— •●• —
В глазах мелькали чуть ли не молнии — с такой скоростью летело очередное раннее утро, сбивающее с ног. Единственное за несколько месяцев, оно выбивалось из колеи рутины невыносимо быстрым ходом времени и сонливостью, потому что Мин впервые опаздывал. Лёгкие жгло от мороза, щёки раскраснелись до неузнаваемости, а про «застегнуть пальто» бежевого цвета даже не было и речи, когда Мин буквально летел на приближавшуюся к остановке электричку. Оставалось метров пятьдесят до знакомой станции, а в лёгких не оставалось ни капли воздуха. И Юнги клялся, что выплюнет их прямо на пол вагона, в последнюю секунду прыгая в закрывавшиеся двери, и проклинал машиниста за его нетерпеливость. Втягиваемый воздух раздирал горло, будто засорённую вентиляцию, и точно стремился вычистить всю из неё пыль, потому что даже кашлял Мин будто огнём, отчего старался сдерживаться изо всех сил и дышать через нос, идя к привычному для обитания месту. Приятное состояние полудрёмы развеялось на бегу, и Юнги начал пожирать противный червь раздражённости из-за того, что весь привычный график вышел из-под контроля, а неспешное утро превратилось в поток непредвиденных событий. Шумно выдохнув, он прислонился макушкой к покрытому витиеватыми ледяными узорами окну и закрыл глаза в попытке настроиться на нужный ритм поезда. Шорох одежд мгновенно вырвал его из молчаливых проклятий, и Мин злобно распахнул глаза, ведь до следующей станции ехать было много — а значит, его попытку заснуть должен прерывать тяжёлый стук колёс и лишь еле слышный гомон трёх бодрых мужчин, но никак не чужие шаги. Страх пропустить свою остановку ворвался в грудную клетку разъярённой птицей, и Мин почти вскочил, однако вовремя заметил знакомые пейзажи за окном и скорое приближение к городу. Через секунду страх отступил, дав место удивлению, стоило Юнги увидеть, как беловолосый незнакомец впервые встал и подался к дверям, которые будто по команде открылись спустя несколько минут под скрежет металла останавливавшегося вагона. И по какой-то неизвестной причине Мин не сомкнул глаз, не отвёл взгляда, только смотрел на несколько зашедших и нацеливающихся на свободные места людей и почему-то наблюдал. Наблюдал за грустным выражением лица плавно идущего парня, наблюдал за его бледноватыми и ничуть не розовыми щеками, за пухлыми и бледными губами, и хмурил брови, так как «неужели в этом парне не циркулирует кровь?», но потом быстро отмахивался от мыслей, посчитав их полным бредом. Только Юнги не ожидал, что этот самый бред мог яростно взмахнуть кулаком и будто доказать свою реальность, ибо в следующую секунду Мин увидел ирреальное: молодая женщина шла напрямик, нос к носу к бледному парню, который старался увернуться от столкновения, но тем самым врезался в мягкий подлокотник сидения, останавливаясь. И дар речи напрочь исчез, потому что женщина прошла сквозь замершего юношу. От Юнги стремительно убежали все ощущения и здравый разум, покинув до этого момента адекватно мыслящее тело и оставив его без поддержки и способности мыслить. Глаза распахнулись, походя на большие колёса электрички, а словно омертвевшие ладони потянулись к глазам в надежде смахнуть невозможное из поля зрения. Натёртые подушечками пальцев, они не соизволили подчиниться, доказав теорию о множественности вселенных, и Мин надеялся отчаянно, что лучше бы его перебросило в другую вселенную, а потом обратно, чем видеть в собственной не иначе, чем бред. Но людям свойственно верить своим глазам, потому что в такой ситуации они редко могут обманывать, только если ты не сошёл с ума, только если тебя не захватило безумие. Юнги не хотел быть захваченным. Сердце отстучало