Печальное приключение

Метель застала их посреди пути неожиданно. Ночь была ясна и практически безоблачна, когда цепочка рабов, подгоняемая криками недовольного хозяина, двигалась к следующему пристанищу. Ноги утопали в снегу, что жег до онемения, над головой хлестала выстрелами плеть, сыпля искры в морозном воздухе. Вокруг было тихо - лишь стройный лязг цепей, сковавших рабов по рукам и ногам, оплевших удавками шеи, несся по долине, вмерзая в тишину, наполняя атмосферу и умы некой печалью и глухой злобной усталостью. Периодически у одной женщины в строю просыпался ребенок. Младенец кричал громко, пока его мать пыталась успокоить его, боясь гнева работорговца. Тот в отвращении кривил лоснящиеся губы, не забывая про наказание. Только эти звуки оживляли могильное оцепенение в процессии. Строй пытался держать темп. Снежная буря встала перед глазами белой непроглядной стеной слишком резко, никто не заметил, когда она началась. Снег больно резал лицо и руки, проникал под лохмотья, не спасающие от хищного мороза. Работорговец взбесился вконец - он гнал пленников, словно взмыленных лошадей, непонятно куда, хотя до селения оставалось около мили. В конце концов остановиться решили в лесу. Пятеро не дожили до остановки. Прислуга лорда развела костер, он устроился там вместе со своими подчиненными, оставляя рабов на произвол судьбы. Цепей он не расковал; вся заключенная толпа сидела темным кругом чуть поотдаль, в поле зрения лорда. Иван цыкнул и посетовал, что он не может избавиться от оков: ситуация была бы просто отличнейшая. В такую метель в лесу их с королем найти было бы сложно. Он, как истинный русский, нашел бы способ выжить в снегах, наученный мудростям своей далекой родины. Вопрос был даже не в этом - если бы они выбрались, то далеко бы не ушли. Рабы, что их окружали, были настоящими англичанами шестого века: не имеющего собственного сознания, подчиняющиеся во всем нелепым законам и сеньйорам. Воистину, они были безправными людьми, не жаждущими обрести права, они-то и людьми по сути перестали быть. Бывали, конечно, исключения, ими пополнялись фабрики, организованные Иваном, но эти – те, что сидят рядом с ними – они донесут на сбежавших, как преданные вассалы, верные псы, забыв обо всех оскорблениях и унижениях, они выслужатся перед хозяином, побоявшись еще большего его гнева. Противно. Король под боком Ивана сидит тихо, но его колотит крупная дрожь, это периодически отвлекает Брагинского от его невеселых мыслей. Когда Артур тяжело опирается на его плечо и невнятно поверхностно дышит, русскому перестает казаться это малозначимым. Он пересаживает короля, такого хрупкого сейчас, между своих ног и обнимает со спины, закрывая от вымораживающего ветра. Сколь бы не горда была артурова осанка и непреклонны аристократичные плечи, в конце концов, он человек, не умеющий больше, чем любой другой, ему пора немного позабыть дворянскую гордость, понять, что он не может снести все, парню надо оценить себя и свои возможности здраво. – Семь долларов, да? – тихий хриплый смех Керкланда кажется совсем уж призрачным, он теряется в ветру, как и сознание короля. Бритт забывается неглубоким сном. Буря слабеет лишь к полуночи. Среди ропота, когда каждый пытался ущипнуть, растереть, хоть как-то согреться, женский крик показался слишком громким. Все мгновенно притихли. Спотыкаясь в сугробах, умоляя о спасении, вся в слезах, на место привала выбежала женщина с двумя детьми на руках. Иван удивился, когда рабы спешно впустили ее в свое кольцо, загораживая от остального мира. За женщиной шла погоня, похожая на облаву. Крестьяне, вооружившись кто чем, факелами освещая дорогу, гнали ее по ночному зимнему лесу, обвиняя в ведьмовстве, намереваясь ее сжечь. Русский правильно не поверил в защиту рабов – стоило только лорду согласиться выдать женщину, как кольцо людей, защищавшее ее секунду назад, резко расступилось, выталкивая ее и оставляя без прикрытия. Иван дернулся обратно, но цепи натянулись, Артур рядом закашлялся, пришлось отступить. Он ничто против нескольких десятков людей, пусть и побитых и ослабевших, как и он сам. Они с Артуром ничего не могут сделать. Лорд приказал жечь невинную жертву прямо перед ними. Иван глянул в глаза Артура - тот вовсю уставился на собранное кострище, но глаза его остекленели, но горели каким-то внутренним огнем. Ненависть? Жалость? Решимость? Русский не мог понять. Брагинский заставил его отвернуться. Когда жгли ведьму, всех заставили подойти к костру. Иван боялся поднять взгляд от собственных ног, ожидая увидеть наверху глаза женщины, сгорающей заживо со своими детьми. Казалось, она только на него и смотрит – на него да на Артура, рыдающего у него на груди, а все ее крики предназначены специально для их ночных кошмаров. Ни у кого другого, казалось, таких эмоций не возникало. Артур больше не ронял слез – он затих тугим комком печали и скорби. Видимо, ему неудобно, что его королевская выдержка дала трещину. Все же, он не плакал даже когда на его руках от оспы умирала целая семья. Скорее всего, оно все просто накопилось. Все страдания его народа, не замеченные им, настигли его и оставили неизгладимый отпечаток. Но он все мог выплакать Ивану, не боясь был осужденным или высмеянным. Чертов русский понимал его слишком хорошо. Костер потух лишь к утру. Нужно было продолжать путь. Работорговец злился еще больше из-за непрезентабельности товара. За ту ночь они потеряли десятерых.