Клавишник

Золотой рассвет ложится тёплыми лучами на землю. Редкие капли дождя падают на сухой асфальт, оставляя на нём мокрые разводы, словно падают чьи-то горькие слёзы. Было немного душно, слышен едва уловимый запах роз. Где-то играл рояль, будто приветствуя тех, кто проснулся в этот ранний час. Если люди прислушаются, каждый скажет, что кто-то завёл детскую шкатулку, с тихой мелодией и танцующей посередине балериной. Чарующая мелодия. Спокойная, тихая, с переливающимся басом, который поддерживает звонкие верхние нотки. Звучание вечности, боли, грусти. Вслушаешься и задумаешься. О жизни и смерти, о простом и великом, о страхе и радости. Кто-то начнёт ненавидеть играющего, ведь в этом человеке проснутся самые горькие чувства. Та самая тоска, которая накатит и не отпустит. Но играющий тихий и смелый, он продолжает свою мелодию. Его руки ходят по клавишам. То медленно, создавая вокруг печаль, то резко забьют по басам, высказывая свои чувства, то быстро начнут стучать по верхним нотам, жмурясь, чуть ли не плача от внутренней боли, то вовсе затихнут, редкая нота пробьёт тишину. Он плакал, тяжело дышал, выливал свои чувства, но его никто не слышал. Он снова ударяется в быструю игру, охватывая все ноты, склоняясь над клавишами. Парень мог не смотреть, его пальцы сами делали эту работу. Длинные, тонкие, чересчур костлявые, очень бледные и жилистые. Каждое движение меняло их. Синие вены, словно море при штиле. Клавиши поддавались пианисту. Они словно старые друзья - слились в вальсе мелодии их душ. Чёрный старый рояль, пропитанный слезами играющего. Снова медленная мелодия, и солнце стало проникать через отрытое окно в комнату, освещая чёрную крышку пианино. Теперь видно, что на ней выцарапано имя. Крейг. Вот оно - имя молчаливого и столь печального игрока. Где-то вдалеке раздался колокольный звон. Сердце замирает, время перестаёт идти. Всё смешивается в серую картину, в которой царит безвыходность. Голоса храмовых певчих поддерживают мрачное настроение. Страдание. Джонс молчит, все его чувства вышли в слёзы, в этой маленькой и холодной комнате с белыми стенами и чёрным полом. Свет скользит к его холодным рукам, нагревая старую крышку пианино. На некоторых клавишах лежат солёные капли, на некоторых они размазаны, отчего пальцы Джонса словно в воде. Для него радость перестала существовать уже давно. Он потерялся в лабиринте, он перестал слушать людей, он отделился, будто отдельная раса. Нейтральная, очень развитая, понимающая намного больше, чем остальные. В своей тишине он был наблюдателем за остальными. Он изучил всех наперёд, вывернул мир наизнанку, изучил каждый угол отношений. И всё равно он молчит. Он будет молчать пока жив, пока солнце может вставать, жизнь может просыпаться и умирать, пока люди будут думать и смеяться, пока мир дышит. Он наденет фрак, он наденет чёрную шляпу, он встанет в центре комнаты, словно балерина, и будет играть и играть, пока не умрёт, пока раны не заживут, пока он не найдёт новый выход, пока не откроет новые двери. Пока сердце стучит, стучат и клавиши, стучит его жизнь. Не улыбнётся лишний раз, он тот, кто он есть. Его не понять, не почувствовать. Ты не найдёшь его, не откроешь, пока он не захочет. Эта шкатулка без ключика, ларчик, который почти невозможно открыть. Он будет играть внутри себя, сам для себя. Солнце освещает и его, и рояль, и дождь. Звон пропал, голоса затихли.. Тук-тук.. Руки опускаются на колени, последняя слеза скатывается по его щеке.. Лил тихий дождь, из шкатулки играла тихая, мрачная музыка...