свой последний раз и благополучно попрощалось с Юнги, стремительно падая вниз и оставляя его лишь наедине с реальностью, бившей в виски с завидной силой, потому что в следующее мгновение небесного цвета глаза столкнулись с замершим Юном и будто стали ярче, оживились и наполнились искрящим счастьем и расцветающей всеми красками надеждой. Мину казалось, что он наблюдал за созданием новой, живой и настолько насыщенной вселенной, такой контрастной и наполненной всеми возможными оттенками, так как теперь вовсе не понимал, от чего именно сто́ит замирать: от невероятной красоты или от неверия в происходящее? Они оба не обращали внимания на уже отъезжающую от остановки электричку: бледный парень лишь распахнутыми глазами смотрел на Юнги, пока последний абсолютно не понимал, почему беловолосый стремительно приближался именно к нему, проходя сквозь чужие силуэты. Паника тут же захлестнула мощной волной и потопила в себе Юнги — если бы сейчас вагон затормозил, Мин бы точно вышел из него, и отнюдь не важно: через двери или же в окно. Воцарившаяся в голове анархия разрывала немым вопросом изнутри: «Почему никто не замечает этого парня?!», крушила выстроившиеся за всю жизнь города и затапливала страны разбушевавшимися стихиями, снося налету заученное понятие о нормальности. Потому что в следующее мгновение страх погрузился в обломки разломанной реальности и привязал их к пытавшемуся всплыть Юнги. Он успешно утонул в толще воды изнутри, а снаружи резко отвернулся к окну в старании походить на остальных людей — не замечать этого парня. Мин безучастно смотрел на пейзаж за окном, без эмоций гипнотизируя пролетающие мимо деревья, стремился игнорировать метания подбежавшего юноши, если его можно было так назвать. Левую руку пробила мелкая дрожь, только беловолосый упал на сидение, стоящее к Юнги передом, а Мин боковым зрением заметил собирающиеся на глазах странного парня слёзы. Он махал руками перед лицом Юнги, шептал что-то совсем тихо, пока слезинки одна за другой скатывались по бледной коже, в панике маячил перед отведённым взглядом Юна. Шёпот становился всё громче и громче. — Пожалуйста… скажи, что ты видишь меня, — вторил сам себе парень, продолжая стремится привлечь чужое внимание. — Прошу, пожалуйста, прошу! Скажи, что ты видишь меня… пожалуйста… — мягкий голос беловолосого дрогнул на последнем слове, и он медленно опустил руки, всё ещё смотря Юнги прямо в глаза. А Юнги отчаянно держался, отчаянно твердил себе о том, что это неправда, что этого просто не может быть, и подавлял в себе желание рассмотреть этого парня ближе, обнадёжить его, что значит ввязаться в чьи-то чужие проблемы. Но этому человеку нужна была помощь. Он не человек. Это нереально. Бред. И тогда Мин почувствовал, как гаснет надежда в чернильном небе яркой звёздочкой, как потухает огонь веры и желание незнакомца бороться. Так живо, так отчаянно этот парень всматривался в Мина, отчего хотелось поверить ему, повернуть голову к чужой и спросить, что за чертовщина была только что. Однако глаза не обманывают, поэтому либо Юнги окажется сумасшедшим среди адекватных людей, либо по-настоящему выйдет в окно, только уже на работе, отказываясь осознавать свою невменяемость. Незнакомец полностью выпрямился, не прерывая зрительного контакта, и новая порция слез вновь начала описывать длинные дорожки от глаз до подбородка. — Пожалуйста… — повторил он и затих, словно затухшая спичка, огонёк которой больше никогда не вспыхнет вновь и не будет ярко танцевать на её кончике. — Прошу, скажи… — Кто-то отчаянно пытался зажечь её, заново создать пламя, но лишь чёрный пепел осыпался вниз. — Неужели… Но я видел, ты