Запах моря

Знаете, вот бывает так: живешь себе, живешь, занимаешься любимым делом. Жизнь летит стремительно, едва успеваешь удивляться происходящему. Первое соревнование, первая медаль. Золото приятно тяготит и обжигает губы холодом при поцелуе. На лице улыбка, которую так любит публика. Но в этот раз она искренняя: еще просто не научился надевать ее по первому требованию. Столько усилий наконец-то окупились, и вот оно, золото и звание чемпиона мира в категории юниоров. А за первым золотом следует второе и третье. Вся жизнь на лезвии конька. Лед стал добрым другом. Весь мир признал гением и теперь стелется под ноги. Кто-то когда-то пошутил, сказав, что Никифоров родился в коньках и первые шаги сделал не по земле, а по льду. И вроде все просто восхитительно. Он — Виктор Никифоров, ему 27 лет, он имеет за плечами пять медалей и звание пятикратного чемпиона мира. Что еще для счастья надо? Он влажная мечта половины мира. Еще бы, голубые глаза, бледная кожа, пепельные, разве что крашенные, волосы — самая большая тайна, восхитительная фигура и неизменная улыбка. Да вот только мало кто видел, что за этой улыбкой уже давно пусто. Уже нет. И лед уже не так манит, и вдохновения нет. А этими медалями хочется удавиться. Последнее золото далось легко. Технически все, как обычно, восхитительно, но в том выступлении только одна техника и была, а души не было. Уже давно ее не было. Сказка о снежной королеве теперь не кажется таким бредом. Вот он, самый настоящий Кай, у которого вместо сердца льдинка, а душа уснула мертвым сном в ледяной клетке. Он долго думал, когда же это все началось. Может, в тот момент, когда он прошел тест на вторичные половые признаки и где черным по белому было написано «омега»? Или, может, после того, как он разгромил после этого квартиру? А может, после того, как в тот же день в пьяном угаре впервые лег под какого-то альфу? Нет, однозначно нет. Потому что после этого все это повторилось… и еще, и еще не один раз. До тех пор, пока он не получил репутацию знатной бляди. После того, как несколько фотографий из клуба слили в сеть, Яков отвел его в сторонку и сказал, что если тот не перестанет творить херню, то может попрощаться с карьерой. Ему прощалось многое, но терпение имеет границы. В следующий раз Виктор пришел на тренировку с короткими волосами, и его похождения стали более спокойными. Но все же стоит хоть раз вляпаться и уже не отмоешься от этой грязи. Правда, откровенно говоря, он и не особо пытался. Последнее его выступление стало лично для Виктора полным провалом, а потому он понятия не имел, что ответить на вопрос журналиста на пресс-конференции. Завершение карьеры? А что у него останется после? Пустая холодная квартира в центре Питера и единственное верное существо Маккачин? Он будет сидеть, смотреть записи своих выступлений и вливать в себя Столичную до тех пор, пока не отключится прямо на диване с бутылкой в руке. Он лишь, как обычно, улыбнулся и ответил, что этот вопрос они с тренером еще не обсуждали. Правильно, обсуждать тут нечего. Фельцмана можно понять, ему гораздо проще работать с пусть еще мелким и похожим на маленького котенка Юрой, который шипит и огрызается, но не блядствует и прислушивается к нему хоть изредка. В его взгляде можно увидеть: «Все, Витя, ты свое уже откатал, пора на покой», — вслух он этого не скажет, конечно, но по его взгляду это видно. На банкете Виктор уже забивает на все и всех. Первый бокал шампанского, второй, а после идет вино. Интересно, откуда тут виски? Но разве не плевать. С тем, как повышался градус в крови, повышалось и настроение. А потому, когда начались пьяные пляски пьяного японца, он охотно присоединился к всеобщему дурдому так же, как и трезвый Юрка и Крис. Кажется, от того, чтобы лезть на пилон к этим двум его отговорил Юра. Спасибо, ребенок, спас чью-то репутацию и задницу от гнева Якова. Он не помнил, как ушел с банкета. Кажется, это было после того, как этого сумасшедшего Кацуки наконец-то успокоили и увели. Нет, это было позже, после официального завершения банкета, а, значит, часа через два после окончания японско-швейцарского стриптиза. Виктор расслабленно шагал по коридору отеля. Ровно до того самого момента, пока не уловил запах — сладкий и пьянящий покруче водки. Никифоров рвано сглотнул вязкую кислую слюну и оглянулся в поисках источника. — Так-так, ну и кто у нас тут? — донесся голос из-за угла. В поле зрения появилась фигура в костюме. Скорее всего, один из тех, кто был на банкете. — Смотря кто спрашивает? — улыбаясь самой