На границе Пустоты

Я не чувствовал ног, когда шел вверх по ступеням. Не чувствовал их и когда подходил к дверям в твою многоэтажку. Только в ушах звенело. Время расплавленным стеклом тянулось вокруг, искажая цвета окружающих предметов, делая их ярче, размытее, как во сне или лихорадке. Спину выпрямило чуть ли не до боли, и шея не поворачивалась, одеревенев. Я просто шел вперед, зная, что ты следуешь шаг в шаг. Ты спокойно нажал кнопку вызова лифта, и мы молча смотрели на табло, наблюдая, как он спускается вниз, заставляя цифры перепрыгивать в обратном отсчете: Семь… Шесть… Пять… Я чуть сжал пальцы левой руки и понял, что ладонь вспотела и влажная. Четыре… Три… Два… Интересно, сейчас что-нибудь рванет? Один… «Дзинь». Нет. Никакого взрыва. Створки разъехались, добавив света в уснувший холл, и я шагнул внутрь все так же молча. Молча вошел и ты. Нажал на «одиннадцатый». Двери закрылись. Лампочка в лифте моргнула, и мне подумалось, — вот сейчас и закоротит. Это было последней мыслью. Дальше, словно во все том же бреду, я притянул тебя сам, поймав сначала за футболку, а потом и за волосы. Кусая, искал твои губы, находил, отнимал свои, сплевывая прилипшие пряди. Дыхание смешивалось со слюной, казалось, что вот-вот захлебнусь твоим языком или стоном, ощупывал тебя, как слепой, узнавая, различая, отыскивая, и чувствовал, как встречаются наши ладони то на тебе, то на мне, неизменно на мгновение переплетаясь и продолжая свои скольжения вверх по бедру, груди, животу, и… «Дзинь»! Ты отстранился и сразу развернулся спиной. Я тупо смотрел тебе между лопаток и последовал, как за мишенью, за выбившимся из-под ворота футболки несрезанным ярлыком. Переставлял ноги, а на висках появилась испарина, и сердце принялось все сильнее биться о ребра — до него быстрее, чем до ума, докатилось понимание, чем закончится сегодняшний вечер. Шел за тобой по длинному темному коридору, слышал, как ты достаешь из кармана ключи, как крутится механизм замка, после — как поскрипывает дверь, и с каждым звуком нетерпение, собственническое и жаркое, разгоралось в груди. Я просто стряхнул мокасины с ног. Не стал дожидаться, когда ты начнешь расшнуровывать ботинки и обхватил тебя руками под ребра, уткнулся носом тебе в спину, упиваясь запахом тела. Ты хмыкнул, вскинул плечи, чуть высвобождаясь из моих объятий, нагнулся вниз, отчего на спине появилась полоска обнаженной кожи, проложив палец за пятку, сбросил ботинок. Мои руки сами легли сверху, заползли под футболку, чуть царапая кожу на пояснице, тебя выгнуло, и ты, резко обернувшись, ухватил руками мои бедра и оторвал от пола. Мне стало так легко и весело, что я безумно, свободно захохотал во весь голос. Обхватил тебя ногами и обнял твою голову, водя подбородком по твоей макушке, и знал — не уронишь, не сейчас. Стукаясь о стены коридора, ты нес меня почти вслепую, а я вновь и вновь отыскивал твои губы. Твое дыхание было таким же отрывистым и сбивчивым, как и мое. Сквозь поцелуи я наощупь принялся разматывать бинты на шее — о боги, как же они мешают, а ты вовремя отклонялся, помогая, и когда я отбросил ненужную марлю прочь, сделал то, что снилось мне множество раз — провел языком по изгибу шеи до уха и услышал твой шумный выдох. Я вновь засмеялся, как довольный ребенок, весело и невинно, с любопытством, словно все происходившее просто игра, будто все понарошку, не взаправду, — просто очередное сновидение. Ты сжал мои бедра почти до боли, и со всего размаху бросил на кровать, так, что я несколько раз подпрыгнул и сразу после тебя потерял. Мне это не понравилось, и по запаху, по наитию, я протянул руки, выхватывая тебя в пространстве. Зажал твою, такую же лишнюю, как и бинты, футболку