище булыжником, да только в жизни не посмели бы. Иной раз огр наведывался в деревню — по своим каким-то нечестивым делам. О приближении его поселян загодя предупреждали все более отчетливо ощущавшееся зловоние и жужжание навозных мух, повсюду тянувшихся за монстром. Тотчас все разбегались по домам, захлопывались ставни, скотину спешно разгоняли по сараям, детей грубо вталкивали в тёмные сени. Женщины хватались за амулеты, шептали заклинания и молитвы, мужчины выкрикивали вслед чудищу ругательства — кто похрабрее, тот высовывался в дверной проем и грозил огру кулаком, а то и запускал в него камнем или куском гнилого мяса. Огр в ответ лишь возмущённо ревел, размахивал руками, бормотал себе под нос что-то страшное, но в ответ на людей никогда не бросался; да и вычислить обидчика было не так-то просто. Поэтому мести огра никто всерьёз не боялся; ужас, что внушал он людям, был совсем иного рода — ужас перед нечистым, непристойным, оскверняющим. После каждого огрьего визита перед статуей ангела на главной площади воскуривали благовонный ладан, в знак очищения деревни от скверны (и заодно — чтобы изгнать остатки неприятного запаха). В каком-то смысле жители ангельской деревни даже привыкли к этому омерзительному соседству. В конце концов, они знали, что на грешной земле живут порок, болезнь, уродство — и все это воплощалось для них в фигуре огра. Монстр стал для них олицетворением неизбежного зла, с которым приходится как-то сосуществовать. А слепящее совершенство ангелов казалось на его фоне ещё более непорочным — и, увы, ещё более далеким. Так продолжалось долго. Но поколения сменялись поколениями, и вот в деревне завелись горячие головы, громогласные мужи, которых устоявшееся положение дел решительно не устраивало. — Или вы забыли, что наша деревня посвящена ангелам? — грозно вопрошали они. — Сколько лет мы ждали их, сколько лет унывали о том, что небесные вестники более не посещают нас! А почему? Да потому, что мы терпим рядом с собой источник скверны — и пальцем не шевельнем для того, чтобы от него избавиться! Неудивительно, что ангелы отвернулись от нас: им ли, благоуханным, нисходить туда, где грязь и зловоние?! Постепенно их речи разгорячили и взбудоражили поселян. И вот, в светлую июньскую ночь, восемь самых храбрых мужчин заточили топоры и двинулись в путь. Любопытные и испуганные, потянулись за ними женщины и дети. В небе бледно серебрилась луна, алые отсветы факелов дрожали на стволах и листьях. Было тихо, лишь влажная земля сипло поскрипывала под ногами: болото было все ближе. Монстр спал. Двери его жалкой лачуги были распахнуты, и огромная туша, развалившаяся на крыльце, ходила ходуном вверх-вниз: то было его дыхание. Время от времени раздавалось сонное жужжание мухи. При виде огра процессия остановилась. Кое-кто попятился, по болоту прошелестел испуганный шепоток. Набираясь решимости, мужчины переглянулись. Поблескивали остро заточенные лезвия топоров. Огр вдруг зашевелился, заворочался во сне, будто ему снилось что-то дурное; зевнул, чихнул, из распахнувшегося рта вылетела муха. Паника охватила убийц: нельзя терять не минуты! Они бросились к чудищу бегом, увязая в болотной грязи; та противно хлюпала под ногами, забрызгивала полы их плащей. Огр тяжело приоткрыл глаза, удивлённо уставился на них: на его сонном лице застыло искреннее, даже трогательное выражение недоумения. И тут первый из нападавших нанёс удар. Монстр взвыл, подскочил от подкосившего его удара и тут же согнулся пополам, поселился в болотную грязь. На подмогу нападавшему подбежал второй, ударил ещё раз. Огр поднял голову: по его зелёному лицу катились ручейки крови. Слегка дрожащими, но все еще мощными руками он оттолкнул нападавших, сделал было рывок в сторону зарослей ежевики - но не успел он пробежать и нескольких шагов, как его нагнал мужчина (первый нападавший? Второй? Третий? В свете факелов они стали неразличимы) и всадил топор ему в шею. И ещё раз. - За что вы меня так? Чем я обидел вас? - жалобно прохрипел монстр, оседая на землю. Со всех сторон бежали к нему люди. Сверкали топоры, глухо звучали в полумраке удары и слабые стоны умирающего чудовища. ...