***
Джунмён потягивается и закрывает ноутбук. Он снова пришёл в эту кофейню, приходит сюда день за днём и доделывает проекты. Пора отчётов приближается к нему с такой же скоростью, как и Рождество. И Ким ещё не знает — будет ли праздновать. Коробку с игрушками он нашёл и даже выставил на видное место, этим его приготовления к празднику и ограничились. Соседские дети позвали его помочь повесить гирлянду, и он не отказал, вспоминая их милые мордашки, счастливые от одного лишь вида разноцветных теней, гуляющих по тёмному потолку. Гирлянды в форме сосулек тихо звенели, соприкасаясь, а он и дети смотрели на это, чувствуя странное, неописуемое и неуловимое ощущение чуда, в которое хочется верить в каком бы возрасте не был человек. Лёгкое бренчание вывело его из мыслей, и мужчина встрепенулся, оглядываясь: в уже пустой кофейне он был один, не считая того симпатичного молодого человека, Джонина. — Извините, я засиделся, не заметил, который час, — он споро побросал в портфель все бумаги и запихнул ноутбук, — прошу прощения за неудобства. — Ничего страшного, — бариста кивнул сам себе и вдруг пристально посмотрел на Джунмёна, улыбнувшись: — Постойте, — Джонин замялся. — Вы торопитесь? — Нет, совсем нет. — В таком случае, не могли бы вы мне помочь? — мужчина смущенно улыбнулся и вытянул руки, на которых лежали запутанные проводки множества фонариков, тихонько бренчавших при любом движении, — не могу распутать это изобретение дьявола, а все уже ушли, но, может, вы справитесь с этим? — Вам повезло, что именно я засиделся тут, — Джунмён шутливо закатывает рукава и подходит ближе. Джонин смотрит на него с надеждой, и он это понимает: гирлянды и впрямь зло, особенно, если их неправильно сложили в том году, нечаянно спутав. В правой руке провода не выглядят так уж страшно, и он тянет именно за них. Джонин не перестаёт благодарить, кланяется и всячески пытается помочь, хотя своей суетой больше мешает, но Джунмён молчит, только улыбаться не перестаёт. Вид Джонина, такого взъерошенного, взволнованного, смущённого своим неумением, вызывает улыбку. Греет где-то внутри. А ему это непривычно. Не было с ним такого. Иногда ему нравился кто-то, но рациональный и рассудочный разум всегда контролировал его чувства, не позволяя решать сердцу, а ум всегда наперёд предлагал ему по меньшей мере по десять различных исходов отношений с кем бы-то ни было, и все эти исходы не были положительными. Испытываемые эмоции немного смущают, но в то же время они такие приятные, что хочется узнать о них как можно больше. Хочется не переставать их чувствовать. Не любовь это, конечно, но, может, что-то вроде симпатии? Джунмён не знает и задумываться над этим пока что тоже не хочет. — Не знаю, как вас и благодарить, — Джонин трясёт его руку и склоняется в поклоне, на что мужчина смеётся: едва ли он старше, чтобы к нему обращались так официально. — Прекратите кланяться, — смеётся он в ответ и высвобождает начавшую неметь конечность из крепкой хватки. — Сколько вам лет? — Двадцать три. — И впрямь младше, мне двадцать шесть. Нет-нет, прекрати, — упрашивает он, когда Джонин снова кланяется. — Хотите выпить? В смысле кофе, — исправляется он, видя любопытный взгляд. «Действительно, откуда в заведении, где основная масса посетителей школьники и студенты, быть алкоголю?» — думает Джунмён, смущённый своими же мыслями. — Только если чай… — улыбается он и снова откладывает портфель. — Минуту, — бариста уже натягивает фартук и отходит за стойку. Джунмён слышит жужжание кофемашины, но молчит. Он по-прежнему ненавидит кофе, но Джонин такой счастливый, что он ничего не говорит, когда перед ним опускается на столик чашка горячего кофе. — Кленовый, — улыбается юноша и присаживается рядом. Джунмён благодарит и выпивает залпом немного подостывший напиток; привычной горечи, оседающий во рту, он отчего-то не чувствует. — Спасибо, мне уже пора, — за окном уже давно стемнело, и на улице всё меньше людей. Он встаёт и натягивает тёплое пальто. Они прощаются, и уже у двери Джонин хватает его за рукав. — Как вас зовут? — Джунмён. — Джунмён, — повторяет юноша следом и кивает — запомнил.***
Он возвращается туда снова и снова, до работы и после. Ему нравится видеть, как мило улыбается Джонин, отдавая очередной заказ, как смущается, когда хвалят. Порой он думает, что бариста ненастоящий. Человек не может столько улыбаться, а тот делает это постоянно. Кланяется без устали. И губы его растягиваются ещё шире, когда он видит Джунмёна, молчаливо сидящего у окна. Джонин источает свет. Он сама жизнь, её яркое воплощение незамутнённого бытовыми проблемами счастья, и он не может отвести взгляд. Говорит себе, что ему просто интересно и ничего такого он не чувствует. Уговаривает себя, до боли стискивает руки в кулаки, но знает, уже давно знает в душе, что влюблён. Впервые в жизни. Впервые он не продумывает до мелочей завтрашний день, потому что думает об искренней улыбке и смеющихся глазах. Впервые заикается на совещании, потому что забыл нечто важное, задумавшись о новом знакомом. Он долго стоит на улице, прежде чем войти. В большом окне, на котором играют в темноте гирлянды, видны вечерние посетители. Джонин за своей идеально чистой стойкой, работающая кофемашина, даже с улицы можно услышать это жужжание, ставшее привычным. Джонин делает ему особенный кофе и никогда не повторяется. А он перестал говорить, что хочет чай, ему нравится сам факт того, что Джонин ему что-то готовит. Пытается удивить и обрадовать. Рядом с Джонином мелькает второй работник. Чанёль. С ним он тоже уже познакомился. Чанёль — сгусток веселья, рассказывающий анекдоты громким басом так, что завсегдатаи кофейни не перестают смеяться. Он знает ещё и пару фокусов и регулярно демонстрирует их школьницам и студенткам, учащимся неподалёку. Джунмён чувствует, что продрог до костей. Мелодичные колокольчики звенят над головой, когда он входит, и Джонин радостно улыбается ему, едва склоняя голову в лёгком поклоне. — Кофе? — хитро щурится он, и Джунмён думает, что тот откуда-то узнал о его ненависти к кофе и сейчас просто шутит над ним. Он никогда не говорил что-то вроде «убери эту горькую гадость», но ему интересно, почему Джонин не слышал несколько раз, что тот любит чай? Ведь он же говорил это, Джунмён точно помнит. — Да, — говорит он в ответ и включает свой ноутбук, пристраивая его на краю стола. Джонин смотрит на него неодобрительно, и Ким знает почему. Джонин говорил и не раз, что их кофейня то место, где следует немного отдохнуть и забыть о работе, послушать тихую музыку, льющуюся из колонок, выпить кофе с самыми необычными вкусами и просто согреться. Не телом, а душой. Почувствовать уют. Джунмён всё понимает, но отчёты копятся, не сдать их он не может, да и совесть не позволяет ему задвинуть свои обязанности, променяв их на фантомное ощущение любви. Фантомное, потому что он знает, что любить не способен и, вероятнее всего, выдумал, надумал, не понял происходящее, вот и променял реальность на желания. “Если бы Джонин узнал, — думает он, — то наверное бы ударил”. Но тот лишь сверлит его недовольным взглядом, пока Чанёль не бьёт его по плечу, заливисто хохоча. Уходить домой не хочется. Его никто не ждёт. Квартира холодная и пустая. Ёлку он так и не поставил, да и зачем. Это ведь семейный праздник, который ему, одинокому, и праздновать стыдно. Всегда улыбчивое знакомое лицо встаёт перед глазами, когда он остаётся один, и Джунмён моргает, отгоняя мираж. — Джунмён? — он отвлекается, когда Чанёль садится рядом; Джонин отошёл в подсобку. — Да, Чанёль? — Ты ему нравишься. — Я? С чего ты взял? И вот так сразу… вообще, о чём ты? — Да, — Пак кивнул и улыбнулся, бросив тёплый