смотрел на меня… Пожалуйста, скажи, что это правда! Чья-то ладонь вынула из коробка новую спичку в надежде зажечь. Но спичка выпала из ладони в тёмную глубину океана, что начал стремительно омывать её, дабы вычеркнуть из её короткой жизни все шансы на спасение. В один момент все законы физики оказались ничтожными выдумками сумасшедших учёных, жизненные порядки и устои — свергнуты, и Юнги не знал, что будет, если лишиться последнего — веры в собственный здравый разум. Поэтому медленно закрыл глаза и тихо вдохнул, игнорируя слова юноши, игнорируя его просьбы о помощи, игнорируя его существование. Нереальное, выдуманное умирающим от усталости сознанием Мина и совершенно бредовое, и единственный выход, который он сейчас считает действенным, — это по-детски игнорировать проблему до тех пор, пока она не решит себя сама. Он знал, что однажды станет себя за это ненавидеть.— •●• —
— Меня зовут Чимин. Юнги безнадёжно боролся с реальностью, признавая её за нечто ирреальное, за выдумки своего воображения из-за недостатка сна, и успешно игнорировал сидящего напротив парня, что придумало его сознание. — Я… всё ещё пытаюсь поверить, что ты видел меня… Я так долго молчал, потому что знал, что надежды нет, но теперь… Юнги разрывался между естественными гранями осознания и веры, одновременно пытался сломать две непоколебимые стены и грел своё ярое желание уйти, отдалиться от всего этого, чтобы не внимать слова несуществующего парня о помощи. — Я… — Чимин резко прервался и опустил голову вниз. Такое приятное на слух имя начало вертеться на языке, перекрикивая желание Мина выбросить его из своего сознания, из своей памяти, но всё-таки чужая душа вопит громче, чем все чувства вместе взятые. Но Юнги продолжал игнорировать и старался провалиться теперь уже не в царство Морфея, а куда-нибудь под землю от самого себя и от придуманного самим собой парня с именем Чимин. Плечи беловолосого неожиданно дрогнули, и вновь полный надежды взгляд устремился в закрытые глаза Юнги. И последний не смог противиться: открыл их и вновь безэмоционально уставился в окно, облокотившись лбом о стекло, на что Чимин постарался улыбнуться, скорее, самому себе, отчего его уголки губ дрогнули так же, как и ресницы, но улыбки не последовало. Он всё ещё смотрел на Мина грустным взглядом, перемешанным со всеми, кажется, светлыми, ещё не угасшими чувствами, и через секунду, идентично Юнги, тоже облокотился на стекло макушкой, продолжая всматриваться в человека напротив. Парень приоткрыл губы и выдохнул; ресницы его дрожали. Сожаление и мучившая его совесть стучали в двери подсознания, молили впустить, но Юнги лишь безучастно наблюдал за мелькающим пейзажем за толстым слоем стекла, подпирая внутренние железные двери чем-нибудь потяжелее. И тогда те сломали барьер у самого сердца. Чимин положил дрожащую ладонь на стекло и улыбнулся вымученно, постаравшись зажечь на ночном небе яркие звёзды, но внутри Юнги — утро. Электропоезд размеренно затормозил, и Юнги встал резко, двигаясь по вагону и выходя на утренний морозный воздух. Спиной Мин не видел одиноко скатившуюся по улыбке слезу.— •●• —