восхитительной улыбочкой. В этой ситуации что-то казалось странным. Этот блеск в глазах альфы был хорошо знаком омеге. Но почему собственное тело так реагирует на него. Он уже ощутил, как противно липнет к коже мокрое белье, а внизу живота зарождается пожар. — Оу, а маленького омежку разве не предупреждали, что во время течки на глаза альфам попадаться не стоит, — наклонив голову в сторону и широко улыбаясь, произнес незнакомец. Никифоров сделал шаг назад. Нет, не может быть. Ему жарко от того, что он выпил, это никак не симптомы течки. Это, мать его, не симптомы течки. «Да нет, блядь, Никифоров, с твоим везением это именно она», — насмехался внутренний голос, хотя мозг протестовал и кричал, что еще минимум три дня. — Не подходи ко мне, — шепотом произнес, делая шаг назад на дрожащих ногах. У него вспотели пальцы, а по спине прошелся холодок. Тело отказывалось слушаться. Оно отчаянно желало альфу, затмевая голос разума. — Не дергайся, — шепнул тот, надвигаясь, а после прижимая омегу к стенке. Виктор издал звук, похожий на скулеж, пока чужие руки скользили по его телу, только раззадоривая огонь внутри. Становилось противно от себя: его сейчас просто поимеют, как последнюю шлюху, которой он, в общем-то, и являлся. А у темноволосого альфы, кажется, заканчивалось терпение, а потому его и без того слабое сопротивление пресекли, развернув к себе спиной и вжав в стену. Отвратительно, просто отвратительно. «А что ты хотел, Никифоров? Такой удел потаскушки. Ты сам создал себе такую репутацию, так что теперь закрой глазки и раздвинь ножки», — злорадствовал сам себе. Звякнула пряжка ремня и Никифоров сдался. Все, приехали. Чужая рука скользнула по заду, спуская штаны вместе с бельем, а после коснулась ягодиц. — Тебе понравиться, — прошептал на ухо, обжигая горячим дыханием. Нос уловил знакомый запах. Кажется, этот альфа тоже нашел виски. — Наконец-то можно будет сбить немного спесь. Виктор тихо всхлипнул и зажмурился. Жалеть его явно не собирались. Но спасение пришло, как говорят, откуда не ждали. Сначала отборный мат на русском, потом на английском, кажется. Затуманенный похотью разум уже не разбирал. А потом в нос ударил запах. Морская соль. На секунду ему показалось, что он на побережье сейчас и почти слышит крик чаек и плеск волн. Но вот его жестоко выдергивают обратно чужие шаги, а он почти захлебывается от бьющего в нос феромона. Гораздо более тяжелого, более сильного, чем у того альфы. А потому он ожидал увидеть кого угодно. Кого угодно кроме… — С тобой все в порядке? — тихо произнес, поправляя очки. Гребанный, мать его, Кацуки. Юри Кацуки, зажатый мальчишка, который в глаза-то прямо смотреть не может. Японец, который провалил из-за своей неуверенности выступление. Да, в конце концов, который был в стельку пьян. А сейчас он стоит напротив и поправляет очки, рассматривая его. Что примечательно, не опуская взгляд ниже его лица. — Не стоит разгуливать во время течки, да еще и пьяным, — коротко произнес альфа. Никифоров тихо простонал и стал съезжать по стене вниз. Что это за несправедливость. Почему такой неуверенный, зажатый парень как этот Кацуки оказался альфой, а он — харизматичный, уверенный в себе, — оказался омегой. За что? Ну в чем он провинился. А между тем, как оказалось, Кацуки время не терял: Виктора одели и подняли на руки. Никифоров уткнулся лицом между шеей и плечом, подрагивая в чужих руках и вдыхая запах моря. Легкий бриз и нагретый солнцем за день песок. Так тепло и уютно в этих на удивление крепких руках. Мелькнула мысль о том, почему он никак не реагирует на его запах. Ан нет, реагирует. Сердце готово выскочить из груди, а руки сжимают его все сильнее. Странно, ведь сбегать не хочется. В то время как другие альфы обжигают, этот греет мягким теплом. Вопросов, куда они идут, не возникало. Ему было все равно. Лишь бы находиться в руках, в этих руках. Еще бы жар исчез. И он уже едва не попросил, чтобы тот наконец-то вставил ему. Хлопнула дверь номера, и он ощутил под собой холод постели, а руки исчезли. — Нет… стой, прошу… не уходи, — он протянул руки, стараясь вслепую ухватиться за ускользающее тепло. Холода в его жизни хватало, а вот тепла не очень. — Выпей, это блокаторы, Виктор. Ты должен это выпить, — уговаривал Юри, поднося к его губам стакан и помогая принять сидячее положение. О чем он говорит? А главное зачем? Вот оно, это тело прямо у него на кровати, доступное как никогда. Предлагает себя само. На, бери, пользуйся, тебе понравится, а он пытается влить в него какую-то дрянь. «Ты