Лишние травмы

– Синяки откуда, Паулаускас? Модестас нехотя обернулся. Сзади на скамье сидел Гаранжин и смотрел на него, недовольно и строго. Он говорил им не раз – избегать лишних травм. Особенно таким, как Модестас. Или как Белов. Белов, который Сергей. Модестас тренеру ничего не ответил. Просто отошел в сторону и начал разминаться. А Гаранжин вздохнул, тяжело и грустно, в очередной раз думая о том, что этого человека, пожалуй, исправить уже никак нельзя. А еще отметил про себя, что тот заметно хромает на левую ногу. Лицо у литовца было наполовину разукрашено синяками. На груди – тоже какой-то шрам, и все руки – ободраны. Было очевидно, что за прошедшую ночь Паулаускаса кто-то очень старался поломать. На самом деле, стараются очень часто, и, если сказать честно, всегда есть за что. Однако до сих пор обходилось парой царапин, не более. Из драки Модестас привык выходить победителем. А на этот раз, видимо, кто-то оказался сильнее. Гораздо сильнее. Тянуться было больно. Ныло все тело, но особенно горело лицо. И еще сильнее – где-то внутри, очень глубоко, где Гаранжин, мельком взглянув, уже не заметит. Да и не стоит ему. А то синяков, наверное, только прибавится. Но тренер продолжал наблюдать. Недалеко от Модестаса отжимался Коркия, и, заметив это, Гаранжин заметно занервничал. Сейчас Коркия прекратит отжиматься и, скорее всего, сразу пойдет за мячом. Три, два, один… Так и есть. Там сидит Модестас, совсем рядом. Гаранжин встал. А теперь Коркия увидит забавное лицо Моди, над которым, конечно же, нужно будет пошутить. Модестас, естественно, как разумный и взрослый человек, не будет воспринимать это серьезно, а просто посмеется вместе с товарищем НАД СОБОЙ, КОНЕЧНО, КОНЕЧНО! – Черт. Это Гаранжин сказал уже вслух, причем довольно громко. Тренируя сборную, вот уже около полугода, Владимир Петрович почти успел выучить повадки каждого. Кто нервный, кто нежный, а кто – не очень, кто шутник, кто гордец, и кто – железная стена. С большинством не было проблем, но отдельные личности были способны создавать их на совершенно пустом месте. И сейчас был, к сожалению, именно такой случай. Грузин подходит, останавливается. Начинают о чем-то говорить. Жаль, не слышно, о чем. Отчего-то забывшись, тренер не успел уловить тот момент, когда мирная беседа Коркия и Паулаускаса вдруг резко переросла в ссору. При этом начав сопровождаться необыкновенной смесью отборных ругательств с полноценным использованием всех возможностей словообразования как грузинского так и литовского языков(никто из них никогда не проявлял подобные эмоции на русском). Со стороны было непонятно, что эти двое кричат, но с уверенностью можно было сказать, что сами они абсолютно точно понимают друг друга. Потом они прекратили кричать, и в дело пошли кулаки. Гаранжин рванулся на противоположную сторону зала, к этим двоим. За ним вся команда. Только спасать ситуацию было уже слишком поздно. Коркие был вполне себе в форме. Как раз отжался только что. А вот что касается Модестаса, то ему прошедшая ночь дала о себе знать. Измученный и совсем неспособный сопротивляться, после пары грузинских национальных приемов он уже лежал на полу спортзала, и теперь ко всему прочему – еще и с рассеченным виском. Вокруг него тотчас скучковались товарищи, кто-то побежал за врачом. – Коркия, сто отжиманий, сорок кругов, живо! – Гаранжин самолично оттащил Михаила, который, похоже, с удовольствием бы вдарил Модестасу еще пару-тройку раз. – Паулаускас… Владимир Петрович бросил взгляд на литовца. Висок в крови, лицо в синяках, ноги, руки, живот… Этот сорок кругов точно не пробежит. *** - Жить будет, крепкий. Но еще разок нужно будет осмотреть. Его, видимо, побили вчера сильно. - Да уж понятно, - вздохнул в ответ врачу Гаранжин. *** После тренировки, подождав, когда все выйдут из раздевалки, Гаранжин попросил Едешко задержаться. Ваня удивился, но подошел. – Слушай, Иван, – обратился Гаранжин, – ты не знаешь, случаем, кто это так Модестаса вчера? У