two hours

- Я ненадолго, - первое, что слышит Хёсан, когда открывает дверь в свою маленькую однокомнатную квартиру на окраине города, а из-за порога выползает Сокджин, с рюкзаком наперевес. От Ким Сокджина пахнет сентябрьской свежестью после дождя - этой сыростью, опавшими листьям клена, мокрым асфальтом, холодным воздухом, - эспрессо, который варят в кофейне из-за угла, мятной зубной пастой или жвачкой, сладким шампунем с лавандой и тяжелой смолистой туалетной водой, с тонкими нотками испанских цитрусов. Он проходит внутрь квартиры, сбрасывает с плеча рюкзак, который, судя по звуку, набит чем-то доверху, и снова выдыхает в полутьму маленького коридора: - Я ненадолго. Хёсан улыбается в эту пустоту, но всё ещё немного мнется на месте от какой-то нерешительности, потому что Джин не ждал сегодня в гости Кима. Ни сегодня, ни завтра, ни в понедельник через неделю. Не ждал никого. Но Сокджину он беспредельно рад почему-то, потому улыбается и тормозит, но потом протягивает вешалку для тяжелого Сокджиновского пальто, пропитанного осенью, и снимает со своих ног тапочки, отдавая их Киму: - Пол холодный и грязный. А я и босяком могу, - отвечает он на немой вопрос, сворачивая в сторону маленькой кухни, чтобы заварить жасминовый чай. А Сокджин надевает хозяйские тапочки и проскальзывает следом за их обладателем, шоркая и довольствуясь теплу после легких кед, надетых не по погоде. Ким садится на стул подле стола и поворачивает голову в сторону окна, задерживаясь пару секунд на спине Хёсана, достающего из шкафа заварку. - Эти трущобы трещат по швам так, что даже в слове есть этот заколдованный треск, подобный рвущимся ниткам или горящим поленьям в камине, - тихо говорит он, разглядывая дома напротив. - Люди здесь делятся на три типа: те, кто трещат по швам; те, кто горят в огне, подобно сухим поленьям; и те, у кого всё это только впереди. - Ты ещё не трещишь. - Скоро не выдержит первая нитка. Сокджин вслушивается в пустоту и тишину, которая выстраивается из невысказанных и тяжелых слов, напряженных, гудящих, неразборчивых и, вероятно, мёртвых – похороненных заживо под языком или в горле, и не может понять – так гремят раскаты грома за окном или так шумит закипающий электрочайник. Но потом раздается щелчок и из носика чайника начинает валить обилие пара. Вероятно, что электрочайник хотел быть громом, да только с улицы звуки грозы всё же доносятся, хоть и приглушенно. - Знаешь, все в этом мире хотят быть чем-либо другим, но не собой. Хотят быть возлюбленными, дорогими, любимыми,.. . Они всё это хотят, но ничего для этого не делают. - Потому что люди слабы. Люди хотят перехитрить природу, бактерии, рак,…Но люди слабы по определению. - Я тоже слаб, - выдыхает Ким. – Мало того, что не пытаюсь, так еще убегаю. - Не убегай. Останься со мной, в этой маленькой однокомнатной квартире, в которой плохо топят и в которой окна сквозят. Нам ведь и этого за глаза хватит. Нам будет тепло. И мы больше не будем слабыми и трещащими по швам или в огне, - хочет сказать Хёсан, но давится этими словами, заходясь в приступах кашля – аллергия на осень, наверное. Они сидят на этой маленькой кухне в трущобах и пьют обжигающий жасминовый чай, белая струйка пара от которого поднимается вверх, вытанцовывая витиеватые танцы на сквозняке. Сидят в тишине и давятся своими невысказнностями, своими глупостями и несуразностями, которые порой очень нужно сказать, от которых зависит многое – сдача билетов на поезда в кассы, тепло под маленьким стеганым одеялом, две одинаковые кружки в раковине. - Мне пора. Спасибо за чай, Хёсан. - Ты вернешься ещё? - Мне бы хотелось, - односложно отвечает Сокджин и закидывает на спину свой рюкзак. А ещё ему бы хотелось, чтобы Джин, чтоб его, Хёсан попросил его никуда не уходить, чтобы не пришлось возвращаться. - Я был бы рад, если бы… «…я остался?» «если бы ты остался». Сокджин уходит, прикрыв за собой дверь. Хёсан обувает свои тапочки, хранящие тепло Сокджиновских ног, и трещит. Трещит по швам. Два часа. Сто двадцать минут. Все что угодно можно было сделать за это время. Все что угодно. И ничего.