взгляд на дверь, за которой скрылся недавно Джонин, — именно ты. — Почему я? — вопрос сам вырвался изо рта, и Джунмён, спохватившись, покраснел. Сердце забилось быстрей, а уже в следующее секунду словно замерло, но, увеличившись в размерах, заполнило всё его тело, грозясь разорвать грудную клетку. В ушах зашумело, он бросил взгляд на Чанёля, но тот молчал, лишь смотрел, пристально вглядываясь в его лицо своими огромными глазами. Было жарко, а руки вот почему-то мёрзли, хотя пальцы касались горячего фарфора. — Потому что это любовь. — Но я, — он сглотнул, поправил дрожащей рукой очки на носу и бросил недоверчивый взгляд в сторону двери, — я не… не знаю… С чего ты взял, что это любовь? Ты подошёл ко мне ни с того, ни с сего и вывернул душу своего друга наизнанку мне, абсолютно чужому человеку. Ты можешь хорошо знать его, но не меня, так почему ты говоришь мне всё это? — Ты мне нравишься, а я редко ошибаюсь в людях, — пожимает плечами Чанёль, — да и не выглядишь плохим человеком, я бы сказал, скорее запутавшимся. Здесь каждый день бывает много людей, некоторые приходят постоянно и становятся нам по-особенному дороги, их любимый сироп всегда припрятан в шкафчике и любимая выпечка чудом останется именно для них, и эти люди тоже любят это место, и нас. Они желают нам хороших выходных, спрашивают о наших делах, по-дружески хлопают по плечу, но ни один из них не смотрел на Джонина так, как это делал ты, сам того не замечая. И я вижу это. И то, как он смотрит на тебя, когда ты опускаешь голову и утыкаешься в бумажки, и как ты смотришь на него, стоит ему отвлечься на очередного клиента. — С чего ты взял, что именно эти взгляды — любовь? — А я и не утверждаю. Вы сами должны узнать это, я лишь пытаюсь позаботиться о друге. Послушай, Джунмён, — Чанёль склоняет голову, запускает руку в волосы и со свистом вздыхает. Джунмён не знает, что тот скажет, но что-то подсказывает ему, что речь пойдёт не о чём-то весёлом, — у Джонина было тяжёлое время после того, как родители умерли, оставив его наедине с этим всем. Кофейня — их детище, не его. И, открою секрет, Джонин всегда ненавидел кофе, а потом привык, наверное. И он одинок. Проблемы и горечи жизни он преодолевает сам, один. Наедине со своими страхами, никому не нужный. А я… не тот, кто может позаботиться о нём так, как это сможешь сделать ты. — Я всё равно не понимаю, почему я? Чанёль вываливает на него информацию не щадя. Он не подыскивает мягких слов и не пытается смягчить сказанное. Он говорит резко, наотмашь, как бьёт, и не понимает, что и впрямь бьёт. И попадают его слова именно в то место, которого у Джунмёна, как он полагал сам, нет. Но щемит в груди, и брови сходятся на переносице. — Не я должен отвечать на такие вопросы, — прерывает его самокопание собеседник, — но его глаза… Впервые за много лет они светятся, пусть ты не замечаешь, но его тепло, свет его любви согревает всех вокруг. Он ждёт тебя, каждый день, но главное — это глаза, в них то, что человек не может сказать. Просто обрати внимание. Смотря в глаза, смотри в душу, ведь они никогда не врут. Я знаю его, он полюбил тебя так, как никогда и никого не любил в своей жизни. — Почему ты говоришь это мне, Чанёль? — Джунмён отвёл глаза. Ему страшно, стыдно, неловко и вообще странно. Пожалуй, ему нужно немного времени, чтобы разложить по полочкам всё услышанное. Одно он понимает наверняка: сейчас решается не его судьба, но именно он может помочь... или добить. — Потому что ты не понимаешь, а он не начнёт первым — Джонин боится. Что больше не придёшь, что оттолкнёшь. Он не признается, но я знаю, боль сломает его. Поэтому… — Чанёль замялся, глубоко вдохнул и резко продолжил, — после нашего разговора ты должен разобраться в себе. Не просто же так ты каждый день приходишь сюда, к нему, но если сердце твоё не способно дать ему любовь, то признайся себе в этом сам и исчезни. Уйди из его жизни. Не возвращайся, не ищи встреч. Вычеркни, не ломай. Сделай это сейчас, пока его чувства не столкнулись с ложными, пока он цел… Дверь подсобки хлопнула, и оттуда показался радостный Джонин. Он с удивлением посмотрел на них, сидящих за одним столом и расплылся в ещё более радостной улыбке. — А что вы там сидите? Чанёль, ты его уболтал своими шутками? Я тебе уши надеру, если Джунмён приходить перестанет, — Ким пристально посмотрел на юношу. Красивый, сильный, несчастный, но всё равно улыбчивый. Сердце Джунмёна сжалось, и он отчётливо осознал именно в этот момент, когда смотрел в глаза Джонина — он чувствовал любовь, и выход нашёлся сам. — Я снова засиделся, — Джунмён выдавил радостную улыбку, — но мне пора, я, знаете, ещё должен кое-что сделать. Силуэт его тает в блеске падающего снега уже через мгновение. Дверь закрывается за ним, и мелодичные колокольчики сталкиваются друг с другом, волшебство момента рассеивается. Джонин косится в сторону задумчивого друга — выглядит тот уж больно подозрительно. — Ты ему ничего такого не сказал? — Не понимаю, о чём ты, — Чанёль смотрит на него своими щенячьими глазами, — мы поболтали о планах на праздник и о погоде. — Смотри мне, болтун, — Джонин шутливо бьёт того по спине сложённым фартуком. Они смеются и вместе уходят, закрывают двери, ступают на снежный порог. Блестящие снежинки ложатся на одежду, и Джонин не отказывает себе в удовольствии открыть рот и поднять голову, чтобы поймать языком несколько ледяных капелек. Чанёль смеётся так громко, что заполняет собой всё безлюдное пространство вокруг них, он толкает друга и говорит, что тот похож на ребёнка. Джонин не отрицает. Он просто очень счастлив.***
Джонин не считает себя несчастным. В мире есть люди, которым повезло гораздо меньше, чем ему. У многих нет крыши над головой, и холод колет их тела в такие ночи, как эта. Холод Джонина — внутри. У сердца. И согреться — нечем. Он прячет лицо в подушке, прислушивается к звукам ночного города и тихому скрипу шин паркующейся во дворе машины, слушает, как поднимается лифт где-то на лестничной площадке, и не может собраться с мыслями. Ему хочется сказать вслух, в тихую пустоту спальни, что чувствует, но звук собственного хриплого голоса пугает тем, насколько ломок и хрупок, и он откашливается, замолкает и глубже зарывается в мягкую подушку лицом. Перед глазами, закрытыми — но какая разница, — стоит лишь одно лицо. Смущённое и непонимающее. — Имбирный чай, — произносит он в пустоту, и пух заглушает его голос, — имбирный чай, — снова проговаривает он, едва шевеля губами, — такая гадость на вкус, — размышляет он. Всё-таки вслух, иначе тишина слишком сильно давит на перепонки своим оглушающим звоном одиночества. — Прости, — Джонин улыбается. Он слышал, что просил красивый мужчина в костюме, но решил сделать ему что-то другое, новое, то, чего раньше тот мог не пробовать, и начал с обычного карамельного латте. И тот не разозлился и даже вернулся вновь, и вновь. Джонину он нравился своей уверенностью, строгостью в лице и одежде, точностью и скупостью движений. Он походил на офисного работника, а черты его лица были мягкими, и именно в них он вглядывался. Он любил смотреть, как расслабляются напряжённые плечи мужчины, когда тот наконец-то убирает бумаги или ноутбук в портфель. И мужчина так очаровательно смутился, когда Джонин сказал, что в его заведении не принято тратить время на работу. Он открыл глаза и снова закрыл, не желая упустить моменты первых впечатлений о красивом мужчине. Через какое-то время незнакомец даже перестал просить чай и просто ждал, что ему принесёт Джонин в этот раз. И этого клиента он обслуживал всегда один. Чанёль, видя искреннюю заинтересованность друга, не раз предлагал познакомиться, но неизменно напарывался на