и стащил ее с тебя прочь. Возбуждение вдарило в голову так, как никогда с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. Рельеф пресса, мышц груди, ключицы, — все на ощупь. Все так, как рисовалось в моем воображении, когда я представлял тебя, украдкой закрываясь в комнатах и ванных, и от этого осознания с губ вновь и вновь срывался рык. Твоя рука легла в пах, туда, где уже давно однозначно и очевидно возбужденный до изнеможения член пытался прижаться к животу, утягивая за собой ткань брюк. Я сам попутно нашаривал застежку на твоих, наталкиваясь на руки, прерываясь и пытаясь вновь и вновь высвободить эту чертову пуговицу. Ты сделал это сам. И когда одна моя ладонь нырнула под грубую джинсу и сжала твою ягодицу, ты укусил меня в шею так сильно и сладко, что я с хрипом выдохнул. По каналу в члене ощутимо запульсировало. Сейчас мне было абсолютно безразлично, кто будет сверху, кто снизу, было важным только одно — чтобы это продолжалось. Ты, проведя по колену и голени, стянул с моей ноги штанину и крепко ухватил лодыжку, чуть разворачивая. Я же попробовал стащить с тебя джинсы, но не вышло. Тебе пришлось и это сделать самому, и когда мои пальцы нащупали мелкие сопрелые завитки на твоем лобке, а после и соприкоснулись, оглаживая, с горячим, не менее твердым, чем у меня членом, голову сорвало окончательно. Запах обоюдного возбуждения перемешивался в воздухе. Твои губы задерживались вновь и вновь на моих губах, а после — на шее, на груди… Ты отбросил мои брюки куда-то в угол и прижал мою лодыжку к своей щеке. Поцеловал в выпирающую костяшку. Поймал вторую ногу под коленом, нажимая, разводя, и я понял, что на этот раз буду снизу — посмотрел на тебя из-под ресниц, и мне понравилось, с каким жарким нетерпением ты сейчас меня разглядываешь. Ты тоже красивый… Мой. Я потянулся к тебе руками и смог лишь кончиками пальцев коснуться твоей талии, привлекая. Ты все понял и опустился сверху, припадая кожа к коже. Весь горячий, чуть влажный, с умопомрачительным запахом, с тонкой, но гладкой от пота кожей, жаркий… Я затерялся в твоих волосах, прижимаясь всем телом, обвил тебя руками и ногами, как лоза, чувствуя, как член упирается тебе в живот, соскальзывая, и судорожно задышал тебе в ухо. — Я знаю. Сейчас… — прошептал ты. Рыкнул, впился ногтями тебе в спину, замотал затылком по постели, уже не просто желая тебя, а требуя. Нашарил на ощупь твой член, сжал, от чего тебя тоже неплохо тряхнуло, а после, собрав пот с груди и смешав с собственной слюной, обтер его этой смесью. Ты застонал, упираясь лбом мне в ключицу. Хватит. Все. Мне не нужно сейчас долгих прелюдий. Я сам помог тебе нащупать кольцо ануса, подставил головку прямо к нему, двинул бедрами в нетерпении, потянув за плечо на себя. А дальше я плохо помню, что именно происходило. То твоя рука на моем члене, то моя собственная, то обе вместе. Меня мотало по всей постели, мы сбивали одеяло и подушки на пол, я чувствовал, как простыни делаются влажными под спиной, видел, как ты, чуть приподнимая меня одной рукой за бедра, выпрямляешься, и свет от окна скользит по твоей груди, очерчивая сухие поджарые мышцы. Помню, как я облизываю твою ладонь, как во рту солоно от того, что прикусил губу, или сами потрескались? Как много тебя сейчас во мне, и то, какой ты сейчас ладный и правильный. Понимая, что больше не могу, сдаваясь первым, сжал свой член сильнее, зажмурился и до болезненности сладко прошелся несколько раз. Почувствовал, как внутри зарождается пульсация. Семя мучительно долго пробивалось наружу, выплескиваясь рывками, скапливаясь на животе студенистой лужицей, и как в это же время я слышал сам себя, зовущим тебя по имени. Кажется, я в тот