по версии Ньюта

      Ньюту Томас понравился еще с первого дня, когда тот устроил забег длиной в метров двадцать с последующим падением своим красивым лицом на траву Глэйда. Да, он был красив, хоть и напуган до чертиков тогда; Ньют это подметил сразу. Ньют любил подмечать такие вещи, любил думать о них ночами, когда не спалось. Ньют вообще был странным и нелогичным, как многим казалось.       Еще с первого дня Ньюту хотелось защитить его — хотелось все время в Глэйде, в лагере, в Жаровне. Да и сейчас хочется. Слишком уж необдуманными решениями он разбрасывался, что иногда хотелось сказать: «Остановись», кинуть в яму и ждать, пока перебесится да успокоится. Томас казался Ньюту очень простым и типичным, настолько типичным, что сойдет за персонажа какой-нибудь подростковой антиутопии, коих Ньют не читал и не смотрел никогда в жизни; может и смотрел, но не помнит.       Зато Ньют отчетливо помнит, как Томас впервые полез в тот чертов Лабиринт, помнит, как он пытался схватить его за рукав тонкой кофты, единственный пытался; помнит все, что связано с Томми лучше всего, что мог когда-либо помнить. Он доверяет ему больше, чем себе или еще кому-либо, доверяет искренне и преданно, ведь Ньют своим друзьям предан и никогда не бросит их, будь это даже жизненно необходимо — таковы его личные устои.       А вот Терезу он бы бросил на раз-два, Тереза ему никогда не нравилась и нравиться не будет — слишком, на его взгляд, глупая, покорная и совсем не преданная. Тереза кажется ему эгоистичной, хоть и прикидывающейся доброжелательным благодетелем, что готов спасти несчастных парней и вытащить их на свободу. Хорошо играет и, как кажется Ньюту, на два фронта. Неравнодушие к ней Томаса душит его; хочется рассмеяться этому Томасу в лицо и прокричать: «Парень, ты серьезно?»; хочется, чтобы этот поганый лифт не привозил Терезу никогда в его и так неспокойной жизни, ведь Тереза — трусиха, а трусов Ньют на дух не переносит.       Ньют готов пойти на все ради Томаса, Томас ему нравится — как лидер, как неравнодушный к себе и остальным; как друг. Ньют верит, что парень сможет построить себе будущее в мире, где, кажется, будущего у тебя нет с вероятностью в «Если ты, конечно, не иммун» — у Ньюта плохо с математикой.       Испытанием для Ньюта кажется даже не Жаровня, испытание для него — держаться спокойно, когда друзья умирают на глазах, Томас трясется над своей ненавистной Ньюту подружкой, а в горле чертовски пересыхает то ли от жары, то ли от дичайшего страха за себя и своих товарищей, которых вытащить из этого дерьма нужно, нужно ценой своей жизни, до посинения нужно. А еще Ньюту нужно утешение, которое он ищет в ком-то, но найти почему-то может только лишь в Томасе. Тогда-то он и понимает, что этот чертов Томас для него — все.       Когда Ньют заражается, ему жутко до холодного пота и бессонницы; он впервые боится за себя, а не заботится о комфорте и безопасности других. Виду он старается не подавать, прячет вечно трясущиеся руки в карманы и не носит любезно предложенные Брендой футболки, ведь Томас узнает сразу же, будет волноваться и делать все быстрее и энергичнее, а Ньюту это не нужно. Ему нужны спокойствие, ровное дыхание на койке снизу и ярко горящие энтузиазмом глаза цвета карамели, которую Ньют, конечно же, не ел — слышал, она бывает такого цвета.       И больше всего на свете Ньюту хочется, чтобы это все закончилось, их жизням ничего не угрожало, они бы нашли себе какой-нибудь тихий район для жилья и ели бы ту самую карамель, лежа на диване в уютной квартире. Хочется все это забыть, как страшный сон, который так и не закончился, даже не собирается заканчиваться.       Ньюту нужен он.       Сидя где-то в углу потрепанной комнаты, он пишет письмо на салфетке — такой же, которой обычно обматывает руку, чтобы не так сильно болела. Пишет аккуратно, найденным в какой-то из тумбочек, пером и чернилами, пытается не понаделать клякс — хочет, чтобы Томас запомнил его чистым и непорочным, как это письмо. Пытается сдерживать эмоции, рвущиеся наружу как внутри, так и словесно, но начинает ронять слезы еще на первом абзаце. Видел бы его Томми — такого слабого и незащищенного, отвернувшего голову куда-то в сторону и прикрывающего рот рукой, чтобы не разрыдаться окончательно. Он ломается. Ломается прямо сейчас, когда выводит слова на тонкой полупрозрачной бумаге этим проклятым пером и тихо всхлипывает в рукав куртки. Ему нужен он. Ему нужен кто-то прямо сейчас.       Ньют не боится умирать, он просто не хочет. Не хочет никогда не видеть больше счастливую улыбку Томаса и остальных его друзей, не хочет никогда больше не обниматься с Томасом и остальными друзьями, не хочет оставаться гнить в этом городе в одиночку, когда Томас и остальные уже давно уедут навстречу хорошей жизни. Да, черт возьми, Томас для него особенный; Томас для него — пунктик. Пунктик, на котором он чертовски помешан.       Помешан до такой степени, что однажды срывается. Заводится из-за осознания, что все Томас делает для нее — его Терезы, которая, хоть и предала всех, включая его, остается для него важной и значимой. И настолько Ньют не хочет это признавать, не хочет даже думать об этом, что готов убить эту чертову Терезу собственными зараженными руками. Что-то в его голове в тот момент щелкает — он подпрыгивает, как ошпаренный и прижимает Томаса к стене. Слишком близко для них обоих, но Ньюту плевать, Ньюту плевать с самой высокой башни в этом новейшем городе. Кровь кипит на максимуме, вены на шее выступают невероятно сильно, но Ньюту все еще плевать — он зол, как никогда. Он настолько ревнив в этот момент, что самому становится противно, и он осекается, извиняется и уходит. Сбегает, как самый настоящий трус, хотя трусов он ненавидит.       Ньют знает, что не дойдет до конца. Не дойдет, хотя хотел бы даже сильнее, чем сказать когда-нибудь Томасу о своей безудержной привязанности и любви к нему. А ведь любит он его сильнее, чем ненавидит трусов.       Он умирает от рук самого, по версии Ньюта, лучшего человека в этом мире. Умирает, так и не дойдя до конца. А конец у этой истории очень даже хороший, хоть и без Ньюта. Но Томас всегда будет помнить его понимающий взгляд, хромающую походку и искреннюю улыбку радости не за себя — за него. Еще с первого дня в Лабиринте Томасу Ньют понравился своим желанием жить ради дорогих людей и, при необходимости, умереть за них. И Ньют умер. Умер за самого, по версии Ньюта, лучшего человека в этом мире.