Дождь

Зеркала, все вокруг заставлено зеркалами, а больше и нет ничего. И в каждом – Кьёка Суйгецу. Она – первый луч солнца и самая глубокая предрассветная тьма, она отчаянье человека в миг перед смертью и счастье помилованного преступника, она все сущее, её и вовсе не существует. Была ли возможность у шинигами с таким занпакто сойти с намеченного пути? Айзену иногда кажется, что он и сам иллюзия. Те, кто вокруг, недостойны даже презрения, все стремления их, впустую прожигающих свою жизнь – лишь тихий шепот на грани сознания. Кьёка Суйгецу шепчет куда громче, ярче и настойчивее. Она предлагает весь мир. В зеркалах отражается небо, бесконечное и недостижимое, пустое, в него не взойти, пока оно за стеклом. Оно лишь мираж, который однажды станет явью. Айзен лжив, но все вокруг, они хуже. Хуже уже потому, что лгут самим себе. Прикрывают эгоизм гордостью, животный инстинкт размножения любовью, страх одиночества дружбой, они лишь безвольное стадо, припорошившее собственную натуру налетом приличия и думающее, что этого достаточно. Стадом так легко управлять. Айзен не боится одиночества, оно всего лишь плата за силу, верный и единственный союзник. Гин выглядел лживым куда более Айзена, куда более кого угодно, но он не лгал. - Я змея, - говорил доверительно сереброволосый мальчишка, пряча эмоции за веками, воинскую выправку – за сгорбленными плечами. Он не лгал, просто не всем давалось это видеть. – Холодная и опасная. Ползаю, выслеживая добычу, и глотаю её целиком, - он тогда забавно наклонил голову и рассмеялся. – Возьмете меня третьим офицером? Под ногами его медленно рассыпался голубоватыми рейши свежий труп. В темноте ночи он был едва виден и напоминал неопрятный мешок с мусором, только расползшаяся под ним лужа и тяжелый запах крови не давали ошибиться. Айзен не удостоил его вниманием. Айзену стало самую малость интересно. Гин не лгал и не говорил лишнего, он пришел, чтобы убить, и еще не был достаточно опытным, чтобы скрыть свои желания. Чтобы скрыть затаенную ненависть. Айзен чуял ее так же отчетливо, как и смерть, посетившую ныне неприметный переулок. Он не знал, где успел с мальчишкой пересечься, но хотел увидеть, во что оно выльется. Айзен не боялся одиночества, и Гин не стал способом от него избавиться. Но стал хорошим помощником, изворотливый по сути своей, он отменно отвлекал проявляющих к Айзену излишний интерес, заслонял его спиной, заставлял окружающих верить в наигранное злодейство. Шинигами верили – подозревать добродушного Айзена было куда сложнее. Занятые сплетнями, они не замечали, что происходит у них под носом. Гин был умен, недаром прозванный гением, он умел быть рядом, когда в нем имелась необходимость, и незаметно исчезать, когда была возможность нарваться. Гин был ловок и аккуратен, в тонких приборах он разобрался так быстро, словно повторял изученную в академии тему. Гин имел огромный потенциал, он был почти совершенен. Он тоже не заслуживал даже презрения. Айзен считал, что избавится от мальчишки скоро. Как бы он ни был полезен, он надоест. Любовниками они стали довольно быстро – мальчишка едва успел вырасти. Глаза Гина оказались очень светлыми, но распахивал он их лишь в момент оргазма, на краткий момент теряя возможность себя контролировать, всхлипывая сдавленно и прижимаясь ближе. Чуть ближе, чем установил для себя Айзен, и каждое новое движение в их связи – потенциальная опасность и новые краски в жизни. Ненависть там, глубоко за голубой радужкой, прикрытая сиюминутным блаженством, она в этом лживом мире казалась единственно настоящей. И она неизвестным образом сочеталась с возникающей привязанностью, ей так легко было манипулировать, разрушить все в один момент или же продолжить. Айзен воспитал для себя идеального лейтенанта. Кожа Гина обычно пылала неестественным жаром, словно в противовес его змеиным повадкам, но руки мерзли, всегда и в любой момент. Он любил прятать костлявые кисти Айзену под хаори, тихо смеяться на упреки, прижиматься – еще ближе, еще. Его рейреку пахла дождем, похожим на тот, что иногда появлялся в зеркалах Кьёка Суйгецу, хмуря недосягаемое небо. Только тот дождь был иллюзией, запаха он не имел, и чья-то рейреку тоже не должна его иметь, конечно, но Айзен все равно никак не мог избавиться от ощущения тяжелых капель, стекающих по лицу, стоило ему оказаться в присутствии Гина. Дождь будоражил его внутренний мир, и Айзен мстил, валил Гина неожиданно на подходящую поверхность, брал это тело, физическим наслаждением успокаивая мысли. Гин не сопротивлялся, он послушно выгибался в чужих руках, позволял себя целовать и целовал в ответ. Он позволял что угодно, не только зная, что споры помочь не смогут, но как будто и желая сам, и от этого он вовсе не казался покорным. Нельзя победить того, кто, не сопротивляясь, принял игру и нашел в ней своё удовольствие. И, рассматривая отметины, слишком легко появляющиеся на светлой, почти что прозрачной коже, прикусывая в поцелуе, порой и до крови, тонкие губы, жадно лаская худое гибкое тело, Айзен не чувствовал себя победителем. Он словно наяву видел свернувшуюся у своих ног