Свет

      Сэм не чувствовал рук и ног. Он знал, что находится в комнате с потолком в жёлтых потёках, где окна похожи на покрытые жирными, мутными бельмами глаза, а пахнет клопами, кошачьей мочой и прогорклым маслом. Знал потому, что это было единственным, что он запомнил, перед тем, как его начали пытать. Щиколотки и запястья, привязанные неведомыми палачами к спинкам широкой кровати, по началу болели, потом утратили чувствительность. Или же сознание охотника утратило стойкость, потому что по сравнению с тем, что эти звери делали с его остальным телом, щиколоткам и запястьям досталось меньше всего.       Когда то Сэмюель, Мальчик Король, Человек–Который–Спас–Мир–А–Чего–Добился–Ты? считал, что знает о пытках всё. Он не гордился опытом жертвы, но согласитесь, напугать пережившего то, что пережил он, не просто. Именно тогда он научился отгораживаться от боли. То есть, он продолжал ощущать её, различать её оттенки: пламенно рыжую от ожогов, ослепительно белую от электрического тока, пурпурную от ударов, карминно алую от порезов и переломов, ядовито жёлтую от уколов наркотой. Но на его решимости бороться она не отражалась. Винчестеры не сдаются. Сейчас вся эта многоцветная палитра слилась в единое переливчатое облако и владела его телом, в то время, как душа парила далеко. В этой, утратившей надежду на спасение душе не было место слабости или страха смерти. Сэм, утративший ощущение пространства и времени, пребывал в состоянии, народом именуемом «овощ». Ждать от овоща нужных ответов или мольбы о пощаде не приходилось.       Но вот, на самом краю почти угасшего сознания, пробудилось чувство. Неуловимое, невесомое. Однажды он обнаружил в себе его слабый зачаток, ужаснулся и загнал туда, откуда оно никогда не увидело бы света. А сейчас, будто калеча его тело, палач разносил в мелкую щепу удерживающие двери, оно вспыхнуло внутри крохотным, похожим на искорку солнышком. И стало подниматься к поверхности, освещая омертвевшую глубину. Сознание дёрнулось, отрицая, отталкивая происходящее, содрогнулось сладострастном исполненном ненависти к самому себе спазме.       Сэм пришёл в себя, хотя вряд ли отдавал себе в этом отчёт. Наверное, он умер. Или заблудился в собственных снах. Странных снах, в которых можно чувствовать боль и блаженство одновременно.       Кто-то целовал его. Осторожно, обходя ссадины и порезы. В лоб, по матерински нежно убрав с него прилипшие к поту и крови волосы. В сомкнутые, дрогнувшие веки. Сэм узнал запах. Родной. Инородный в этом аду, как морской бриз на мясокомбинате, в котором пару недель назад отключили подачу тока в морозильные камеры. Сэм никогда не был на море. Но хотел. Видел его во сне, рвался к нему сквозь мораль и запреты всем истерзанным демонами и ангелами сердцем. И поэтому, когда поцелуй обогрел его губы, а язык раздвинул неподатливые челюсти, он не стал сопротивляться.       Поцелуй был долгим и влажным. Именно такими эти губы он себе и представлял. Он крепко зажмурился и подался навстречу, насколько хватало сил, чтобы продлить этот миг, это выворачивающее наизнанку счастье, хоть на долю секунды. Он осознал, что не спит. Реальность уродливым, похотливым клоуном проникла сквозь его защиту и разнесла её в клочья, подобрав единственно верный ключ. Он понял, что умрёт. Сегодня.       - Посмотри на меня, Сэмми.       Тот лишь стиснул зубы и покачал головой. Если он посмотрит на него, … он всё поймёт. Это чёртово солнце, что растёт в нём сейчас, ползёт из заточения по венам, по каждому нерву на волю, оно полыхнёт в его взгляде позорной неопровержимой уликой и тогда…       - ПОСМОТРИ НА МЕНЯ.       