отказ. — Он снова пришёл, — Чанёль кивнул головой в сторону диванчиков у окна, — вид у него так себе. — Это ты так себе, — Джонин шлёпнул друга фартуком и натянул его на себя. — Ты что-то путаешь, я красавчик, — друг поиграл бровями, и Джонин наконец расхохотался. — Ну а если серьёзно, то почему бы тебе не познакомиться с ним? Он выглядит, как... — Чанёль склонился ближе к уху друга и шепнул, хихикая, — гей. — Знаешь, как ты сейчас будешь выглядеть? — Джонин побагровел и оттянул ухо Чанёля так, что тот зашипел. — Не вздумай в это лезть. Да даже если он мне и нравится, то что с того? Это не значит, что нужно докучать ему. И вообще, посмотри на него и на меня — мы не подходим друг другу, а тебе, — Джонин сильнее оттянул ухо, — дорам надо меньше смотреть. — Молчу-молчу. Джонин улыбнулся. Воспоминания приятно согревали. И имя у этого человека было красивое, Джунмён. Обволакивающее, мягкое, такое же тёплое, как и он сам: отзывчивый и добрый. Ким просто уверен, что Мён именно такой. Он может не признаваться другу, но себе сказал уже давно, что с появлением на пороге его кофейни этого мужчины узнал, что есть любовь с первого взгляда. Джунмён — его вдохновение, его радость и сладость на языке, которую он не любит в жизни. Джунмён — его чувства, улыбка, паутина солнечных улыбчивых лучиков у глаз. Он — его красота, его любовь, его любимый кофе, тёплый цвет которого ассоциируется с уютным и уже по-своему домашним Джунмёном. Джонину и большего-то не надо. Просто знать, что снова заглянет к нему, что улыбнётся, сядет вдали и в который раз безропотно выпьет кофе. Пусть он и не очень разговорчив, но его действия, то, что стал тут завсегдатаем за такой короткий срок, его глаза, неспешно обводящие помещение из-под тонкой оправы очков — лишь это делает Джонина счастливым. Любовь — не страсть, и тело — не душа, Джонин знает. Ему достаточно просто видеть, пусть издалека, но ведь всё-таки смотреть лучше, чем не иметь ничего. Только знать, что всё хорошо, и Джунмён нормально спит, не мерзнет, а в его кухонном шкафу стоит имбирный чай. Если бы они были вместе, Джонин бы даже с этим смирился. Но они не вместе. И Джунмён ему не принадлежит и едва ли догадывается, насколько нравится простому владельцу маленькой, когда-то семейной, кофейни. Не знает он, пряча глаза за экраном техники, что Джонин хочет коснуться, потому что любить — хотеть касаться. Просто провести самыми кончиками по щекам — интересно, чувствуется ли на них щетина? Коснуться уставших глаз, закрыть их лёгким движением и аккуратно помассировать виски, снимая тяжесть дня. Джонин хочет смотреть. Видеть полюбившиеся черты лица утром и вечером, просыпаясь и засыпая, хочет брать за руку, хочет сидеть рядом и смотреть "Новых мстителей". Он не многого хочет, но даже это невыполнимо. Чанёль чаще хмурится, видимо подозревая, что друг совсем увяз в своих странных и порой болезненных чувствах, растекающихся теплом и солнечным светом по телу, но ему ведь не объяснишь. И Джонин не хочет. Джунмён — не то, чем он хочет делиться, он — только его чувства и воспоминания. Он рядом даже тогда, когда его нет поблизости. А потом Джунмён исчезает на месяц, даже немногим больше, Джонин ни за что не признается, что считал. Он не был уверен в причине, по которой тот перестал приходить, но отчего-то ему думалось, что дело в самом Джунмёне. Минуло Рождество за это время. А он даже и не украшал квартиру — коробка с елью и несколько коробок поменьше с игрушками так и пылились у кровати. Это же семейный праздник, а праздновать его не с кем. Чанёль звал к себе, но он отказался, не хотел мешать его семье и смущать своим присутствием. Джонин знал, что мать Чанёля считает его ещё одним своим сыном, а сестра Пака любит, как родного брата, но всё же он не хотел причинять им неудобство. Интересно, как бы они отнеслись к тому, что друг их сына любит мужчину? И хочет отношений с ним? Как бы отнеслись к этому его родные, если были бы живы? Джонин не хотел знать ответы на эти вопросы, но осуждение он бы смог вынести, смог бы и презрение преодолеть, и ненависть, но с тем лишь условием, что кто-то, ради кого он делает это, сожмёт его руку и скажет, что ничего страшного, главное, что они есть друг у друга. Но Джонин был одинок.***
Джунмён опять стоит перед кофейней и не решается зайти. Джонин там, внутри. Сегодня он по-особенному красивый, и в груди у Джунмёна ломается с хрустом всё, что он выстроил за прошедший с их последней встречи месяц. Джонин сегодня в белой рубашке, рукава закатаны до локтей, и он смотрит на его сильные руки. Какие они, если коснуться, он не знает, но очень хочет узнать. Ким смеётся, принимая заказ, с улыбкой благодарит, а потом поднимает голову и запускает руку в красиво уложенные волосы, и глаза его отчего-то уставшие. Джунмён хочет ворваться внутрь и сказать, что любить не умеет, но хочет научиться! Но продолжает стоять, пока рассеянный взгляд не падает на него, и холод огромного стекла, разделяющего их, не может удержать жар, охвативший Джунмёна от пристального взгляда родного лица. И он входит внутрь. Он по-прежнему уверен, что не умеет любить, но теперь знает, что способен научиться. — Давай попробуем, — говорит Джунмён, сердце стучит так сильно, что он не слышит голос Джонина и то, что он говорит в ответ, оно стучит так, что становится невыносимо страшно лишь в ожидании ответа. Но это не любовь, конечно же не она. Он повторяет это, как мантру, но сам чувствует, что убеждения дают трещину. Джонин так удивлён, он пялится на него и молчит с широко раскрытыми глазами. Чанёль за его спиной роняет чашку, и Джунмён ждёт ответа; время останавливается вокруг них двоих. Джонин неуверенно поднимает руку и что-то шепчет, кладёт одну руку на его плечо, едва касается, не сжимает. Неуверенный, нервный. — Прости, я не слышал, что ты сказал, — шепчет Джунмён, когда сердце перестаёт так отчаянно стучать у него в ушах. — Я не… — Джонин покрывается пятнами, румянец только красит его красивое лицо, и повинуясь лишь желанию, он протягивает руку вперёд и касается кончиками пальцев нежной скулы. Пальцы чувствуют то, что ему хочется попробовать губами, но это действие и застывшие они посередине зала, смотрящие друг на друга, их жесты — и без того настолько интимны, что и он отчаянно краснеет. Джонин молчит, его рука по-прежнему на плече Джунмёна, и пальцы едва касаются, хочется прижать их ближе. — Попробуем что? — Джонин говорит тихо, он смущён и понимает, о чём идёт речь, но хочешь услышать, потому неправильно понять — хуже смерти, и Джунмён не теряется. — Быть вместе, — его пальцы холодеют, должно быть это от страха, но Джонин льнёт к ним, не позволяя убрать руку со своей щеки, и сам неожиданно цепко держит за плечо. — Я не умею любить, Джонин, но хочу научиться. Ты… — он молчит и робко добавляет: — ...научишь меня? — Джонин в ответ кивает.***
