Pray

"Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё..." Костяшки пальцев обжигающе соприкасаются с переносицей - алая жидкость фонтаном бьёт из ноздрей так, что можно захлебнуться; но от этого нечеловеческой силы удара паладин разве что слегка пошатнулся, бранясь себе под нос и снимая треснувшие очки. "Да пребудет царствие твоё..." Он желает одного - чтобы над ним божественным провидением сверкнула, словно лезвие, молния, миллиардом вольт пронизав его грешную плоть, очищая от скверны; в воздухе бы запахло палёным мясом, на кровавый пир точно бы слетелись стервятники и твари из преисподней (страх перед неизвестностью захлёстывает его душу лишь в тот момент, когда он осознаёт, почему это не происходит). - Не бойся, - абсолютно не обнадёживающе, в каком-то отчаянии бросает он то ли ей, то ли себе и наваливается сзади, заламывая кисти так сильно, что будь она человеком, под кожей бы уже скрывалось одно месиво из дроблёных костей. "... Да будет воля Твоя как на земле, так на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим." Кажется, над ними витает нечто тёмное и тлетворное, коснувшись чего, заразишься, а затем оно въестся под кожу, испещрит тело нарывами и язвами, словно средневековая чума. Впервые, хоть и не перед лицом опасности, но перед отражением собственных пороков, он хочет сбежать отсюда как можно скорее - прочь от наваждения. Иссушенные уста не могут произнести и нескольких слов молитвы, и падре предпочитает им отборную итальянскую брань. Давление десятков килограммов вжимает лицо в неприятно шершавую стену, и Виктория Серас понимает, что последний рубеж пройден. Отец Александр жмурится, всей сущностью силясь вызвать отторжение внутри себя, и не находит сил сделать это. Тело дракулины кажется обманчиво хрупким и слишком человеческим, хоть она ещё недостаточно сильна, чтобы дать отпор в полную силу. Серас думает в этот момент лишь о горчащем привкусе разочарования, ощущая сзади палящий жар его дыхания, смешанного с алкогольными нотками. "... И не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого" говорит он почти шёпотом, сухо смеясь; Серас не дёргается, ощутив как налившийся кровью член сквозь ткань брюк упирается ей в бедро. Внутри неё всё переворачивается, когда широкая рука с огрубевшей мозолистой кожей скользит ниже и задирает вверх короткую узкую юбку; судорожное возбуждение парализовывает конечности - и Серас расставляет округлые мускулистые бедра как можно шире, мысленно проклиная нижнее белье за сам факт его существования. - Какая же ты блядь, - хрипло произносит над самым ухом. - Сама раздвигаешь ноги передо мной. Серас обидно, но ей не нужно поворачиваться и выразительно глядеть ему в глаза - она и так представляет, как в тёмных провалах зрачков плещется, если не огненное озеро, то пропасть чистилища, куда он попадёт после смерти. В самую первую их встречу он проткнул её насквозь своими идеально заточенными освящёнными лезвиями, но не попал в сердце. Серебро невыносимо выжигало внутренности, перемалывая их в кашицу из потрохов; он вообще, откровенно говоря, заставлял сжиматься всё её нутро в приступе суеверного ужаса. Быть может потому, что его фанатичное безумие не имело аналогов, быть может потому, что он всё же был человеком. В этот раз всё было иначе: он просто нашёл её, прогуливающейся по сырым закоулкам ночного Лондона; возможности ответить достойно и воспользоваться путями отхода не было, а доводить вражду двух секретных организаций до сведения простого народа было тем более непозволительно (чёрт бы побрал эти дипломатические соглашения). Проще простого взять её за локоть как какую-нибудь провинившуюся девицу и уволочь за собой в подворотню подальше от глаз людских. Впрочем, Андерсон всё же считал её виновной в происходящем практически полностью, и это желание освободиться от гнетущих тонн личной ответственности - чисто человеческое качество. Это ведь она - шлюха дьявола. "Слишком похожа на человека - и не отличишь!" Крест, висящий на шее, выжигает невидимое клеймо, и Андерсон резким движением срывает серебряную цепь, будто та врезается терниями в кожу; металл от удара об бетон оглушительно громко звякает, на минуту заглушая тяжёлое биение его собственного сердца. Нет, никакой он не вероотступник, ведь прежде всего церкви и Богу он верен разумом (в самый неподходящий момент!), теперь безнадёжно помутнённым ненавистью и похотью. Паника и непонимание - два этих чувства бьются о стенки черепной коробки, создавая резонанс. Серас видит и ощущает его слабость, каждый раз из жалости пресекая на корню