Вани многое можно было спросить. Душа команды, он своим добрым характером и жизнерадостным настроем притягивал людей. С ним любили выпить и по душам поговорить. Он был почти всегда в центре событий. А значит, многое мог знать. Едешко сначала долго молчал. Минуты две пытался что-то начать и несколько раз останавливался. Было видно, что парень в курсе, просто не хочет разглашаться. Однако в очередной раз уловив на себе суровый взгляд тренера, вмиг перестал вертеться и почесывать кудри. – Да знаете, Владимир Петрович… – Ну, говори уже. – Это все не точно, но, говорят, Серега это был, Белов. Они вместе с Модей уходили куда-то вчера, а вернулись уже отдельно. И один из них – инвалидом почти. К утру, приполз уже. Глаза у Гаранжина расширились. – Что это значит, инвалидом? Едешко снова помялся. – Да трещина у Модестаса в ноге. Ему бы лежать, а он на поле прыгает. Возникла длительная пауза. Гаранжин ничего не ответил. Простояв минуту в состоянии легкого транса, он схватил со стула куртку и бросился вон из здания. Сергей не успел уйти далеко. Владимир Петрович увидел его впереди, пробежав метров сто, может, двести. Он не считал. Просто отчаянно хотелось выяснить, в чем дело. – Белов! – крикнул Гаранжин. Услышав знакомый голос, баскетболист обернулся и, помедлив немного, пошел обратно, навстречу. Он так и знал, что тренер догонит его где-то по дороге домой. И догадывался, что именно тот так неистово хочет понять. Сергей подошел. Гаранжин после быстрого бега переводил дыхание. – Надо поговорить, Белов, - почти прошептал он, отдышавшись. – Говорите. – Не здесь. – Ну, давайте отойдем. Они нашли скамейку в парке недалеко, и сначала, пока сидели, оба молчали, как будто нечего было сказать. Наконец Гаранжин не выдержал. – Ты за что Модестаса отделал вчера? – Это личное, – коротко ответил Сергей, даже не попытавшись отрицать вину. – У вас игра через неделю, а он хромать еще как мин… – На скамейке посидит, никто и не заметит, – отрезал Белов, не дав договорить. Снова оба замолчали. Белов был не из простых, со сложным характером, с чрезвычайно зашкаливающей самооценкой и иногда непримиримым презрением ко всем вокруг. К этому со временем можно было привыкнуть. И Гаранжин привык. Только сейчас вся эта чертовщина вышла за допустимые пределы. Спустя еще минуты три, Гаранжин продолжил. – Ты не понял, Белов. Дело здесь уже не в вас и не в ваших личных разборках. Разбирайтесь сколько хотите, но такими методами, которые не повлияют на игру, на баскетбол, – тренер говорил резко, постепенно повышая голос. – Модестас – один из лучших игроков в команде. И я не хочу, чтобы его конечности по швам из-за таких, как ты. Белов рассмеялся. – Одна у него уж точно трещит. Гаранжин нахмурился. В этот момент они подумали о разном. Лицо тренера вдруг сильно побледнело, а потом он снова взглянул на Белова. Тот смотрел куда-то вдаль, как будто ждал, когда уже можно будет уйти отсюда к чертям. Его лицо не выражало абсолютно ничего, никаких эмоций. Как будто Сергею на самом деле было плевать. Только Гаранжин не хотел верить, что гордость его лучшего спортсмена способна взметнуться настолько высоко. Почти уже не имея, что сказать, Гаранжин постарался подступиться к Белову еще раз. – Ну, нрав у него такой, что с этим сделаешь. Неужели сгладить никак было нельзя? – Владимир Петрович не заметил, как перешел почти на крик. – Все я могу понять, ссоры бывают, обиды, и с товарищами бывают еще какие. Да только трещину в ноге ты за что ему оставил, Сергей? Что тебе Модестас сделал? В глазах тренера было одно только искреннее непонимание. И еще что-то вроде боли отца, сыновья которого почему-то отчаянно ненавидят друг друга. В ответ Белов усмехнулся как-то нервно и зло, а потом вдруг серьезно посмотрел на Гаранжина. И, спустя ровно три секунды, спросил: – Вы правда хотите знать, Владимир Петрович? Гаранжин молчал. Но было видно, что он требует ответа. Сергей это понял. И ответил. Честно, одним словом. – Поцеловал.