миг так сильно вцепился в твою ладонь, что чуть не переломал пальцы. Медленно распробовал, как накатывает облегчение, словно все, что я тащил за собой минувшие годы, реализовалось в этом моменте, как вся не выраженная, зарытая в недрах потребность в тебе получила наконец-то свое воплощение. Еще раз прошелся по твоей груди ладонями, оглаживая каждый мускул, и почувствовал, как пощипывает в глазах. Да неужели слезы? Ей-богу, будто девица в первую брачную ночь… Спрятал их за глубоким выдохом, все еще чувствуя, как меня распирает изнутри, подался тебе на встречу, ощущая болезненную теплоту, желание сделаться еще ближе, спрятал стон щемящей нежности в твою пойманную ладонь, сглотнул комок в горле и прошептал, неосознанно, безотчетно, как шептал когда-то в детстве про себя: — Я люблю тебя, Соби… — всхлипнул, так и не ссилившись совладать со слезами. Закрыл лицо ладонями. Ты сделал несколько толчков, уже плавнее и медленнее, и я ощущал, как мышцы плотно охватывают тебя то расширяясь, то сужаясь, а после… Что-то изменилось. Твои движения постепенно делались механическими. Я забрал одной рукой волосы надо лбом, и взглянул на тебя украдкой. Твои глаза вдруг потухли, преисполнились какой-то непонятной мути. Губы сжались в прямую линию, и я с ужасом начал понимать, что все черты лица складываются в опостылевшую безразличную маску. Твое возбуждение постепенно отступило, и вместо упругого, распирающего члена, я ощутил внутри лишь несколько последних невнятных скольжений… И ты отстранился. Сердце заколошматилось о ребра. Ты меня отпустил, и ноги упали на простынь, заметно подергиваясь от перенапряжения. В животе там, еще где несколько минут назад я ощущал легкость и освобождение, внезапно могильным камнем застрял испуг. Его пульсом проталкивало к горлу и, показалось, порвало голосовые связки — отчего-то свело гортань. Я немо зашевелил губами. Твои, вновь ставшие безразличными, глаза высекли меня вдоль и поперек, и ты пренебрежительно усмехнулся: — Это не запланировано. Что? Я быстро попробовал сесть, но не вышло. Потерял равновесие, ощущая как ходят ходуном мышцы во всем теле. Оперся на руку, вновь поднял на тебя глаза, пытаясь понять, что вообще только что произошло, а ты встал с постели в один рывок, подцепил ступней джинсы. Сел обратно, одеваясь, и не поворачивая головы спросил: — На кого ты работаешь, Дайчи? Много ли тебе платят за подобные услуги? Я пытался осознать вопрос. Ты встал, прошелся по комнате, ища рассеяным взглядом что-то на полу. Поднял футболку. А я все еще оцепенело пялился на тебя, не понимая, о чем же ты сейчас говоришь, но нижняя губа уже предательски задрожала. Ты закончил с одеждой, и выудив откуда-то сигареты, шумно достал одну и прикурил. Выдул дым, тут же подсветившийся холодным лунным светом, встал у окна и задумчиво продолжил: — Если твои хозяева решили, что достаточно лишь кинуть мне паренька, одновременно похожего и на Минами, и на Сеймея, и на… — Тут ты осекся, мотнул головой, стряхнул пепел прямо на пол, — В общем, нет. Мне это не нужно. Передай им, ничего не вышло. И убирайся вон. Я слушал тебя и чувствовал, как усиливается внутреннее оцепенение вместе с внезапно почувствовавшейся болью в теле, саднящим укусом на шее, царапинами на бедрах, пульсирующей жгучей тяжестью в промежности. И я все-таки всхлипнул. Получился один единственный некрасивый, мерзкий стон сквозь обосновавшийся в горле комок. Так всхлипывают дети сквозь слюни и слезы. «Дети всегда громко смеются, а после так же громко плачут», — вспомнилась мне Киер, расхаживающая с Нари на руках. Север… Я оскалился. На место оцепенения пришла злость и ярость. И ненависть. Жгучая, не менее поглощающая, чем страсть. Я