Ночь обрушилась тёмной пеленой и окутала ею сидящего на станции Юнги, но освещение уличных фонарей не дало ночи завладеть всем пространством, отгоняя тьму подальше. Борьба двух разных неживых созданий абсолютно не интересовала Юнги, задравшего голову наверх и стукнувшегося макушкой о заднюю стенку крыши станции. Клубы пара успокаивающе вырывались изо рта, танцуя в неком вальсе, но Мин даже не думал застёгивать пальто: сердце отчего-то противно ныло и сжималось в малюсенький клубок, стараясь спрятаться от незнакомой боли. Будильник прозвенел полчаса назад. Его срочно задержали на работе, а теперь он был вынужден сидеть на ночном морозе и превращаться в снеговика. И лучше бы он превратился в бесчувственную гору снега, чем ощущал непонятную и слишком неожиданную апатию, настолько сильно щемившую сердце. Ночь действовала в качестве источника боли, а не обезболивающего от него? Но ведь он не был подростком. Хотелось спуститься на железные пути, отбросить телефон без каких-либо контактов куда-нибудь за спину со всей силой и ходить в одиночестве, расставив руки в стороны, однако теперь взрослое сознание не давало столь безответственно поступить. Глаза закрылись, а лёгкие пропустили ледяной воздух сквозь себя — казалось, ничто не согреет их изнутри, так как барьер у сердца сломлен. Желание закурить прервалось ещё более яростным желанием просто броситься под вагоны идущих поездов, но реальность окутывала лишь тишина и далёкие звуки проезжающих по шоссе машин; да и руки вовсе онемели. Юнги выровнялся и сомкнул пальцы вместе, стараясь их согреть, но вскоре просто поставил локти на колени и уткнулся лбом в сложенные друг к другу ладони, борясь с желанием вышвырнуть пустой телефон к чёртовой матери, потому что никакие контакты ни в его памяти, ни в его жизни его не держат. Лишь его сознание пыталось вытащить самого себя из абсолютного ничего и из постоянного колеса Сансары «дом — работа — дом», олицетворяя себя в образе Чимина. Юнги поднял пустой взгляд, полностью игнорируя только что подъехавшую электричку и понимая, что скоро не сможет этого делать. Хотелось расслабленно сидеть до самого рассвета на скамейке, замерзать до окоченения пальцев, хотелось идти куда-нибудь в другую сторону от дома пешком, забывшись в своём бессмысленном существовании, но Юнги увидел белую в окне макушку и не смог противиться. Но смог воспротивиться самому себе, чтобы вновь проигнорировать свой очередной немой вопрос о нормальности и с радостью в глазах приземлившегося напротив Чимина. Только... на этот раз в его глазах надежда отсутствовала, заменившись прочной крепостью из непоколебимой безысходности. Веки машинально сомкнулись: желания покинули Юнги прежде, чем он зашёл в вагон, а тупую боль в сердце хотелось подавить ещё больше, чем лицезреть реальность. Тепло рядом оказалось вдруг слишком неожиданно, но практически мгновенно согрело всего Юнги, восполняя не восполняемые запасы необходимого тепла, что так давно ушло ещё в самом начале, и его крохи в проломанном барьере у сердца. Борьба между двумя инь-янь, светом и тьмой завязалась вновь, когда освещение вагона выстроило прочные стены за окном, чтобы не дать взглянуть на то, как на ночном небесном покрывале чернильными разводами появлялись яркие и еле видимые звёзды. — Год прошёл… — шептал Чимин, зная в своей реальности, что его слова не будут услышаны, в то время как Юнги прятался от своей. Но никто не знал, что сплетённые нити, которые они стремились разорвать голыми руками, — одна ничем не искажённая реальность. И они продолжали не замечать этого. Они не хотели замечать. Юнги не хотел. — Сегодня… мой день рождения, знаешь… — продолжал Чимин, рассматривая свои бледные маленькие ладошки, — не знаю, почему я всё ещё продолжаю разговаривать с тобой, но сегодня последний раз, — слова становились всё прочнее и твёрже до такой степени, что последние не столько полоснули слух Мина, сколько сознание. И осознание потекло по венам, перемешавшись с кровью, стремилось дойти до сердца, куда вскоре ворвалось убийственным тайфуном. Юнги яростно пожелал выплюнуть его, а не, как хотел ранее, лёгкие, потому что без последних жить он не сможет, а без сердца в качестве