желание сделать ему больнее (о, знай падре об этих актах милосердия, живого места на ней не оставил бы!). Место выбрано более чем подходящее : заброшенная лачуга без мебели, предназначенная под снос. Определенно, даже самому Господу не пришло бы в голову заглянуть именно сюда, чтобы убедиться в том, чем занят его самый истовый воин. - Я хочу видеть ваше... Лицо, -произносит она чуть слышно, и он не отвечая поворачивает её к себе, впиваясь в губы неумелым и грубым поцелуем. Верхняя часть её форменной одежды Хеллсинга, скрытой под невзрачным чёрным пальто, изодрана чуть ли не в клочья, и на немой вопрос, как она будет отчитываться перед Интегрой за это, он лишь невнятно пробормотал что-то вроде: "Скажешь, что на задании или Алукард". Упоминание хозяина неприятно кольнуло в груди, потому что Виктория Серас знала, что максимум реакции, которую он выдаст, учуяв на ней запах священника - ядовитый комментарий и сухой, словно треск ломающихся ветвей, смех. Личное безумие - бензин, утекающий сквозь пальцы, загорается в самом сердце тьмы, вынуждая идти на сигнальный огонь. И пусть. Сейчас ничего не имело значения кроме разве что похабно и неистово шарящих по телу рук, зажимающих в самых сокровенных местах и распаляющих, точно её не-мёртвое тело жгут в крематории. Внутри всё болезненно пульсировало, скользкое от влаги лоно готово было принять в себя член. Одним движением Андерсон рванул вниз тонкую ткань её нижнего белья, спустив до колен; дракулина нетерпеливо заёрзала и подалась бедрами вперёд. Мускусный запах мужского пота, перемешанный с ароматом железа и пороха, разливался в воздухе, обволакивая как нефтяная плёнка на поверхности воды. Прижавшись своим лбом к её и тяжело дыша, он ввёл в неё два пальца - и Серас сдавленно охнула, насаживаясь на них. Ей не нужен был особый опыт, чтобы понять, что у святого отца было слишком мало женщин либо не было вообще. Но чёрт возьми, в этот самый момент она знала: оттрахай её весь рядовой состав Хеллсинга несколько раз, ей было бы мало. Его одного - достаточно. Из-за её невысокого роста было чертовски неудобно, а сам он предпочел вообще не раздеваться; какая разница, в каком виде поиметь эту тварь (о, эта призрачная наивная надежда на то, что это просто невинный спонтанный трах). Падре слишком долго мечтал об этом; ещё с тех пор, как начал просыпаться среди ночи, испачкав простыни в липком поту и семени, решив в итоге заглушить это спиртным. Возможно, Господь отвернулся от него в тот самый момент, когда он, трепеща от похоти всем своим существом, ввёл свой пульсирующий член прямо в её мокрую щель. Возможно, это произошло раньше; сознание Андерсона сузилось до ощущения тупой боли внизу живота, этой разочаровывающей слабости в теле, скручивающей напряженное возбуждение в комок нервов. Ему и не нужно Царство Небесное, его грёбаный рай находится прямо здесь, глубоко внутри неё. От каждого движения Серас судорожно хватает воздух, руками шаря по его телу в поисках опоры и держась за предплечья, тянет ближе к себе. Соприкосновение кожи рождает искры как от оголённых проводов. Андерсен наматывает на кулак пряди светлых волос с её затылка, приподнимая её раскрасневшееся лицо; дракулина смотрит на него пронзительно и умоляюще, и вместе с тем он знает, что в ней плещется весь огонь преисподней. Серас чувствует удовлетворяющую давящую наполненность; темп становится рваным и через некоторое время мужчина каменеет, навалившись всей тяжестью своего тела. - Сука. Дракулина ощущает, как липкая горячая сперма стекает по стенкам сокращающегося влагалища. Спазм отступает окончательно. Отчаяние настигает её как прилив, и Виктория с силой выдавливает из себя хриплый, булькающий (будто глотку ей пронзили лезвием из чистого серебра, хотя Андерсон наверное был бы и не против проткнуть её чем-нибудь ещё) хохот. Она впивается в его губы поцелуем, и, несмотря на опасность наткнуться на зубки, корежащие металл и превращающие плоть в мясное крошево, святой отец не сопротивляется - будто силы и в правду окончательно покинули его. В следующую секунду они отстраняются от друг друга, и Серас ощущает давящую пустоту воздуха между ними, незаполненного ничем, кроме аморфной, вязкой и тягучей, как плавленный свинец, тьмы. - Можешь валить, но в следующий раз как увижу, обещаю, я прикончу тебя, -бросает он ей, и, не глядя в её сторону, быстрым шагом уходит прочь, гася внутри все сомнения. В лунном свете сверкает оставленный им на полу крест, в сумрачном воздухе витает тёплый аромат ладана. Виктория Серас явилась в особняк Хеллсингов только под утро.