Сэмми Винчестер не осознавал, что плачет. Не во время пыток, которым он потерял счёт. Он умрёт сегодня. Когда и плакать, если не теперь? Охотник с детский всхлипом втянул в себя воздух и открыл глаза.       Всё было на месте. Грязный потолок и вонь, засаленные занавески и воспалённо позитивное верещание радиоприёмника, доносящееся из за стены. А ещё в комнате был его старший брат Дин. Любимый. Много лет мучительно, тайно желанный. До последней клеточки свой, как рука или нога, которых Сэм уже не чувствует. Винчестер старший сделал несколько шагов от кровати, приглашающее развёл руки в стороны, словно хвалясь обновкой. Обнажённый, совершенный до кончиков волос. Ни единого шрама на теле, ни следа алкоголизма помноженного на хроническую усталость на ангельски безмятежном лице. Благодать, будто не помещаясь в сосуде, голубоватым пламенем плескалась в глазах, озаряла пространство вокруг временного носителя призрачным сиянием.       Они смотрели друг другу в глаза всего несколько мгновений и за эти мгновения Сэм понял всё. Это – конец. Бороться бессмысленно, бессмысленно надеяться. Это конец не только его жизни и жизни его брата. Всему. Круг замкнулся.       Сэм закрыл глаза и отвернулся, чтобы не видеть. И белый силуэт остался с ним, будто выжженный изнутри на сетчатке. А в следующий миг Дин запрыгнул на кровать, навис над ним, стоя на четвереньках. Наклонился, принялся целовать его шею. Так вот как они сбываются, мечты грешников. Сэм дёрнулся, упёрся затылком в тонкую, свалявшуюся подушку. Этого не должно быть. Не должно, не должно! И он, распятый, уже не понимает, подставляется под эти поцелуи или хочет стряхнуть с себя насильника, потому что, Боже, это насилие, пожалуйста…       - Люцифер, не надо! НЕ НАААДОООО!!!       От этого воя стенам, сработанным, будто из папиросной бумаги, полагалось бы взорваться и обрушить на пыточную камеру потолок и протекающую крышу. Но на игровой площадке падшего ангела свои законы. Дин облизал ключицы, спустился ниже, чтобы тихо и уютно рассмеяться, зарывшись носом в шерсть на груди братишки Сэмми.       - Почему же не надо, глупый?) Надо, очень даже надо)) – укус под мокрым от поцелуев соском оказался настолько чувствительным, что Сэма выгнуло дугой, от неожиданности, и боли, и… Люцифер в теле его старшего брата смотрел на него не скрывая победоносного торжества. А потом смачно плюнул в ладонь, чтобы запустить её между ног и взять пленника за член. Сэм забыл как дышать. Да и зачем. – Необходимо. Потому что он на это согласился, Сэмми. Я не демон, мне не получить сосуда без его согласия. Пока ты прятался от меня в сладких грёзах, он искал тебя. Знаешь сколько? Почти три недели. И всё это время получал подробный фотоотчёт с нашей закрытой вечеринки.       Сэм отвернулся, до упора, до хруста в шее вминаясь щекой в волглую, вонючую простынь. Не смотреть на него. НЕ СМОТРЕТЬ. Хотя бы сейчас. Потому что он проиграл. Тело не обманешь. Измученное, растерзанное, оно отзывается на ласку и гонит кровь под таким напором, будто знает, что ещё раз в этой жизни поднять член ему не светит. Телу больно, но не стыдно и не страшно.       - …И железный, брутальный, несгибаемый Дин согласился, - крепко и быстро надрачивая, Люцифер смотрел на Сэма Винчестера сквозь прозрачные, зелёные глаза его брата и улыбался. Светло и понимающе. Так улыбаются безнадёжно больным, утверждая, что всё хорошо, перед самой смертью. – У него совсем не было выбора. Он знал, что его ждёт, что ждёт вас обоих, но решил принять конец, прости за каламбур. Мы с тобой, старые друзья, Сэмми, и мы подготовили для него большой сюрприз. Он жив. Он бьётся и кричит там, внутри. И всё же то, что его бесценный братишка, его тыл, его опора, оказался лживым, трусливым педрилой извращенцем, стало для него новостью. Не хорошо сделать сюрприз, позволить сорвать с подарка упаковку, но не вручить. Не находишь?       