заведённого робота — запросто. Ведь это был самый лёгкий путь. Знакомый скрежет металла свидетельствовал об очередной остановке, но на этот раз всё происходящее выбилось насовсем за рамки и ушло так же, как и Чимин, что поднялся медленно, схватившись за поручень и оставив своё тепло на теле другого человека. Юнги заставил себя опять игнорировать остановившегося спиной к нему беловолосого: он не хотел слушать его слова, не хотел думать о том, что всё сказанное — правда, а всё не доказанное — реальность. — Когда ты посмотрел на меня, но, возможно, это не так… я почувствовал какую-то веру в себя, в своё… существование, — Чимин что-то шептал тихо, но, как бы Юнги не противился, его слух всё равно внимал, а сердце, ликвидировавшее мозг, осознавало в тот момент, создание какой именно вселенной плескалось в небесного цвета глазах. Так создавалась человеческая вселенная. — Исход всё равно один, но… — Парень стоял ещё несколько секунд, печально рассматривая выход из вагона, а потом обречённо прошептал: — Даже если ты сейчас не слышишь... я всё равно хочу сказать спасибо за то, что дал мне надежду. — И за его спиной медленно сомкнулись металлические двери. Дыхание остановилось вместе с происходящим вокруг, но режущей болью в сердце падали тяжёлые обломки рушившегося неба, крушились осколками потухшие звёзды. И Юнги чувствовал разрушение той вселенной, которую однажды заставил отстроиться, только теперь она придавливала всем своим весом и стремилась своей яростью похоронить под собою Мина. Сердце кровоточило так сильно из-за ранивших его камней, билось в клетке, убивая само себя, и вскоре просто затихло под забившими его громадными обломками. Неужели он смог дать настолько огромную надежду, а после вырвать её из груди с пустившими в сердце корнями? А после сердце забилось вновь, вырвавшись из покорёженной души криком отчаяния и осознанием собственной ошибки. И Юнги не понимал, откуда же по лицу покатилась слеза, наполненная горечью и виной, страхом и трусостью. С его души будто сняли цепи, с его сознания будто смахнули прочно вцепившуюся в него маску, освободив разум настолько, чтобы он смог прочувствовать реальность и осознать, что она всего лишь одна. Тело само подорвалось с места, а пальто чуть не слетело с плеч, когда Юнги бросился через весь состав в кабину машиниста: незнакомые лица мелькали в каком-то беспорядке, настоящем хаосе, но Мин отчаянно бежал и абсолютно не понимал, почему стрелами с огненными наконечниками в сердце врывалась боль, отчего потухший огонь начал мстить? Трясущимися руками продолжала дёргаться ручка, а стуки в дверь машиниста не стихали до тех пор, пока электричка послушно не остановилась и не выпустила Юнги на морозный ночной воздух. Взгляд в панике метался по далеко раскинувшемуся полю, цеплялся за образы еле освещённой станции. Ноги со всей скоростью несли тело сквозь тьму через железные пути, и было бы всё равно, даже если бы какой-нибудь сейчас состав исполосовал тело Мина. Мелькавшая страшным осознанием мысль молила о том, чтобы успеть, подгоняла предчувствием неизбежного, и Юнги бежал, бежал через маковое поле, падал отчего-то раз за разом, будто в каких-то фильмах с самым отвратительным и трагичным концом. Маки неспешно колыхались от лёгкого ветерка, а после изворачивались от ног несущегося Юнги; ветер заставлял ощущать физическую боль от невыносимого жжения, но Мин больше не спотыкался о собственные ноги. Он больше не хотел повторять совершённые ошибки. И тогда он увидел, как фигура вдалеке резко обернулась, глядя прямо на Юна, отчего ноги понесли его ещё быстрее, лишь бы скорее, лишь бы достичь, казалось, невозможную цель. Ведь