Подглядывающий

В первый раз я заметила его в последнюю пятницу лета, незадолго до полуночи. На улице лил дождь, а на полу в танцевальном зале, смежном с тем, в котором я занималась, остались натекшие с чужих ботинок лужи. Так поздно танцевать приходила только я, так что если бы в здании был кто-то еще, скорее всего, я бы об этом знала. Да и на стоянке торчал только мой желтый Гринго. Однако я была не одна. Поскорее выключив музыкальный центр и накинув поверх мокрой от пота майки спортивную куртку, я погасила свет. Тогда-то через дверной проем и два пустых зала, идущих друг за другом, и обнаружилось открытое настежь окно… Сперва я испугалась, ведь если кто-то проникает ночью в закрытое на ключ здание, вряд ли он имеет безобидные намерения. Осознание пришло гораздо позже, когда я, так и не позвонив в охрану, мчалась со всей одури домой. Два часа я занималась в зале: ходила туда-сюда, разминалась, потом отрабатывала движения до тех пор, пока мышцы не стали твердыми, как камень, а мои голова, честь и кошелек оставались в целости и сохранности. Но тогда зачем кому-то понадобилось за мной наблюдать? Извращенец? Бездельник, случайно проходивший мимо и заметивший неплотно прижатую раму? Сталкер? Это следовало хорошенько обдумать. Однако планы пришлось отодвинуть - в связи с началом семестра пару дней в универе был полный загруз. К вечеру я едва волокла ноги, а в мыслях плотно укрепились подзабытые за время каникул хлопоты: провести среди студентов анкетирование, согласовать график проектных работ, получить сто подписей на ста документах, поулыбаться декану, чтобы с меня сняли хотя бы кусок общественной работы в кампусе… Где уж тут думать о каких-то мокрых следах? Воспоминания о ночном происшествии быстро сделались незначительными и глупыми. Ведь ничего, по сути, не произошло, довольно легко убедила я себя. А чтобы окончательно успокоиться заехала в танцзал через неделю, днем. — Подскажите, кто-нибудь еще записывался на мое время? — спросила я у девушки на ресепшене. Она с вежливой улыбкой сделала вид, что внимательно изучает монитор, но нет, таких сумасшедших, как я, конечно же, больше не было. Полночь — время, когда нормальные люди ложатся спать, а не скачут до одури под техно. — Ну, а может, у кого-то еще есть запасные ключи от зала? — я не могла так просто сдаться. — Они есть у вас, потому что по понедельникам, средам и пятницам зал закрываете вы. И у меня, потому что во все остальные дни открытие и закрытие целиком и полностью моя задача. Нет, от нее ничего не добьешься. Нужно позвонить Чинсу и пожаловаться: как хозяйка, она могла позаботиться, например, о видеонаблюдении, но как довольно ветреная девица частенько забывала и о гораздо более важных обязанностях. В душном зале, куда я только мельком заглянула, опять занимались сразу две группы вместо одной, едва не наступая друг другу на пятки. Вот, о чем еще стоило бы побеспокоиться Чинсу. Ведь цари в зале порядок, я бы приходила сюда, как и все остальные, — днем, а не приезжала бы под покровом ночи, как будто мне есть что скрывать… Самообман. Ночью в зеркалах от пола до потолка отражалась я настоящая. Не строгий костюм расцветки, допустимой университетским регламентом, а голое плечо в прорези на майке. Не гладко зачесанные на косой пробор светлые волосы с неизменным пучком на затылке, а взбитые пальцами пряди — волнистые и дикие, как и взгляд, который больше не нужно было скрывать за очками. Если где-то в этом мире я и чувствовала себя свободной, то только на паркетном полу, где единственной преградой моему "я" было бесконечное отражение. Мне показалось, решила я. Окно могли оставить на проветривание и забыть, а следы… На улице полдня шёл дождь – мало ли чьи ноги их оставили. Я кивнула администратору, закончив разговор, и уже повернулась к выходу, как она снова меня окликнула: — Чуть не забыла! Кажется, в пятницу вы оставили свой зонт. — Зонт? — Утром в субботу его нашла в зале уборщица. Вы уходили последняя. Кроме вас, его некому было оставить. Держите! Он был желтым. Как бьющее в окно утреннее солнце. Как лимонный крем в надорванном круассане, который я покупала иногда к завтраку во французской пекарне у дома. Как тонкая золотая цепочка на лодыжке по выходным, когда не нужно идти на работу. Как мой автомобиль, который я ласково называла Гринго. Если бы я решила купить себе зонт, он был бы именно таким. Но я его не покупала. Наверное, нужно было оставить зонт на ресепшене, но я зачем-то вышла на улицу и положила его на заднее сиденье. Теперь он напоминал о себе всякий раз, когда я поворачивала голову в сторону, чтобы посмотреть в боковое зеркало. Как желтый вопросительный знак. Что, что, черт возьми, это было? Когда через неделю, забросив все дела, я смогла снова вернуться к танцам у Чинсу, ухо я держала востро. Сперва проверила раздевалку, потом — оба помещения, окна, но единственным, кто смотрел на меня в упор, было мое собственное напряженное отражение. Я долго не могла расслабиться, однако полуторанедельный перерыв в моей тайной жизни все равно взял свое — я устала очертаниями соответствовать футляру, в который загоняла меня каждый день работа в университете. Чинсу сказала бы: глупая, уйди, если тебе так сложно. Ей легко было размышлять о вещах столько приземленных, как условности и правила, — если Чинсу желала вырядиться в фиолетовые перья, она делала это, не оборачиваясь на изумленные взгляды зевак. Но я действительно любила, стуча каблуками, входить в аудиторию и встречать десятки глаз, обращенных только на меня. Это