Джунмён не уверен, что знает, что такое любовь, ему всё ещё кажется, что он холоден и обманывает Джонина, не чувствуя к нему того, что тот заслуживает, но ему кажется, что любовь — это мелочи, окружающие их каждый день. Это тёплый взгляд исподтишка, пока вы пьёте вместе кофе, или когда из твоей тарелки магическим образом исчезает ненавистная фасоль, оказываясь в тарелке напротив, а может, это когда ты ненавидишь кофе, но принимаешь чашку из родных рук с благодарностью. Джонин приходит к нему почти каждый день, просто квартира Джунмёна ближе к кофейне, а значит, и к работе Джонина. Они неловко сталкиваются лбами спросонок около ванной в первые несколько дней, Джонин хихикает и пропускает его вперёд, шутливо говоря, что пожилым надо уступать, за что огребает лёгкую затрещину и смеётся ещё громче. А у Джунмёна из головы ещё долго не выходит картинка сонного юноши, похожего на медвежонка, заспанного и трогательного. Не может отказать себе в желании коснуться своего возлюбленного и прижимается к нему со спины, когда тот, уже взбодрившись, делает им кофе. Джонин ниже ростом, несильно, но это приятно. И Джунмён обвивает его руками, прячет лицо у него на шее и вдыхает полюбившийся запах родного тела: кофе и что-то ещё, — он не силён в запахах. Когда Джонин начинает говорить, он чувствует щекой вибрацию и жмётся ещё ближе. — Сломаешь ведь, — улыбается Ким, не отвлекаясь от приготовления завтрака. — Я склею, — шепчет в ответ Джунмён, но отходит, отпускает руки — и сразу становится холодно. — Приходи пораньше, ладно? Я не справлюсь один с этой огромной ёлкой, да и кто поможет мне распутать гирлянды? — Хорошо, — Мён улыбается, — и ты не задерживайся! Они прощаются у подъезда и расходятся в разные стороны, Джунмён ловит себя на мысли, что хочет домой. Раньше он не торопился, а теперь, когда только подумает, что в квартире такой милый Джонин, озаряющий улыбкой его дом, то не хочется покидать его ни на одну минуту. Любовь ли это? Он не знает, но думает, что наверное да, а если и нет, то это только пока, и вскоре он точно скажет, что это любовь. Джунмён заполняет бумаги, пишет отчёты и понимает, что не вдумывается, делая всё на автомате. Быстро перепроверяет всё перед тем, как отдать начальнику и, отдав, уже собирается покинуть кабинет руководителя, когда тот, посмеиваясь, окрикивает его: — Ваши инициалы всегда в сердечке? Не замечал, — ухмыляется тот по-доброму, но Джунмёну так стыдно, что он не в силах поднять голову и посмотреть на него. — Извините, этого больше не повторится, — клятвенно заверяет он, опасаясь выговора, но в ответ слышит только смех. — Поднял мне настроение, спасибо, — не сдерживаясь, хохочет шеф, а Мён немного выдыхает. — Я всё переделаю, прошу прощения. — Уж пожалуйста. И, Джунмён, — мужчина вытирает глаза и заговорщически шепчет, — сердечко принято красным раскрашивать, если уж делаешь, — из кабинета Ким вылетает пулей. Он рассказывает это вечером Джонину, и тот смеётся так, что проливает колу на свою футболку с Первым мстителем. Джунмён гневно, как он надеется, шипит, но юноша хохочет ещё громче, сползая с дивана. — Ты на хомячка похож, когда злишься, — шепчет он сквозь смех, — такой милый махонький пушистик. — Эй! — негодует Мён. — Я не зверушка тебе, и вообще, ты на медведя похож, — это лишь вызывает новый приступ смеха, и сам Джунмён, крепившийся до этого, не может сдержать улыбку, начиная посмеиваться над самим собой. — Я твой медвежоночек, — говорит Джонин уже вечером, прижимаясь к своему парню и обнимая, когда они лежат в постели, — поэтому позаботься обо мне, — Джунмён не смеётся, делает вид, что заснул, но сердце его бьётся слишком быстро. В этих неловких привычных фразах слышна серьёзность, а он не знает, что чувствует, не знает, как это показать, если испытываемое им и впрямь любовь. Он думает, что не заслужил такого чуда, потому что не способен чувствовать. Но праздничное дерево ещё мерцает в ночной темноте разноцветными огоньками, и в груди вдруг разливается тепло. Именно в этот момент он понимает, что Джонин — это любовь, это его любовь. И как бы он раньше не считал, он способен любить, может не умеет это показывать, но уж точно научится. Видеть, как меркнет улыбка на родном лице, он не хочет.***
Джонин улыбается постоянно: по утрам, только проснувшись, он буквально источает радость, смотрит в окно и улыбается, растягивает пухлые губы в улыбке и становится настолько красивым, что у Джунмёна замирает сердце. — Ты только посмотри, какая милая собачка, — говорит он радостно и дёргает возлюбленного за руку, — ну ты посмотри какая прелесть! Я просто обожаю собак, — но Мён смотрит не на улицу, куда с такой любовью уставился его парень, а на него, на прекрасные черты лица, ласкает взглядом каждую черточку и, не удержавшись, целует в щёку. Гладкую. «Джонин уже и побриться успел», — отстранённо думает он, но говорит совершенно другое. — Хотел бы завести? — спрашивает он и кивает головой в сторону окну. — А ты? — Да, если это сделает тебя счастливым, — не колеблясь отвечает Джунмён и видит, как расцветают алые пятна на щеках. Он и сам не против иметь животное, но больше любит кошек, но какая разница? — Меня делаешь счастливым ты. — Может… — Джунмён мнётся, — ты окончательно переедешь ко мне? Неудобно просто: ты мотаешься туда-сюда, да и по большей части проводишь время всё-таки здесь, так, может, окончательно съедемся? — Ты странный сегодня, — улыбается Джонин и отходит к кофемашине, которую перетащил из своей квартиры в первые же дни, когда остался всего «на одну ночь только, не настаивай, у меня свой дом есть!» — Не более, чем обычно, — пожимает плечами Мён, — пытаюсь мыслить рационально, но ты затмеваешь мою голову и мешаешь этому. — Я польщён, — Джонин смеётся, Джунмён улыбается тоже, хотя не соврал ни грамма. Ему теперь действительно трудней сосредоточиться, но он не чувствует сожаления, скорее мстительную радость по отношению к самому себе, что заблуждался так долго, но сумел-таки обрести любовь и, кажется, любим в ответ. Своё счастье он не может выразить словами. Джонин только подмигивает и ставит перед ним чашку. Джонин улыбается всегда, и с каждой проведённой вместе секундой в этом убеждается и Джунмён, тоже будто оттаивая. Джунмён говорит вечером того же дня, что ёлку давно пора убрать и, вообще, он наряжал, потому что мама приехала в гости перед праздником и лично его заставила, а так бы ни за что. А Джонин говорит, что хочет оставить только гирлянды. И Мён сдаётся. Помогает юноше собрать игрушки в коробку и запихнуть её куда-то вглубь шкафа, но фонарики всё же оставляет на окне. — Так ты переедешь?— Мён снова закидывает удочку и с надеждой смотрит на своего возлюбленного, сидящего за столом в очках. Тот так серьёзен, что из чистого любопытства Джунмён перегибается через плечо, чтобы всё узнать самому, но видит только счета, — что это? — А? — Джонин сонно моргает, осмысливает сказанное и зависает на какое-то время. — Ты об утреннем разговоре? — Да, Джонин, именно о нём. — Я подумал, что было бы здорово, но за квартиру буду платить я, ты согласен? Джунмён кивает и прижимается щекой к тёплому плечу. — Может, будем спать? — Я ещё должен разобраться со счетами, так что ложись сам, я потом приду, хорошо? — Ты же знаешь, что всегда можешь попросить помощи у меня, да? — Мён тянет руку к лежащей в отдалении папке, но получает несильный удар линейкой по руке и отдёргивает. — Ну правда, ты не забыл, кто я по профессии? — Я помню, Джунмён, но не хочу и не стану нагружать тебя своей работой, так что… иди и ложись. У Мёна в сердце что-то странно ёкает, он чувствует, что о нём заботятся, что хотят уберечь от трудностей, даже если это всего лишь потраченное время и он сам хочет. Он знает, что Джонин не злится, за это время научился чувствовать по голосу, что тот говорит и что при этом думает. В кровати одному холодно и пусто. Раньше его это радовало. Он мог раскинуться на всей постели, кататься по ней во сне и просто так, спать по диагонали на своём обожаемом чёрном белье, но потом в его жизни появился Джонин. Чёрного постельного белья теперь нет, но есть несколько комплектов тёплой бежево-песочной гаммы и ещё несколько разных оттенков синего. Но главное то, что теперь в его жизни есть нечто большее. Джунмён думает обо всём, что произошло в его жизни после того, как Джонин появился в ней и чувствует радость, необъяснимую нежность, на которую он был не способен ещё совсем недавно, но не теперь. К этому примешивается немалая доля стыда за тот месяц, что он пытался разобраться в себе и не приходил. Ему и правда нужно было время подумать, решить для себя и решить за другого человека, с которым он хотел бы связать свою жизнь, и это было не так легко, как он думал. Улыбающееся лицо стояло перед его глазами, когда он их закрывал, словно отпечаталось на внутренней стороне век. Джонин смеялся, тянул к нему свои руки, и его глаза улыбались, а он боялся принять эти руки даже в своём сне. Джунмён боялся, а ведь Джонин наверняка ждал, когда он придёт, займёт своё место и привычным движением откроет ноутбук. Но его нерешительность, страх и желание разобраться в себе, чтобы не появиться перед влюблёнными глазами таким — перевешивали всё. И теперь, глядя на полоску света по дверью, он со спокойной душой понимал, что, наверное, впервые в жизни сделал что-то правильно, а может и сделал кого-то счастливым, по крайней мере, он на это надеялся, и возлюбленный всем своим видом и поведением убеждал его, что тоже счастлив.***