никогда не поздно, верно? — Чимин! — изо всех сил крикнул Юнги, всё ближе и ближе приближаясь к замершему в безмолвии силуэту, который осел в неверии, только услышав донесшийся до него крик. Мин сглотнул стоявшие поперек горла слёзы, от которых глаза жгло неимоверно, и упал на колени возле силуэта, крепко обвивая руками его дрожавшие плечи. Юнги вжался сильнее и боялся невыносимо, что Чимин мог исчезнуть и испариться насовсем, пока последний замер в бездействии. И Мин абсолютно не понимал, почему так отчаянно стремился достичь этого парня. В Юнги настала ночь; взошедшая на ночном небосводе луна освещала двоих парней в окружении алого поля, в то время как Мин шептал, стараясь вернуть упущенное: — Я… видел тебя. И чувствовал невероятную вину за сокрытие правды, наблюдал за шокированным лицом Чимина, сжимая его в объятиях ещё крепче и боясь отпустить. Чья-то ладонь, ранее уронившая нетронутую спичку на пол, подняла её с пола и чиркнула о бок коробка: алый огонёк затанцевал, рассеивая тьму. И свет от него заискрился: Чимин поспешно отстранил Юнги от себя и улыбнулся счастливо, без натянутости и сокрытых глубоко безнадёжности, мучений. Юнги бы вновь не поверил в реальность, начал отрицать происходящее, ведь в следующую секунду ладонь Чимина потянулась к щеке Мина и задрожала мелко до тех пор, пока её холод не растопило тепло, а белоснежные волосы не начали осыпаться яркими искрами. Слеза на чужом лице мелькнула в белом свете. Потаенные страхи окутывали шёлком ужаса и неспособностью повернуть время вспять, потому что Чимин исчезал. — Нет-нет-нет-нет! — Юнги продолжал произносить это вслух громче с каждым разом, когда внутри киты умирали из-за засухи океана, бились беспомощно в агонии и молили всех богов о том, чтобы повернуть время вспять. И Мин умирал вместе с ними. — Тише… — Чимин вновь улыбался, смахивая с чужой щеки катившиеся слёзы. — Этого… — Этого можно было избежать! — воскликнул Юнги, проникаясь безумной ненавистью к самому себе, к жизни, не дающей второго шанса. — Прости меня, прости, я видел тебя… как ты прошёл сквозь людей, и я не мог понять, кто ты... — Мин держался за плечи парня напротив двумя руками, опустив голову вниз, и вновь сглатывал льющиеся поневоле слёзы. Он в безумном отчаянии не понимал, как этот парень мог стать кем-то важным, кем-то ценным, или же всё намного проще? Боль вины и утраты раздирает изнутри лишь оттого, что этот парень исчезает из-за безразличия Юнги к чужому человеку? Из-за его отрешённости к чужой жизни? Если бы время имело возможность повернуться вспять и разорвать сети происходящего, если бы только можно было избавиться от трусости, сознание Мина не раздиралось бы кровавыми ошмётками. Чужая жизнь не утекала бы яркими вспышками на замёрзших ладонях. Кровоточившее сердце практически разорвалось, стоило Чимину вновь улыбнуться сквозь слёзы. И в этот раз Юнги смотрел точно в глаза, напрямую следя за воскресающей вселенной. Только теперь в ярких глазах выстраивался лишь маленький домик у моря. А после Юнги увидел там себя. И понял, что последние искры дотронулись до его лица в момент, когда прозвучали настолько искренние и наполненные благодарностью слова: — Спасибо за то, что отпустил меня. Последняя искра растворила в себе улыбку ярким светом, поднимаясь куда-то вверх, и исчезла во тьме ночи, что через секунду поглотила в себе яростный и полной ненависти ко всему живому вопль сломленного своей же ошибкой человека. Маки старались скрыть слёзы в своём алом окрасе, а сердце сливалось в их цвете, колышась окровавленной надеждой с ветром в унисон, когда алый огонёк окончательно погас во тьме пустого чернильного небосвода.