было одной из форм социального эксгибиционизма, и удовольствие, которое я получала вместе с вниманием со стороны, давало ощущения, сравнимые с оргазмом, не хуже, чем безумные пляски перед зеркалом. Если одновременное существование во мне двух таких противоположных и одновременно близких личностей можно было назвать болезнью, значит, я была больна на всю голову. К тому же где еще в Сеуле я могла говорить на родном английском пять-шесть часов подряд каждый будний день? А запись ко мне на курс подсказывала, что и преподаватель из меня вроде как неплохой. Некоторых студентов я даже видела в аудитории повторно, хотя курс их закончился еще в прошлом семестре. С университетом нельзя было кончать, но и с ночной жизнью – тоже. Танец всегда выбивал из головы страхи и прочие глупости. Как секс, он давал организму встряску, а затем размазывал по полу тоненьким слоем. Я не нуждалась в любовнике на час — в распоряжении у меня был целый танцзал с двенадцати до двух три раза в неделю. Этим вечером я проверила каждый угол, но мой загадочный сталкер все равно за мной наблюдал. Осознание этого пришло ко мне с покалыванием вдоль позвоночника — всякий раз, поворачиваясь в аудитории к доске, чтобы записать то или иное слово и его транскрипцию, я чувствовала то же самое, как если бы каждый взгляд, касаясь меня, оставлял на спине отпечаток. Как этот человек пробрался в закрытое помещение, если не умел проходить сквозь стены? Я остановилась, тяжело дыша, у зеркала и посмотрела поверх своего отражения на темный прямоугольник незапертой двери, за которой скрывался второй зал, а в нем – злополучное окно, которое снова было приоткрыто. Зачем он пришел, если не выйти из тени и осуществить злой умысел? Зачем даже не попытался скрыть следов своего присутствия? Я коснулась его через зеркало — он был обжигающе холодным, как родниковая вода. Выключив музыку, я еще какое-то время шаркала по полу босиком. Мой телефон лежал на подоконнике, и мне следовало немедленно позвонить в охрану, но я только разблокировала его, зачем-то проверила время и снова погасила экран. Совсем спятила. У него мог быть нож или что похуже, а я все равно ждала достаточно, чтобы дать ему уйти. И даже притворить окно за собой, как будто наша ночная встреча была свиданием, с которого неприлично было сбегать не попрощавшись. Я проверила: окно ходило туда-сюда, даже когда ручка была опущена – значит, сломано. Завтра я позвоню Чинсу, чтобы она, наконец, позаботилась о безопасности своих клиентов. Пора заканчивать это рукоблудие. Ведь пора? Во вторник утром дождь застал меня врасплох. Я выходила из квартиры в солнечный день, а, спустившись на лифте, внезапно оказалась в холодном, сыром сентябре, от которого сразу свело судорогой плечи. Прикрыв голову портфелем, я добежала до машины, но когда приехала в кампус, оказалась в почти безвыходной ситуации – на фоне серости за окном вдруг оказалось совершенно невозможно игнорировать кричаще желтое пятно за спиной. В конце концов, зонты для того и предназначены – спасать от неприятностей. Даже те, которые были подаренны с умыслом. Чуть поколебавшись, я раскрыла зонт, оправдывая себя тем, что просто не хочу намочить новую блузку. Она была белой, а белое быстро становится прозрачным, если дать волю влажному, будь то дождь или чей-то взгляд. — Какой яркий, — сказала коллега, когда я поставила его в сушилку на кафедре. Среди одинаковых черных ручек с эмблемой университета он выглядел, как экзотическая птица, случайно залетевшая в окно. — Очень тебе подходит. И правда, я достала карманное зеркальце, чтобы проверить, не потекла ли тушь. Даже сквозь тонкую черную оправу очков можно было разглядеть по краю серой радужки золотой ободок. Притворяйся-не притворяйся — я точно такая же чужая среди документов и негаснущих мониторов, как этот вызывающий, почти провокационный зонт. День закончился скорее, чем я ожидала — Гринго уже красовался на парковке, светя желтыми боками почти так же ярко, как одинокий фонарь у входа в зал, а в моем телефоне все еще не было ни одного вызова на номер Чинсу. Интересно, как давно сталкер приезжал к танцевальному залу, если так хорошо угадывал, какой шаг я предприму следующим? Он должен был сам желать оставаться незамеченным, ведь тайная слежка все еще была если не преступлением, то явлением, порицаемым в обществе. Толкнуть, как обычно, дверь вперед, включить освещение в раздевалке. Если сейчас повернуть назад — это будет самым правильным решением для меня, напомнил внутренний голос, словно другая я не хотела расставаться с черно-белой броней. Она тоже считала, что без пяти двенадцать моему телу следовало лежать под мягким одеялом, а не раздеваться до белья под взглядом незнакомых глаз. Правильно — это вообще отдельная категория в моей жизни. В нее, как в комод, я складывала носовые платки, дежурную улыбку, звонки родителям по скайпу в сумрачный Лондон, хорошие оценки и бассейн по выходным. Для неправильных поступков оставалось отделение, спрятанное за секретной планкой. Настолько крохотное, что привычки в него приходилось утрамбовывать, как в ящик Пандоры — максимально сжато и кучно. Неправильным было даже задумываться о существовании такого отделения, но вся моя жизнь состояла из борьбы за право наслаждаться тем, кто я есть. Я отбросила сомнения, как невидимый окурок, и вошла в зал. В конце концов, мой сталкер не делал ничего лишнего, что могло бы мне помешать. Пока мы бродили каждый на своей половине, как звери, охраняющие границы, я могла не беспокоиться о большем. Хм, мой сталкер.