провел пальцами по глазам, надавил так, чтобы действительно сделалось больно. И очень тихо засмеялся. Что я там рассказывал себе еще сегодня утром? Такой важный и самонадеянный. Умный, все понимающий. Смешно. Весь день я вел себя как ребенок, которому кажется, что он все знает, все умеет. И теперь я сижу здесь перемазанный собственной спермой, голый, презираемый тобой. Боги, да как же это нелепо! Я засмеялся громче и злее. Вместе со злостью вернулись и силы — я поднялся на ноги быстро, ловко. Тряхнул головой, отбрасывая пряди в сторону от лица. Подошел к тебе и, смазав с живота остатки спермы, с каким-то дьявольским наслаждением запустил перепачканные пальцы тебе в волосы. Иди теперь и ты отмывайся. Хотя куда уж там? Такие же злые, грызущие мысли. Ты вздрогнул. Резко повернулся и встретился со мной взглядом. У тебя дрогнула бровь от того, что, наверное, ничего хорошего на моем лице написано не было. Я же, поймав тебя на замешательстве, потянулся вперед и успел мазнуть языком по твоим губам прежде, чем ты отстранился. — Без своих очков Вы слишком дальнозорки, Агацума-сан. Совершенно не видите, что творится под носом, — и пошел искать брюки. Я знал, чувствовал, что произошедшее не твоя вина. И не моя. Но мы оба отвечаем. Причинил ли я тебе боль? Не знаю. Ты же своими реакциями, словами определенно уничтожил во мне все подчистую. Казалось, что мир застилало алой кровавой пеленой на руинах, и если бы у меня в руке оказался хорошо наточенный клинок, я бы без колебаний снес первую попавшуюся голову. Но не твою. Это было бы слишком просто. Живи, Соби. Долго еще живи. Множь свои страдания. *** По улице шел босиком. Не стал забирать у тебя еще и мокасины. Редкие полуночные прохожие провожали меня испуганными, недоумевающими взглядами, а один выпивоха, судя по запаху, рыбак, даже сочувственно предложил вместе «накатить». Я сверкнул глазами, сбросив личину, а он сделал защитный жест рукой и испарился за поворотом. Не надо меня сейчас трогать, «дядя». Чувствовалось, будто я сейчас нестабильный атом, — одно малейшие постороннее вмешательство, и мир разлетится на куски от запущенной мною термоядерной реакции. Не помню, чтобы мне когда-либо настолько хотелось чьей-то крови. Порой думалось вернуться, подняться к тебе на одиннадцатый, схватить за горло и сжать пальцы, ломая с сочным хрустом позвонки и трахею. И мне даже страшно от этих мыслей не было. Или просто сбросить личину, приобрести свой до жути мертвецкий вид и заявиться в самый центр города. Безумно хохотать и гоняться за прохожими, изображая гуля. А еще можно было… Много еще чего можно было напридумывать. Но зачем? — Ребята! — крикнул я вслух на всеобщем и раскрыл систему. *** — Я хочу вернуться на Эрду. — Ты уверен? — прозвучал басовитый голос Шиза. Я сморщился, облизал прикушенную губу. Если захотеть, то она затянется моментально. Но мне не хотелось. Она была сейчас для меня напоминанием. — Да, — твердо ответил я, но пауза затянулась, и я вздохнул, — Нет… Не знаю. — Как Творцу, тебе на Эрде сейчас делать нечего, а как Источнику… Я бы сказал, что ты будешь практически бесполезен. — Шиз никогда не пытался сглаживать углы. Я поморщился, потрепал челку — и когда этот жест успел вернуться? — Ладно. Я, в общем-то, согласен. Тогда давайте строить план? Вы уже посмотрели мои воспоминания, удалось найти что-нибудь подходящее? Я ни черта не разобрал в том калейдоскопе энергетических потоков. Все, что я увидел перед встречей с Четвертым, это какие-то непонятные огромные сплетения, медленно кружащие и пульсирующие, словно органы непостижимого существа. — Хочешь разобраться сейчас? — вступил Гранж, словно что-то уже подсчитал. — Насколько