— Что это за бумага? — заинтересованно спрашивает Джунмён, вертя в руках разноцветную упаковку. Внутри поблескивают самые разнообразные постельные цвета, на каких-то листах едва заметные узоры, и Джунмён вертит упаковку в разные стороны, пытаясь разглядеть, что же там изображено. — Какая? — Джонин высовывается из спальни, где раскладывал в шкафу свои вещи. — А, ты об этой. Это специальная бумага для оригами. — Ты умеешь их... — мужчина мнётся, неуверенный, что знает правильное слово для этого увлечения, — делать? — решается он, в конце концов, и садится за стол. Джонин садится напротив, ему интересно, что собирается делать Джунмён. И на душе становится странно тепло, в который раз с того момента, как они стали парой: Мёну небезразлично, чем он увлекается, и он так осторожно пытается говорить о том, что дорого партнёру, но в чём он сам не разбирается. — Да, — улыбчиво отвечает он и подпирает щёку, глаза у Джунмёна загораются огоньком интереса. Когда они загорелись так в последний раз неделю назад, они провели все выходные за просмотром "Стартрека", старого. Джунмён и не знал о таком сериале раньше, а подсел подозрительно быстро, после того, как увидел несколько футболок у Джонина и искренне заинтересовался. — Можно я попробую? — уточняет Джунмён, но его руки уже тянутся к уголку пакетика. — Да, — Джонин смотрит на то, как его партнёр ворошит пакетик, выбирая самый красивый листочек, и не может подавить шутливый вздох, — прощай, — деланно грустным голосом говорит он, и Мён удивлённо поднимает на него глаза. — Я никуда не ухожу сегодня. — Я и не тебе говорил, а листочкам, — Джунмён краснеет на это, но шутку понимает. — Вот сейчас найду в интернете схему, да как сделаю, ух, сделаю! — он погружается в новую деятельность, и Джонин уходит разбирать вещи обратно. Как бы Джунмён не думал, что он холодный и ничего не чувствует, это совсем не так, и думая об этом, Джонин улыбается. Просто поступки говорят больше, и глаза, точнее то, что в них отражается, то, что выдаёт его чувства. А он всё знает о сомнениях Джунмёна, но не ставит его в неловкое положение и всем своим видом хочет доказать, что то, что есть между ними — любовь, и большего им не надо. Он занимается делами до тех пор, пока не замечает, что на улице стемнело. Потягивается и идёт на кухню, где за столом, почти в той же позе, что и несколько часов назад, сидит Джунмён. И пол, и стол, и столешница, и даже соседний стул устланы неудачными экспериментами. А сам мужчина что-то старательно вырезает большими кухонными ножницами, пыхтит. С высунутым кончиком языка и сведёнными бровями он выглядит так сосредоточенно, как будто пытается решить мировую проблему, а не собрать журавлика. — Бу, — говорит Джонин, и Мён дёргается, роняет ножницы на пол и жалобно смотрит уставшими глазами. — Как ты это делаешь, а? Ты что, душу продал, чтобы получалось? — Нет, — Джонин подбирает с пола смятый, но не разорванный листик и садится рядом, смахнув рукой остальные бумажные комки, — я просто научился, — он складывает бумагу уже привычными и отточенными действиями. Уже смятый, листик не превратится в удивительной красоты цветок из-за лишних изломов, но Джонин собирается научить, если Джунмён так хочет. — Что ты хочешь? — Журавля, — решительно говорит Мён, и Джонин послушно складывает птицу, пока Джунмён ловким движением рук отправляет использованные листки в пакет для мусора. — Вот и всё, — немного криво, но бумажная птица стоит, изломы неправильных мест выглядят как шрамы на гладкой поверхности. Но Джунмён думает, что это самая красивая фигурка в его жизни. — Спасибо, — Джунмён фотографирует и бережно относит в комнату. Джонин идёт следом и умиляется, глядя на то, как ищет подходящее для журавлика место Мён. В итоге птица остаётся сидеть у лампы на прикроватной тумбочке. — Из-за света лампы он скоро выцветет, — Джонин переставляет фигурку, а потом и вовсе прячет в шкафчик. Джунмён на это ничего говорит. Его лицо по-прежнему сосредоточенно, и Джонин даже не догадывается, о чём тот думает. А узнает через два месяца, в мае, когда на улице тепло и солнечно, когда распускаются последние ожившие цветы, и воздух наполняется запахом чего-то нового, свежего, манящего, когда все самые тёплые чувства в душе человека обостряются до предела и хочется улыбаться и наслаждаться жизнью. У Джонина в мае день рождения, и хотя они об этом не говорили, он догадывается, что Джунмён сделает что-то, что надолго запомнится ему, он не загадывает и нет, он не думает о подарке. Его подарок живёт рядом и спит с ним в одной постели. Грешно даже просить чего-то большего, когда его счастье и так рядом, но он хочет видеть, как Джунмён сломает окончательно свою скорлупу и поймёт, что любим и, более того, он сам любит и дарит Джонину огромные светлые чувства, которые, как полагает сам Ким, порой не могут уместиться в его душе и хочется просто смотреть в родные глаза, долго, впитывая каждую проскользнувшую эмоцию, намёк, каждое невысказанное слово. Мён в последнее время рассеянный, невнимательный, немного злобный и совсем невыспавшийся. Он задерживается на работе до глубокой ночи и когда приходит, то просто падает после душа на кровать и спит, даже не переворачиваясь. А по утрам уходит уже до того, как проснётся Джонин, и всё, что дарит ему Джунмён по утрам перед уходом — поцелуй в щёку, больше это похоже на то, что он его клюёт или так хочет спать, что падает и прижимается губами, тут же их и убирая. Джонин открывает дверь своим ключом. В квартире привычно пусто. Он надеялся, что хотя бы сегодня Джунмён сможет урвать немного времени, чтобы провести его вместе, но, видимо, не смог. Поставив торт в холодильник, он идёт в спальню, чтобы переодеться и совсем не ожидает увидеть там Джунмёна, нервно стоящего на коленях посередине кровати, с напуганным взглядом и большой коробкой в руках. — Что ты?.. — Джонин недоуменно смотрит на своего парня, тот нервно сглатывает и не знает, что сказать. — Почему ты не на работе? — Джунмён нервно косится на дверь позади Джонина и продолжает держать в руках объёмную коробку. — Потому что хотел провести свой день рождения с тобой и закрылся раньше, а вот что это ты делаешь, позволь узнать? — Это твой подарок, — выпаливает Джунмён, подползая ближе к краю кровати, — вот, бери, — Джонин подмечает, как трясутся руки старшего, и ещё подмечает, как суха его кожа на руках, и не может не обратить внимание на едва зажившие, свежие и совсем зажившие порезы на ладонях и пальцах. Такие царапины очень болезненны, он знает, а Джунмён свои даже не обработал перекисью и йодом. — Я хотел спрятать под кровать, ну, в смысле под ту сторону, на которой ты спишь, но не