Тяжело дыша, они сгрудились на месте, окружив тело убитого ими монстра. Оно как будто иссыхало, съеживалось прямо на глазах. Лоснящаяся, масляно-зеленая кожа превращалась в хрупкий золотистый пергамент. Один из них склонился над тушей и вытащил из-за пояса крупный охотничий нож. Быстрым, резким, будто недоверчивым движением он рассек грудину и раздвинул кожу, раскрыл убитого, словно книгу. И они застыли, остолбенели, потому что такого они прежде не видали никогда. Они ждали, что глазам откроется уродливое, разбухшее, чудовищное мясо, напоминающее о смерти и о том, что хуже смерти: раздувшиеся кишки, посиневшее сердце, чёрная печёнка, маслянистые мешки и пузыри. Но в действительности потаенные машины, когда-то приводившие в действие уже не движущееся тело, оказались такими тонкими, почти прозрачными, такими хрупкими, светящимися, такими небесными - что не хотелось даже и сравнивать их с грубой животной требухой, называть их этими пошлыми мясными именами: "лёгкие", " желудок", "кишечник". Сердце, уже не бьющееся, походило на серебряный атлас, жилы и трубки - на горлышки стеклянного оргáнчика. Нежный, едва уловимый запах цветов и ладана поднимался от них. Страшно было их касаться. И в то же время к ним неудержимо влекло. Женщины и дети опасливо сгрудились вокруг убийц, созерцая чудо. Вдруг одна из них протиснулась вперёд, расталкивая локтями мужчин - те покорно отступили, будто сраженные её напором. Откинув с головы капюшон серого плаща, она склонилась над телом убитого ими существа; опустилась на колени, приникла к его разверстой шее, прокусила зубами уже не бьющуюся жилку и начала пить. В наступившей тишине слышно было, как она глотает. Затем, пошатываясь, поднялась, отбросила прядь с мокрого бледного лба: белое лицо, алый рот, запачканный кровью. И, словно по команде, все они обрушились на тело. По очереди проникали к посмертной ране на шее, из которой тёмным ручейком сочилась кровь, искали на трупе другие жилы, большие и маленькие, разрывали зубами мясо. Их было много, и все они насытились. Опустошенное, высохшее, тело убитого смутно золотилось в темноте, будто на грани исчезновения. Они поднимались на ноги, они снова начинали дышать. Их рты были запачканы кровью, а глаза светились нездешним огнём. И они завыли, как волки воют на луну. Деревенька с тех пор стояла опустевшая. Чистые домики зарастали пылью и паутиной, кисло молоко в крынках, никто не приносил свежих цветов к серой статуе на главной площади. Никто из участвовавших в убийстве и присутствовавших при нем не вернулся после той ночи домой, будто некая неудержимая сила гнала их прочь. Они бежали от своих товарищей и соучастников, вид которых стал им теперь невыносим, от места своего преступления, от всего, что было прежде. Ибо и сами они были не те, что прежде, они изменились решительно и непоправимо, теперь они видели и чувствовали то, что человеку не под силу - и именно это видение и знание не давало им ни минуты покоя, заставляло мчаться вперёд, без продыха, минуя города и веси. И хотя им все чаще подмигивали тонколицые демоны с белоснежными крыльями и лукавыми улыбками, они больше не ждали ангелов - потому что они знали: однажды подлинный ангел явился им, и они убили его.