большую белую змею, сытую и довольную, спрятавшую до поры ядовитые клыки. Когда пора настанет? Что случится после? - Когда предашь, я убью тебя, - говорил Айзен спокойно, обыденно, повседневно. Гин в ответ только улыбался, широко и некрасиво: - Не волнуйтесь, капитан Айзен. Как я могу вас предать? Предают лишь те, что были когда-то верны. Гин не верен ни Айзену, ни своей Рангику, ни Готею, ни кому-либо еще – быть может, себе лишь самому, но и это вряд ли. Большая змея перед глазами Айзена продолжала послушно лежать, выжидая чего-то, пробуя языком воздух. Её голубые глаза поразительно походили оттенком на те духовные частицы, что, слабо светясь в темноте, покидают мертвое тело. Глаза, которые у нее с Гином были общими. Айзена подобное устраивало. Тихий голос Гина заглушал шепот Кьёка Суйгецу. Зеркала во внутреннем мире все чаще отражали дождь. Дожди в Сейретее бывали редко. Гин рассказывал, что в Руконгае они порой разрушали дома, вымывали из почвы деревья. Рассказывал, что и зима там бывала, с жестокими метелями и настоящим снегом, и люди гибли, оказавшись снаружи не в ту пору. Айзену не было интересно, но Гин все равно говорил. Айзену не было интересно. Но он слушал. И те, кто не заслуживал его эмоций, на краткий миг становились ближе. Только вот что жалкие, сгорающие так же быстро, как и появляющиеся, души могут значить перед целью стать однажды Богом? Айзен знал, что у каждого разумного существа есть своё слабое место, червоточина даже в самых гармоничных душах. Каждому чего-то не хватает, порой совсем ерунды, но именно она заставляет стремиться вперед, создавая в огромном мире вокруг себя собственный маленький мирок, наполненный комфортом. Айзену не хватало лишь возможности подняться в небо, сделать иллюзию реальной – только оно, недостижимое, могло принять шинигами, что стоял над всем сущим. А восхищался же когда-то капитаном Хирако, думал, он-то способен разглядеть чуть больше. Гин походил на капитана Хирако чуть более, чем нужно, чтобы сходство стало заметным, и чуть менее, чем необходимо, чтобы отбросить подобную мысль. Лас Ночес Гину не нравился. Айзену, пожалуй, тоже: даже рейреку его любовника теряла яркость, словно не в силах хоть немного разбавить собой бесконечную стерильность замка. Но Гин все равно подходил их пристанищу: как чернота в проемах окон, разбивающих белизну стен, чернота таилась за его белой одеждой, светлыми волосами, мерцающей иногда из-под век радужкой. О черноте, обещающей ему смерть, Айзен знал, но уже не мог её разглядеть. Гин стал на диво хорош в их маленькой игре. Также Айзен больше не мог понять, о чем Гин думал, добровольно забираясь к нему в постель. Когда смотрел задумчиво снизу вверх, пряча глаза за серебристой челкой, когда капризничал, выпрашивая ласку, когда надолго замирал, уставившись куда-то в стену. И чувствовал в нем порой какое-то странное отчаяние, и уже не мог сказать, что Гин не лжет. Осталось выяснить только, кого шинигами обманывает: Айзена или все же себя. Айзен не обольщался, Гин тоже был не большим, чем одним из окружающих, стоящих ниже него, и он так же быстро исчезнет. Просто так уж вышло, что какое-то время они прошли вместе. И время это, ожидаемо, однажды закончилось. Змея развернула в кольца и вцепилась в прикормившую её руку. «Меня бы без вас не существовало», - сказал бы, наверное, Гин, будь у него время ещё что-то сказать. Но он позволил прочесть это в своем взгляде, в полном отсутствии страха перед смертью и легкой улыбке человека, сделавшего всё, что было возможно. Итог оказался вполне закономерным и горьким. Ровно тем, каким он и должен быть. Хогиоку в груди наполняло душу ощущением всемогущества, делало отражения в зеркалах куда реальнее, и мир подернулся багровой пеленой с редкими отблесками фиолетового. Сила пьянила, звала её использовать, но Айзен помедлил – всего на несколько секунд. Достаточно для того, чтобы бережно подхватить падающее тело, взглянуть в гаснущие светлые глаза. Чего стоила попытка убить Айзена, теперь, когда она оказалась бесполезной? Но Гин не был бы рядом так долго, если бы однажды отказался попытаться. Кровь медленно расползалась по белым одеждам, капала на пыльный асфальт, сливалась в лужицы. Айзен не мог почувствовать ни запах крови, ни запах дождя, ни чего-либо еще, все заменяло опьянение собственной силой. Он все равно не чувствовал, что победил. Гин не боялся, не молил, он смотрел спокойно и мягко, словно старался сообщить что-то еще, что Айзен никак не мог понять. Небо, отражающееся в его глазах, казалось куда более настоящим, чем то, что так манило в зеркалах. Не дрогнув, Айзен пронзил шинигами мечом и отшвырнул прочь. Враг лежал у его ног, теперь в реальности, более не опасный. Хорошее развлечение, которому давно было пора закончиться. Маленькое препятствие перед небесным троном. Где-то во внутреннем мире падали и осыпались зеркала. В них больше не было нужды: Кьёка Суйгецу никогда не смогла бы управлять стремлениями Айзена, даже будь занпакто на подобное способна. Цели перед собой он поставил сам, и прикрыл их иллюзиями – тоже. Айзен не боится одиночества.