успел, — он тараторит, и это выдаёт его волнение с головой, как и трясущиеся руки. Джонину уже совсем не важно, что там внутри, в этой коробке, но ему важна цена этого подарка. Не составляет труда сложить два и два, чтобы понять: именно подарок является причиной израненных рук. И принимать его больно, странно и невыносимо. Джонин, как во сне, протягивает руку и кончиками пальцев касается не коробки, а дрожащей руки. Смелеет, протягивает вторую, откладывает коробку в сторону и берёт руки Джунмёна в свои. Гладит кожу запястий, проводит по выступающей косточке и переворачивает ладонью вверх. Пальцы устланы тонкими и едва заметными линиями красных порезов — где-то свежих, где-то уже корочка, на некоторых пальцах засох клей. И он не может сдержать себя, наклоняется, утыкается лицом в ладони. Кожа пахнет клеем, немного канцелярским железом — такой запах обычно исходит от скрепок, — пахнет едва и кровью, и ещё немного антисептиком. Так спешил куда-то, что и руки не вымыл по-человечески, а гелем карманным протёр. Некоторые порезы прямо у ногтей, и он знает, что это самые болезненные места, а кожа очень сухая. — Сиди тут, — сглатывая комок, говорит он и уходит в ванную. Джунмён замирает на кровати, только ноги свешивает и вслушивается в шуршание и тихую ругань из ванной комнаты. Руки действительно побаливают, но терпеть можно. Он догадывался, на что шёл. Джонин появляется в дверях и победно поднимает над головой аптечку: — Я её нашёл! — садится рядом и аккуратно, по очереди обрабатывает руки, дует на ранки, когда Джунмён шипит от неприятных ощущений. — Открой наконец, посмотри, — тихо говорит Мён и ставит коробку на колени Джонину. — На самом деле, — Джонин улыбается, — неважно, что там, внутри, важно то, что это сделал ты, — он замолкает, собираясь со словами, — сделал такой ценой, — он кивает в сторону рук. Но поднимает крышку и замирает, не веря своим глазам: внутри в беспорядке лежат бумажные журавлики, разноцветные. Он берет несколько из них, отмечая, как кривовато они сделаны и где-то, вопреки законам оригами, склеены. Бумажные птицы не взлетят, но что-то в его душе словно взмывает вверх, и у него на глаза наворачиваются слёзы, их он прячет и поворачивается к Джунмёну, тот смотрит с робкой улыбкой. — Сколько их? — Девятьсот девяносто девять, — Джунмён тянется к тумбочке и вынимает ещё одного, того самого, первого, которого сделал сам Джонин, — и ещё один, чтобы тысяча была, — бережно кладёт его к остальным и переводит взгляд на Джонина. — И можно желание загадать. Ты… — Мён мнётся, — скажешь мне, какое оно? — Но я не хочу ничего загадывать, у меня есть ты, и всего этого мне достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым. Особенно теперь, когда я знаю, как сильно ты любишь меня, хотя сам в этом можешь быть и не уверен. Я люблю тебя. — И я тебя… люблю, — Джунмён думал, что никогда не скажет такого, что не сможет, соврёт. Но вот он и произнёс это, и с сердца падает груз, не дававший спать по ночам, и слова вырываются как-то легко, и хочется разделить их с Джонином. И в этот момент они оба как никогда счастливы.***
— Ты заболел, — мрачно констатирует Джонин и убирает руку со лба Джунмёна. — Верни, так хорошо было, — капризно гундит совсем расклеившийся Мён и зарывается в одеяло. — Ещё десять минуточек полежу и на работу, уже лучше стало. — Джонин скептически приподнимает бровь и, взяв телефон мужчины, протягивает тому. — На, позвони и скажи, что болеешь, и я проверю, позвонил ли ты, — Джунмён на это бурчит нечто невразумительное, но покорно звонит, он знает — Джонин проверит, если будет сомневаться. На душе сразу становиться немного легче, и он засыпает беспокойным сном, не слыша, как собирается рядом Джонин и уходит, оставив около кровати лекарства и термос с чаем, его любимым, имбирным. В кофейне Джонин с неспокойной душой. Джунмён, конечно, не маленький, и сам о себе позаботиться способен. Выжил же как-то до встречи с ним. Но Джонин знает, как тяжело, когда сил нет даже встать, а помочь некому. Разболелся Джунмён не на шутку. — Ты какой-то странный, Нини, — гнусаво коверкает рекламу Чанёль и сам же смеётся над своей шуткой. — Что с тобой? — уже почти конец рабочего дня, и у них выдаётся свободная минутка. Чанёль плюхается на стул и переводит дух, ему хочется немного повеселиться после тяжёлого дня, сегодня было слишком много посетителей для них двоих. — Я не в настроении, — шипит в ответ Джонин. Он тоже устал и хочет домой, греть Джунмёна и делать тому имбирный чай, но Пака уже не остановить, он, несмотря на усталость, в замечательном настроении и хочет заразить им же и друга, а тот не подаётся, — Джунмён заболел, — Чанёль картинно прижимает ладонь к открытому рту. — Он большой мальчик, — говорит Чанёль и ехидно кивает куда-то вниз, косясь на низ Джонина, — там, я надеюсь, тоже, — и так заливисто хохочет, что девушка у прилавка с пирожным нервно дёргается. Видимо, новенькая, постоянные посетители к этому привыкли. — Ты дурак, и шутки у тебя дурацкие. — А мне они нравятся. — И да, Чанёль, для натурала ты слишком гейский, — желчно выплёвывает Джонин в надежде, что это ненадолго приструнит друга, который действительно всегда интересовался девушками и не одну поменял за всё то время, что они знакомы. — Я знал, — ужасается Чанёль, — знал, что твои флюиды сделают меня таким же, но не думал, что это произойдёт так быстро. Что же, — он всхлипывает и протягивает Джонину вилку, — сделай так, как мы договаривались, пока не стало слишком поздно, —Чанёль ведёт себя так громко, и разыгравшаяся постановка настолько комична, что посетители отрываются от своих чашек и пристально вглядываются в них. Пака это радует, он любит веселить. — Убей меня, пока я не заразил других! —Чанёль падает на пол и бьётся в судорогах, люди смеются, из дальнего конца зала слышатся хлопки. Джонин пинает друга в бок, Чанёль встаёт и кланяется. — Переоденься. И забери постирать одежду, которой вытер тут полы. — Тебе совсем не смешно? — обиженно говорит Чанёль и снова открывает рот, но голос у прилавка его сбивает. — Мне вот ни капли, — говорит незнакомый голос, и они оба дёргаются, как от удара током, разворачиваясь. Около них, облокотившись на прилавок, стоит молодой человек, Джонин окидывает его взглядом. Красивый, но ему такой тип лица никогда не нравился. Слишком женственный для мужчины. Красиво уложенные волосы, костюм, ухоженные руки, длинные и изящные пальцы с ровными ногтями, идеальная кожа. Только нависшие веки немного портят казалось бы безупречное лицо. Незнакомец недоволен, он смотрит на них с вызовом, поджав тонкие бледные губы и сощурившись. — Чем могу помочь? — вежливо говорит Чанёль, но мужчина затыкает его презрительным взглядом и лёгким взмахом руки. — Ты-то точно ничем, клоун, мне нужен ваш управляющий, Ким Джонин. — Это я, — от манеры разговаривать Джонина немного коробит, с людьми так нельзя, да и как он смеет так говорить незнакомому человеку? Чанёль замолкает, поражённый, и отходит назад, Ким чувствует его шаги за спиной и смотрит незнакомцу в глаза, выдерживая пристальный взгляд серых, почти бесцветных глаз. Это похоже на битву, они молчат и смотрят друг на друга, Джонину кажется, что если он опустит глаза или заговорит, то проиграет эту молчаливую битву. — Молодой человек, — раздаётся возмущённый возглас за спиной незнакомца, и они оборачиваются, — если не собираетесь заказывать, то отойдите. — Ты, — кивает мужчина в сторону Пака, — один американо. Быстро. — Джонин, — тихо шепчет Чанёль ему на ухо, пока тот желает милой девушке удачного дня и подписывает стаканчик с кофе, — можно я ему в кофе плюну? — Хотел бы я с тобой согласиться и даже плюнуть сам, но