смогу… — Третий… — словил я скомканное послание Кея, словно он пытался его ретранслировать «шепотом». — Сейчас не самое хорошее время… — Сейчас самое что ни на есть удачное время, — отрезал я, готовясь принять новый увесистый пакет данных от Умника. Второй вечно перебарщивает со своей опекой, а мне казалось, что интеллектуальный подзатыльник — это именно то, что нужно. — Что именно ты хочешь знать? — Да грузи все, что можешь. Что смогу переварить, переварю. Я размял плечи, попутно ощущая, как все еще горит укус на шее — наверняка там сейчас здоровущий синяк… — Подключаюсь, — сухо обронил Третий, и перед глазами появились сотни параллельных картинок, словно телевизионные каналы на разных частотах передавали сериалы, новости и ток-шоу. А я записывал их в сознании, как обычно выхватывая основное, самое важное и понимаемое. Те энергетические шестерни — действительно своего рода органы, мне не зря так показалось. Запитывались они путем хитрой последовательности накопителей и преобразователей. Накопителей вроде той, во много раз усложненной батарейки Первого. Некоторые картинки я несколько раз повертел в голове и мысленно присвистнул — это же надо до такого додуматься! Одно из сплетений акцентировалось сильнее всех — мое внимание притянулось к его сполохам. В моих воспоминаниях он виделся желтоватой вязью, резной, с гранями, как светящаяся золотом снежинка или звезда. От него в разные стороны пространство пульсировало энергией, и приглядевшись вновь, будто на замедленной съемке, я почувствовал, что сознание вот-вот взорвется от догадки. Вот он! Генератор Антибожественных Частиц! Да ладно! Должно быть, тело мое сейчас покрылось холодным потом. Они его нашли и ничего мне не сказали? Я присмотрелся к этой махине еще внимательней. По ее сплетениям, как по электрическим проводникам, бежала сила, попеременно выбрасывая малейшие, едва заметные частицы. Мысленно пролетел над «звездой-снежинкой» вновь, пытаясь понять, где именно зарождается импульс. Совершенно не удивился, обнаружив его в самой середине, куда подавался основной силовой поток от энергонакопителя. Ну, в общем, да… Махина знатная. Что теперь с ней делать? Я бегло просмотрел остаток данных и, придя в себя, постоял, схватившись за голову. Встряхнулся. Объем, конечно, солидный… — Я, кажется, понимаю… — проговорил, вновь облизывая губу. — Там такая махина, похожая на здоровую звезду, да? — Именно, — отозвался Гранж. И замолчал в ожидании моих вопросов. — Есть идеи, как эту штуку можно разбить? — спросил я, «усаживаясь» в невесомости поудобней. — Есть, — вновь откликнулся Третий, а я понял, что начинаю раздражаться. Чего-то ребята темнят. — И какие? — спросил, пытаясь предугадать ответ, и вновь нарисовал в голове вифлеемскую звезду. — Можно застопорить механизм передачи энергии на осевой блок. Это даст задержку на центральном узле, и появится прореха во времени, когда мы сможем пересечь мембрану Эрды, — отчеканил Гранж и вновь замолчал. Я хмурился, параллельно представляя схему. Все, вроде бы, логично. Это действительно именно тот план, который обрисовался у меня в голове еще при просмотре «воспоминаний». Но, черт побери, и как это сделать? — Ребята… — с каким-то нехорошим предчувствием позвал я. — А правильно ли я понимаю, что если попробую вмешаться в эту махину, мой собственный резерв размотает, как катушку ниток? — Правильно. В очередной раз за день у меня затряслись колени. Дурное предчувствие не просто витало где-то неподалеку, а начало давить всей мощью. Оно собиралось бисеринами пота на висках. Я прикрыл глаза, и перед внутренним взором распростерлась огромная золотистая звезда, слепо глядящая на меня единым оком. Меня затрясло уже теперь