***
В маленькое окно, не закрытое ставнями, смотрели ледяные звёзды. Небо лилово-чёрной чашей опрокинулось на землю. Холод. В комнате, казалось, жарко уже от одной маленькой свечи, бросавшей тяжёлый, багровый свет на стену, стол и смятую постель. Густую тишину рвали тяжёлые вздохи, стоны, рыдания, крики, звериный, страшный, ни на что не похожий хрип. Мучительная песнь боли и страдания перемежалась шёпотом, словами успокоения и утешения, мольбами и бессмысленными молитвами… Тяжёлая ночь.***
— Питьо… Амрод… Отец, нет, корабли! — пугающе худое лицо Майтимо, слёзы и безумие, очередной возглас брата, вздымающиеся от судорожных вдохов рёбра. Финьо видел это уже четыре ночи. Под глазами лежали тени, вязкая дремота сидела на шее, но он не мог доверить Руссо кому- то из эльдар, ненавидевших его за Хелькараксэ и Альквалондэ. — Тсс…это сон, страшный сон, успокойся, всё будет в порядке, — тщетно. Финдэкано сам себе не верил. Это не сны. Это ужасные воспоминания. — Там… Atar! Гавани… Ноло, льды, прошу, нет! Не брошу…- и вдруг снова осмысленный взгляд, устремлённый на Фингона. — Вот так, всё хорошо, — брат слабо улыбнулся, — попьёшь немного? Глоток, второй, и Майтимо снова опускается на подушку, обессилев, опускает веки… Финьо влажной тряпицей отирает пот и слёзы с бледного, как будто сизого лица. — Я… снова видел Лосгар, корабли, лебеди в огне… — Не бойся ничего. Я с тобой. Засыпай, — осторожным движением отброшены со лба мокрые рыжие с проседью пряди. Кано поправляет повязки и шины, закреплённые бесчисленными бинтами, снова усаживается рядом. Берёт за руку, ласково гладит по щеке, и снова видит боль и ужас в помутневших зелёных глазах. Значит, Нэльо вновь в Ангамандо.***
— Сколько же ты ещё будешь ломаться, а, Феанорион? Мальчишка, начитавшийся книг о доблести, чести и долге? Когда ты, Феанорово отродье, склонишь передо мной свою никчёмную голову? Я не слышу ответа! Ещё десять ударов. Кнут опускается на спину, уже покрытую не кожей, а лоскутами голого мяса. Кровь из ран на искалеченном теле, носа, разбитых губ, пот смешиваются и рекой заливают пол под цепями, на которых на вывернутых руках вишу я. — Никогда, — сил едва хватает на три слога, со свистом, хрипом и кровавым кашлем выходящих из меня. — Неверный ответ, — Он медленно подходит, проводит пальцем по горлу, собирая бордовые капли, подносит руку к лицу, вдыхает запах моей муки и страдания. Пьяный аромат боли. — Ты ошибся, Майтимо Нэльофинвэ, — хохочет исчадие тьмы, — не сегодня, так завтра ты будешь моим! Старший потомок Феанора — раб Мелькора, властелина Эндорэ, каково звучит? — Нет… Снова дикий смех. Моринготто выходит из камеры. Он, но не палач.***
— МАЙТИМО! РУССО! Очнись! — знакомый голос кричит, срывается, но его не разобрать… Железный обруч стискивает мою грудь, не давая вдохнуть, глотнуть раскалённого, сухого воздуха, прошептать, что я слышу, что я в сознании…как колотиться сердце… — Здесь, — давясь и пытаясь подняться, хриплю я. Вижу только лицо Финьо, искаженное ужасом. Он дрожащими пальцами касается моего лба, тут же одергивает руку, помогает лечь обратно. Как я устал… Кано молчит. Он понимает без слов, что это было. Он смотрит куда-то в пустоту, и наконец выдавливает из себя: — Закрывай глаза. Мне страшно. Сейчас как никогда страшно умирать. Закрыть глаза и не открыть. Валар, боль…***
Вроде заснул…или просто забытье? Потерял сознание? Пожалуйста, пусть так… тогда не будет хотя бы этих видений, этого ада… Нэльо, Руссо, Майтимо, Рыжий — умоляю тебя, заклинаю — вернись! Вернись ко мне! Прошу, живи, ради меня, ради братьев, хоть ради Клятвы — живи…***
Опять морок? Только не это… Облако, сгусток тумана за окном проходит сквозь стекло… что-то новое. Но кто почти бегом, с беззвучным плачем бросается на постель?.. Нет веса, нет боли… Я забыл, бывает ли мне не больно. Кто, дрожа и всхлипывая, прижимает к себе? Кто ты, Морготов призрак? Сознание ножом пронзает одно слово, и я произношу его так громко, как могу…как хватает голоса… — Amme… Мама… — Шшш…я здесь, сыночек мой, солнышко моё… - она плачет, но не может оторвать взгляд от своего сына — калеки, от руки, повязок, шрамов. — Amme, — кажется, только это я и могу сказать. — Прости меня, прости, прости, прости, сынок, мой маленький, мой Майтимо… — Прости меня, — говорить как будто легче. — Давно простила… Мама говорит, говорит, а я едва ли могу слушать, я чувствую, как слабею. Моя мама...она со мной. Шепчу: — Спой мне… — Х-хорошо, — удивленно отвечает amme. Думает секунду, и я слышу почти забытую песню, колыбельную… она пела её мне так давно, в Тирионе… За печкою поёт сверчок, Угомонись, не плачь, сынок, Ночь за окном морозная, Светлая ночка звёздная, Светлая ночка звёздная. Ты спи, а я спою тебе, Как хорошо там, на небе, И нас с тобою серый кот В санках на небо увезёт, В санках на небо увезёт.***
Голос Нэрданели прерывается, замирает, ломается, она поет как бы по слогам, но душа её с сыном. Маленький… навсегда. Будут на небе радости, Будут орехи- сладости, Будут сапожки новые И пряники медовые, И пряники медовые. Глупо звучат эти строки… едва ли они придадут ему сил, ну и пусть. Ты подремли хоть капельку, Дам золотую сабельку, Спи же ты скорей, сынок, Неугомонный мой сверчок, Неугомонный мой сверчок. Мать подняла глаза. Майтимо спал. Спокойно. Она положила ладонь на его впалую щёку: — Спи, солнышко. Теперь я буду приходить к тебе часто. Туман, голубовато-серый, метнулся к окну. Финьо решил, что ему просто пригрезилось бледное облако за стеклом, поднимающееся к звёздам.***