думаю, что не стоит, — вздыхает Ким и смотрит на неприятного мужчину, прожигающего их обоих взглядом за своим столиком. — Надеюсь, он подавится и умрёт, — говорит уже переодевшийся Чанёль, когда Джонин подаёт ему поднос. — Труп чур ты закапываешь. — Замётано, — Чанёль мрачно хмыкает, но натягивает маску дружелюбия и идёт с подносом к столику. Джонин окидывает взглядом зал и снимает фартук. Этот незнакомец их единственный посетитель, а значит, уже совсем скоро он попадёт домой. Грохот заставляет его резко обернуться в сторону того самого столика — и от увиденного Джонин приходит в ярость. Ошарашенный Чанёль, замерев с подносом у ног, стоит около незнакомца, а кофе чёрными струйками уже впитывается в его белоснежный фартук и чёрную рубашку. Чанёль даже не моргает, и такое лицо Джонина пугает. Он бросается к ним и первым делом расстёгивает рубашку друга, пока тот, почувствовав, что не один, наконец отмирает. — Болит? Сильно обжёгся? Как ты? — Ким встряхивает друга за плечи, не обращая ни малейшего внимания на ухмыляющегося и крайне довольного собой мужчину. — Отойди, — рычит Пак, но Джонин, поняв, что он собирается сделать, отодвигает его за спину. — Свободен, — говорит он резко, и Чанёль, сжав губы и окинув посетителя ненавистным взглядом, уходит, снимая по пути рубашку. — Твой дружок так несдержан, — разводит руками мужчина. — Как ты мог взять его на работу? — Во-первых, мы не друзья, чтобы говорить на ты, во-вторых, я сам хочу вас ударить и вышвырнуть отсюда, и я это сделаю, потому что именно я владелец этого места, и в-третьих, если вам нечего сказать, то я сделаю это прямо сейчас, но перед этим потребую извинений перед моим сотрудником. — Ты не сделаешь ничего из этого, — ухмылка незнакомца такая самоуверенная и мерзкая, что Джонину неприятно даже смотреть ему в глаза, он кипит от злости, но понимает, что рукоприкладством не решит эту проблему, а вот новую вполне способен создать, — потому что я тот, кто может разрушить это место до основания лишь одним словом. Я критик, и я же спонсор, я строитель и я разрушитель, я лучший в своём деле, и моя работа — прикрывать богадельни, как ваша. На, — мужчина достал из кармана визитку и положил перед Джонином, — мне некогда сегодня, я просто пришёл посмотреть, но я ещё обязательно вернусь, у меня здесь личные интересы. Бён Бэкхён Выведено каллиграфическим шрифтом на самой простой визитке из качественного и плотного материала светло-бежевого цвета. Джонин смотрит на имя и думает, что в следующий раз плюнет ему в кофе сам, и неважно, что он скажет в ответ на это. — Что думаешь делать? — спрашивает Чанёль, когда Ким входит в подсобку. — Зайду в магазин за пачкой имбирного чая и пойду домой. Думаю, Джунмён ещё не ел. — Я про этого урода, — выплёвывает Чанёль, он прекрасно знает, что Джонин понял, о чём он спросил ещё в первый раз и просто перевёл тему. — Не знаю, — Джонин хмурится, — если будет совсем всё плохо, то попрошу помощи. — У кого? — Чанёль разводит руками. — Нет никого, кто мог бы нам помочь. — Не знаю! Но это место я просто так не отдам этому заносчивому ублюдку. Джонин задирает голову и смотрит на окна их квартиры: где-то высоко переливаются гирлянды, а в соседнем окне включён свет, значит, Джунмёну немного лучше. Он сжимает пакет крепче и заходит в подъезд. Тревоги, наполнявшие душу, постепенно отходят, он знает, что сейчас Джунмён согреет его своим присутствием, спросит, как прошёл день и какие были посетители, поинтересуется о Чанёле и попросит передать привет. И Джонин не хочет тащить домой ненависть и злобу, он оставляет их за пределами их уютной квартирки. — Спасибо, — улыбается Джунмён, когда видит в пакете из магазина несколько разных упаковок имбирного чая. — Ты должен попробовать, это же вкуснятина! — Терпеть не могу имбирь, — морщится Джонин, — даже от запаха становится тошно, ты же знаешь. Не понимаю, как ты его пить-то можешь в таких количествах? — С радостью, — Джунмён подмигивает и идёт за ним на кухню. Джонин замечает разложенные на столе бумаги и неодобрительно смотрит на Мёна. — Да что? Мне правда гораздо лучше! Тебя весь день не было, и я усердно лечился, а сейчас уже лучше, так почему бы не поработать? Джонин подходит к нему и просто обнимает, сжимает руками и кладёт тяжёлую голову на плечо, скользит щекой по ключицам и целует плечо. Джонин закрывает глаза и просто прижимается, слыша хриплое дыхание Джунмёна и чувствуя его руки у себя на спине, и тревоги уходят сами по себе. — Что-то случилось, Джонин? — искреннее беспокойство в голосе заставляет сердце Джонина сжаться. — Нет, ничего, всё в порядке, — отвечает невнятно он и, подняв голову, целует Джунмёна в уголок губ, — я просто о тебе волновался.***
«Какую бы он хотел?» — Джунмён прокручивает интернет страницу до конца и устало трёт глаза. Можно, конечно, спросить, но ведь тогда никакой интриги, а значит, и сюрприз не получится. Мужчина бросает взгляд на часы и понимает, что его рабочий день закончился час назад, а он и не заметил. Джонин опять будет злиться, а Мён пока что не может рассказать, что собирается купить щенка и все необходимые для него вещи, чтобы обеспечить малышу весь необходимый комфорт. «Может пуделя?» — он смотрит на милого пёсика соседки на поводке, когда подходит к дому. Свет в окнах не горит, ещё бы, уже очень поздно, и Джонин скорее всего заснул или ждёт его у телевизора, он часто так делал, когда Джунмён задерживался, и Мён чувствовал укол вины, зная, как тяжело приходится его возлюбленному на работе. На работе. Точно! Работа! Джунмён вытащил мобильный и быстро набрал сообщение, убедился, что оно доставлено, отключил уведомления и звук и с чистой совестью поднялся к себе в квартиру. — Ты слишком поздно, — сонно пробормотал проснувшийся Джонин. След от подушки отпечатался на его лице, а взгляд был немного расфокусированным. — Да, работы много, — рассеянно шепчет Джунмён, пытаясь не нарушить ночную гармонию. Джонин ничего не говорит в ответ, значит, уснул. Джунмён снова вытаскивает телефон и, открыв контакты, долго смотрит на номер Чанёля. Тот-то уж знает о вкусах своего друга, а учитывая, что они практически росли вместе… Джонин обмолвился об этом всего пару раз, но Джунмён запомнил, он вообще всё запоминал из того, что рассказывал о себе Ким. Мужчина убрал телефон и повернулся. Тот спал спиной к нему, и Мён тихо приобнял его, надеясь, что сможет обрадовать вскоре. Джонин и так уже какую неделю приходил с работы поздно, злым и уставшим, но о проблемах рассказывать не стремился. Джунён и не настаивал, прекрасно зная, что всё можно выведать у крайне болтливого Пака. Вот ему-то он завтра и позвонит. Но Чанёль не настроен на разговор. Он сухо кидает: «Шоколадного цвета пудель» и явно не хочет говорить больше, как бы не пытался поддержать беседу Мён, который в конце концов идёт напролом, задавая те вопросы, на которые Пак явно не хотел отвечать: — Я тебя чем-то обидел? — спрашивает он, но Чанёль спешно извиняется и говорит, что дело совсем не в нём. — У нас большие проблемы, — тихо шепчет он в трубку. Джунмён смотрит на время. Полдень. Судя по всему, Джонин где-то поблизости, вот почему Чанёль так ведёт себя. — Я могу помочь? — Только если ты знаешь киллера, — тяжело выдыхает собеседник. — Нет, извини, Чанёль, — смеётся Джунмён, и на полном серьёзе продолжает: — Но ты можешь хотя бы сказать, что произошло? Я попробую разобраться. — Его зовут Бён Бэкхён, и он ненавидит и нас, и нашу кофейню, и наш мир, и галактику, и Вселенную… — Я понял, Чанёль, пока, — быстро сворачивает диалог Джунмён, чувствуя, как на него накатывает ярость, и кулаки сжимаются сами по себе. Он кладёт трубку и ещё долго смотрит пустым