Люцифер поднялся на колени, а после начал медленно приседать, насаживая никак не приспособленную для гомосексуализма задницу Дина Винчестера на огромный член его младшего брата. Сэм вдохнул так, словно вынырнул из под воды, где почти задохнулся. Он уже не плакал. Уже не презирал себя. Ему было больно. Но желание было сильнее.       Медленно, через силу он повернулся и посмотрел на Дина. Если брат ещё там, если он ещё жив – он поймёт. Не может не понять. За неполные три недели, что он провёл во власти Люцифера он умирал и возвращался обратно, наверное, тысячу раз. И сегодняшняя смерть, что придёт после этого соития станет для него избавлением. От боли. От груза ответственности. От лжи. От жизни без смысла, без цели, без любви. И когда Люцифер, продолжая трахать его наклонился и прильнул его губам, Сэм ответил. Много лет назад, через пару лет после смерти Джессики, Сэм ощутил это влечение впервые. К мужчине. К брату. Совершенно закономерное, в мире, где кроме Дина любить – некого. Дин был его знаменем. Его храмом и святилищем. О том, чтобы открыться, никогда и не помышлял потому что знал: если Дин его и не пристрелит, позора камин аута ему не пережить. Он часто подводил и предавал брата. Но все прежние предательства по сравнению с этим были как мерцающие жопки светлячков по сравнению со светилом, вокруг которого вращается их мир. Они оба этого не переживут. И Сэм, не чувствующая рук и ног, распятая сломанная кукла, позволил солнцу в своей груди – сиять.       Люцифер опёрся руками на уровне груди Винчестера, работал бёдрами и не мешал. Сэм смотрел на лицо брата. На потемневшие с возрастом брови, на до боли, до стона знакомые морщинки у губ. Смотрел в знакомые до последнего лучика радужки, глаза. Так всё и должно было закончиться. Горько, неизбежно. Единственной константой в их беспорядочной жизни, и чего говорить, нелепой смерти было и есть – его чувство. Да, скорее всего Чак вкладывал в слова «возлюби брата своего, как самого себя» иной смысл. Но Чаку ли не знать – всё не всегда идёт по плану.       Падший ангел наклонился так близко, будто хотел продемонстрировать Сэму поры у Дина на носу. А потом облизнул пересохшие от учащённого дыхания губы и прошептал:       - Ты был хорошим мальчиком, Сэм. За это и ты получишь подарок. Ты знаешь, мне не для чего лгать. Твой брат – любит тебя. И он тебя прощает. Мне нужен только сосуд. Одно твоё слово. Отдай мне моё по праву и я отпущу вас обоих. Но мой подарок щедрее, чем вы оба могли мечтать. Я подарю вам момент истины. Проститесь. – Сперва Сэм ощутил, как по телу Дина прошла судорога. Сияющее благодатью лицо будто запорошило пеплом, оно стремительно бледнело, и по нему расползалась гримаса ужаса и боли. В моментально покрасневших глазах заблестели слёзы. Плечи крупно тряслись. Несколько бесконечных мгновений Винчестеры смотрели друг другу в глаза. Но едва младший разлепил запёкшийся рот, чтобы вытолкнуть из него имя, лицо старшего вновь обрело сверхъестественную умиротворённость. – Я люблю тебя, Сэмми Винчестер. Ты будешь моим?       - Да.       Сэм закрыл глаза и почувствовал, как тёплые, родные губы касаются его лба. Как уходит боль. И всё вокруг - его самого, комнату в убогом мотеле, весь мир - заливает ликующий, неистовый свет.