целиком. Я открыл глаза и увидел черноту. Впервые за много лет от вида системы у меня побежал по спине холодок. Вновь закрыл. А там звезда. — И другого выхода нет? — спросил я неслушающимся голосом. — Может, можно создать батарейку… Ну, большую такую… А? И ее, возможно, хватит… А, Гранж? Третий, как обычно, ровно отозвался, констатируя факт: — Батарейка требует подключения. Вмешательство неизбежно. Я остановил ход мыслей, просто заставил себя не думать, ориентируя все свои силы на ровное правильное дыхание. — Ты не обязан, — проговорил Кей, материализуясь в осязаемой человеческой оболочке моего брата-близнеца. Подошел ко мне через невесомость и тьму, присел у ног и положил голову на колени. Погладил мою ладонь один в один похожей. — У тебя всегда есть выбор, братишка… Я чувствовал, как появляется понимание почти физической болью. Сделалось трудно дышать. Я положил пальцы на голову Кея, несколько раз провел по ней, разглаживая волосы, а после медленно поднялся на ноги. — Сейчас мне нужно уйти. Мне нужно время, — проговорил я вслух, чувствуя, как бешено трясутся мои руки. — Сколько нужно, Рик, — проговорил в ответ Второй, но не улыбнулся, как обычно. Вновь закрыл глаза, и передо мной разлилась золотом многоконечная звезда. И теперь ее сияние вещало о моей собственной гибели. *** Я просто спрыгнул с крыши к тебе на балкон. Забавно. Ты ко мне забирался снизу. Поприветствовал этот факт невеселой усмешкой и, не спрашивая разрешения, тихо вошел в комнату. Тут было темно и сильно накурено. Аромат табака немного маскировал запахи проведенной ночи, но даже его душная горечь меня сейчас не тревожила. Я подошел к кровати и посмотрел на тебя. Спишь. Наверняка вымотался, пока строил свои дурацкие предположения. Волосы мокрые, — и ведь действительно пошел отмываться… Я усмехнулся, припомнив свою выходку, будто случилась она каким-то очень давним летом, будто произошла в неком ином, третьем мире. Во мне уже перегорела вся злость и обида, измоталась быстро, истаяла, почуяв присутствие более мощного соперника — ужаса. Горечь, правда, осталась, но горечь — это ничего, с ней можно жить. Она потом как-нибудь сама рассосется. От тебя пахло знакомым шампунем, а от меня — пылью улиц и тобой. Я, не раздумывая и не раздеваясь, забрался к тебе под одеяло, отчего ты вздрогнул, проснувшись, и посмотрел на меня так ошарашенно, словно призрака увидел. Открыл рот и уже набрал в легкие воздуха, чтобы мне что-то сказать, но я поднес палец к твоим губам и прошептал, словно боясь нарушать восстановившееся спокойствие ночи: — Через балкон залез. С крыши. Ты нахмурился, а я обхватил тебя руками поперек груди, как когда-то в детстве, уткнулся тебе носом под мышку, прижимаясь всем телом, спасаясь от вселенского ужаса на твоем плече, и для надежности перекинул через тебя колено. Ты растерянно замер, а я тихо проговорил: — Только до рассвета. Дай мне так полежать до рассвета, пожалуйста, а после я исчезну, — и, закрыв глаза, понял, что свет вифлеемской звезды чуть померк, сделался не таким призывным и режущим. О чем-то поразмышляв, ты обнял меня, притянул ближе, пристроив подбородок на моей макушке, глубоко вздохнул и прошептал: — Спи. И я уснул. *** Когда первые солнечные лучи забрезжили на горизонте, я выскользнул из постели незаметно, совсем тебя не потревожив. Оставил твои брюки сложенными на стуле, и теперь стоял на пороге балкона Источником, безголосым и бестелесным, разглядывая тебя спящего, будто в последний раз. — Прощай, Соби… — шептали не мои губы, а того, кого когда-то звали Рицкой. Этому пареньку тут больше не место. Когда солнце взойдет полностью, он истлеет вместе с туманом над рекой у тебя под окнами. — И спасибо.