взглядом в экран компьютера. Работать он сегодня больше не в состоянии, благо и дел не так много. Он едва может собраться с мыслями, злоба затапливает его разум. Такого не было ещё никогда, и он не знает, как с этим бороться, а на самом деле и не хочет. Чёртов Бэкхён, которого всегда было слишком много, который лез не в своё дело. Чёртов Бэкхён, который был его братом. Джунмён вздыхает и лезет в контакты телефона — улыбчивое лицо Бэкхёна светится с маленькой аватарки у имени, — держит палец над кнопкой вызова, но так и не звонит. Не решается. Они вообще крайне редко общаются после того случая шесть лет назад. И стоит ли винить брата в том, что произошло? Или себя? Джунмён не уверен, он знает, что произошло и знает, что в сущности Бэкхён не так уж плох, просто ожесточился, закрылся и больше не доверяет людям. Но ещё он знает, что известный в кулинарной среде критик неспроста забрёл в крошечную и уютную кофейню его Джонина. Только не знает, с какой целью он это сделал и что конкретно, но проблем принёс немало, это понятно и так. Джунмён решает поговорить с братом, не затягивая с этим, но сначала он хочет немного порадовать вымотанного Джонина и, отпросившись с работы, едет в зоомагазин, где покупает милые игрушки самых разных видов, две мисочки на очаровательной подставке и коврик под них с игривыми мультяшными щенками на поверхности. Покупает кроватку, мягкую, глубокого синего цвета, она достаточно просторная для собаки небольшого размера, а учитывая, что он собирается взять щенка, и подавно. Впрочем, он сам бы хотел, чтобы собака спала в кровати с ними. На сердце теплеет, когда он представляет маленького щенка, переваливающегося с лапки на лапку, и лицо Джонина, ошарашенного новым членом их маленькой счастливой семьи. Он договаривается с заводчицей на следующей неделе и до этого времени прячет купленные вещи на работе. Джонин становится всё мрачней и мрачней с каждым днём и молчит, пока Джунмён, наконец, не сажает его напротив и требует объяснений. — В кофейню пришёл критик, известный человек в этих кругах, — Ким вздыхает и запускает руку в волосы, с силой оттягивая мягкие пряди, — он нас ненавидит. Хотя, — мужчина мнётся, — такое ощущение, что ненавидит только Чанёля, а ко мне относится как к пустому месту, но и не упускает возможности болезненно поддеть. — Что, по-твоему, это значит? — Джунмён усердно делает вид, что слышит обо всём происходящем впервые, но мысленно делает в голове пометку позвонить брату уже завтра и в жёсткой форме потребовать объяснений. — Он собирается уничтожить нас, закрыть, может, пустить дурную славу, я не уверен. — Он сам это сказал? — Да, и ещё добавил, что мы пожалеем. Просто, — Джонин отводит взгляд и на мгновение Мёну кажется, что он видит, как блеснули слёзы в глазах напротив, но когда он снова поворачивается к нему, то ничто не выдаёт этого, — кофейня — память о родителях, это они, это их незримое присутствие, детище, это воспоминания, всё, что у меня есть. И то, как он пристаёт к Чанёлю и как позволяет себе с ним разговаривать. Он мой друг, почти что брат, хотя нет, не почти, а брат. Ты же сам его видел. Представляешь, как надо вести себя, чтобы Чанёль перестал улыбаться? — Нет, — честно говорит Мён, понимая, что Бэкхён перегибает палку. Снова. Кажется впервые за шесть лет, но делает это вновь и вновь, а в причинах Мён не может быть уверен. — Вот и я не представлял, а знаешь, можно так себя вести. Джунмён ставит перед ним чашку горячего чая и ободряюще гладит по плечу. — Всё наладится. — Я знаю, — шепчет Джонин, но глаза его грустные. — Если тебе станет немного лучше после этой новости, то... — Мён выдерживает паузу, — ...я почти купил собаку! — радостно выпаливает он и замирает в ожидании реакции. Глаза Джонина смешно расширяются, он замирает и переводит взгляд с чашки на своего возлюбленного. — Ты что сделал? — Ну, в смысле не купил пока, осталось съездить и забрать только, но уже купил для неё все вещи, так что… — Ты, — Джонин смотрит ему в глаза, и Джунмён не может описать, что видит там, внутри, но кажется, что это неприкрытая благодарность, любовь и нежность, которые он источает всем своим видом, — сделал это для меня? А какую? Какого цвета? Ещё щенок или уже большая собака? — Ты сам всё увидишь уже совсем скоро. — Как мне теперь жить в ожидании? — Джонин уже не скрывает счастливую улыбку, но ему действительно невмоготу ждать, зная, что где-то там его ждёт маленький щенок, который нуждается в ласке, и сам хочет отдавать её взамен. — Осталось не так долго, не расстраивайся, — Джунмён счастлив, когда радуется Джонин, да и собаку он сам захотел. — Спасибо, — в простую благодарность Джонин облекает куда больше, чем вмещает в себя это слово, но они понимают друг друга.***
— Ты серьёзно запихнул в морозильник калину? Что, правда? — Джунмён скептически смотрит на Джонина, пока тот опять возится с бумагами, натянув очки. — Да. — Где ты вообще её откопал? — Боюсь, ты не знаешь таких мест, — Джонин хмыкает и протягивает руку к пакету, достаёт одну ягодку и внимательно на неё смотрит. Заиндевевшая ярко-красная бусинка согревается от тепла его пальцев, и он тянет её в рот, чувствуя, как начинают побаливать зубы, но ему нравится это ощущение. Он гоняет ягодку во рту, чувствуя, как слезает шкурка, а потом и она сама лопается во рту и наполняет кисловато-горьким вкусом — кому-то он не нравится, но Джонин любит. Как бы смешно не звучало, но тающие ягодки напоминают ему Джунмёна: холодного «до» и оттаявшего «после». — Подойди, — тихо шепчет он Мёну, и тот подходит, наклоняется ближе, смотрит на сухие губы и поневоле облизывается. Джонин до безумия красив, и Джунмён не может налюбоваться, словно загипнотизированный приближаясь к его лицу. — Что ты... — Джонин не даёт ему закончить предложение, он притягивает к себе, держит рукой за шею и прикасается губами к губам напротив, целует, притягивает ещё ближе, и Джунмён разрешает, пытается перехватить инициативу, жмётся сам и хватается за плечи. — Попробуй, — выдыхает он и снова целует, глубже. Джунмён скользит языком у него во рту и чувствует терпкую ягоду, но кислой она теперь не кажется, скорее сладкой и до безумия вкусной. — Тебе нравится? — игриво спрашивает Джонин и облизывается; его суховатые губы раскраснелись, и Джунмён снова тянется к ним. — Да, мне нравится, — сдаётся Мён и убирает пакет обратно, — добавлю как-нибудь в имбирный чай. — Фу, — кривится Джонин, уже не отрываясь от бумаг, — мы с Могури не разделяем твоих вкусовых пристрастий, — щенок, услышав своё имя, ковыляет из спальни, смешно переваливаясь из стороны в сторону. Джунмён берёт собаку на руки, отмечая полное молочное пузико и сонные глаза. — Забыл сказать, — говорит Джунмён, оборачиваясь к возлюбленному, — я уладил все ваши проблемы с критиком, но он сам об этом вам скажет. Да, моя радость? — обращаясь уже к щенку, говорит он. — Не спрашивай как, скоро ты сам всё узнаешь. И нет, мне не было тяжело, — посмеиваясь, говорит он, видя в глазах Джонина вполне понятные вопросы. — Джунмён, — помолчав, говорит Джонин, — позволь вопрос? — Какой? — Тогда, когда я сделал тебе журавлика, ты загадал желание? — Да, — признаётся Мён, немного покраснев. — Каким оно было? — Джонину немного стыдно задавать такой вопрос и смущать Мёна, но ему правда интересно, что же тот загадал, и, хотя догадывается, но хочет услышать. — Я загадал, — мужчина мнётся и прижимает ещё ближе щенка, всё это время сидевшего на руках, — чтобы мы были счастливы вдвоём столько, сколько сможем быть, — шепчет он, боясь сказать громко, но зная, что Джонин всё услышал и понял. — Люблю тебя, — говорит Джонин, и Джунмён больше ни в чём не сомневается.