вообще нормальный альфа?» — Виктор, я не железный, выпей, прошу, — сипло произнес Кацуки, вливая все же в него горькую жидкость. Никифоров проглотил ее, только чтобы он наконец-то отстал, а после отбросил стакан. Где-то на заднем фоне послышался звон стекла. Все это неважно. Важно то, что сейчас он извивается на постели и рядом есть тот, кто может его от этого избавить. — Ну же, чего ты медлишь, — прохрипел омега, ухватившись за одежду брюнета. — Виктор… я… не надо, потом жалеть будешь, — прошептал на ломаном английском. — Да похуй мне, что будет потом. Трахни меня, — прорычал, переходя на русский, но переводя последнюю фразу. Омега дернул его на себя, вцепляясь в одежду мертвой хваткой и вдыхая запах. То ли у Кацуки уже терпение лопнуло, то ли взыграл алкоголь, то ли еще что-то, но Виктор ощутил чужие губы на своих. Мягкие, немного обветрившиеся. Ему стоит использовать бальзам. Вроде бы простое и в какой-то степени неумелое прикосновение губ, а у Никифорова крышу снесло. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что он наткнулся на девственника. Правда она быстро исчезла, вылетела на задворки сознания. Одежда летела во все углы. Виктор отчетливо помнил противный звук, когда пуговицы на его рубашке оторвались и покатились по полу. У альфы оказалось просто восхитительное тело. Никифоров не удержался и провел от груди к животу, ощущая, как под пальцами напрягаются мышцы. На деле Юри действительно оказался девственником. Но учился быстро и понимал тело любовника. Вереница влажных поцелуев покрыла шею, вызывая рваные вздохи у Никифорова. Японец не оставлял меток после себя, умница, Виктор этого не любил. Омегу аж подбросило, когда рука коснулась груди, задевая сосок. Из груди вырвался стон, а сам он выгнулся дугой, сжимая в кулак простынь. — Что ж ты со мной делаешь? — прошептал на родном языке, захлебываясь в новом стоне, когда поцелуи спустились на грудь и горячий влажный язык очертил ореол соска, вбирая его в рот, посасывая и игриво покусывая. Виктор готов уже умолять, чтобы тот закончил эту сладкую пытку и, наконец, вошел в него. Кацуки будто понимает его, слышит мысли: он провел горячей ладонью по бедру, выше к ягодицам чуть сжимая, а после между ними, там, где жарко и влажно, где все пульсирует, желая поскорее приступить к главному. Новый стон тонет в поцелуе, когда Юри толкается в него одним пальцем. Нет, этого мало, слишком мало, о чем он тут же сообщает брюнету, заглядывая в затуманенные похотью карие глаза. — Войди в меня. Сейчас, — горячо шепчет, зарываясь руками и темные, немного жесткие волосы и притягивая ближе. Дважды просить его не стоит, и Юри приподнимает его за бедра и входит одним движением, вырывая громкий вскрик. — Тише-тише, — что-то шепчет ему японец, замирая и перескакивая с английского на японский, пока Виктор пытается справиться с болью. Из глаз брызнули слезы, он вцепился в плечи брюнета короткими аккуратными ногтями, а ноги закинул на талию, давая знак, что можно продолжать. Юри двигается плавно, будто на пробу. Вначале ничего, кроме дискомфорта, это не приносит, а потом Виктор вскрикивает, оставляя на спине японца новые следы от ногтей, когда тот попадает по простате. Дальше все для него было как в тумане. В ушах шумело, перед глазами плыло, и он изо всех сил цеплялся за альфу, ощущая приближающуюся разрядку. Оргазм фейерверком взорвался перед глазами, тело пробила крупная дрожь, а узел внизу живота развязался. Его накрыло волной удовольствия. Виктор медленно терял связь с реальностью и в итоге просто вырубился на груди альфы, ощущая его объятия и запах моря. Утро не принесло ничего, кроме головной боли и боли в том месте, которым он вчера думал. Воспоминания вызвали приятные мурашки по спине. Такого у него за всю жизнь не было. Кстати, куда подевался этот японец. Постель с его стороны холодная. Чемоданов нет, как и вещей в шкафу. — Уехал, — тихо произнес Виктор, осмотрев комнату. Это было отнюдь неприятной неожиданностью. Одно слово, будто пепел на языке. Впервые он себя ощутил действительно использованным. Виктор сел на постель и только потом заметил записку. Да уж, почерк у этого японца просто отвратный. «Прости, я не имел права этого делать, пока ты был пьян и у тебя течка. Я оставил тебе блокаторы, они действуют 12 часов. У меня самолет, и я не стал тебя будить. Удачи тебе, и еще раз извини. Юри» Из груди вырвалось что-то похожее на смех, хриплый, правда, похожий на карканье. Никифоров уронил письмо и упал на постель, зарываясь лицом в подушку и вдыхая запах моря.