Голос Вьюги

Тихо. Только слышно, как неугомонный ветер играет на просторах, теребя деревья покрытые снегом и льдом. Зима уже давно захватила владения осени и, казалось, хотела навсегда здесь остановиться. Но пройдёт время, и лёд растает под тёплыми лучами захватчицы-весны, сменив унылый, но завораживающий белизной девственный пейзаж на безумно-яркое зарождение новой жизни. Сиону нравится наблюдать за природой. В эти моменты он понимает, что всё в жизни изменчиво, и ничто не бывает вечно. Ничто, кроме Недзуми. Вечный холод его поступков, едкие насмешки и презрительное отношение, заставляющие альбиноса каждый раз задумываться: «Если он так меня ненавидит, то зачем спасал? Зачем вытащил из лап комитета безопасности? Зачем вырезал личинку?». И каждый раз он лишь опускает глаза, сдерживая в себе всю бурю эмоций, появляющихся в сердце. Это больно. Но ведь любовь, которую легко заметить, это и не любовь вовсе! Поэтому он и терпит, радуясь, когда может просто находиться рядом. Когда это началось? Когда он, не справившись со своими эмоциями, начал убегать, гуляя по пустынным окрестностям Западного блока? Ведь именно благодаря этому, он набрёл на это место. Примерно в двух вёрстах от их логова и ещё дальше от зоны и блока, есть маленькая детская площадка, окружённая чем-то, вроде пролеска и стены из кустарника. Сейчас всё было заснежено и, казалось, что альбиноса окружает лёгкий белый шёлк, скрывая его от посторонних глаз. Раз за разом, приходя сюда, он забирается на верхушку «паутинки» - самую высокую точку на площадке - и чувствует, как ласкающий лицо ветер подхватывает все его горести и уносит далеко в небо, к которому он был ближе в эту минуту. И душа, становясь свободной, вырывается наружу в лёгких, нежных звуках проснувшейся песни. Сион мог петь только здесь. Ведь ему искренне казалось, что ни голосом, ни слухом он не обладает, и если его услышит Крыс, то засмеёт, как последнего, отвратительного клоуна, обольёт грязью с ног до головы. Как печально. Хотя, он не пел даже для матери, никто, кроме неба, не знал о его голосе, и никто, кроме облаков, не знал, сколько печали можно вложить в интонацию, чтобы слёзы сами просили выпустить себя наружу. Но вместо дождя с неба срывались белоснежные снежинки, лёгкой, тонкой пеленой опускаясь на землю, сплетаясь со словами в невиданный доселе узор. А ведь в Шестой зоне запрещены грустные песни, запрещено быть несчастным. Поэтому юноше и приходилось сочинять их самому. Ночью, глядя в потрескавшийся серый потолок, он запирал все обиды, медленно сочиняя слова - рожденные, как по волшебству, складывающиеся в незатейливую, но от того не менее притягательную и чувственную рифму. Он всё-таки был гением. Но совсем не в той области, по которой шёл. Его талантом была музыка, как и неотъемлемой частью жизни. Но это была тайна… "Я вижу сон, где рядом ты со мной. Я вижу сон, где звёзды так сияют – Что ночь светлей, чем этот яркий зной, О котором, одинокие мечтают…" Парень закрыл глаза, погружаясь в собственный мотив. Ему не нужны ориентиры, ведь единственный, на кого он смотрит – это Недзуми: "Но, твой сезон, наверное, зима, Что у тебя в душе всё время правит. И звёзды закрывает чернота, И сердце на осколки разбивает. " Мимо площадки проходит человек, останавливаясь, но не видя, откуда доносятся звуки. Отчего-то, ему кажется, что этот неизвестный певец заглядывает в саму душу. Крысу необходимо его увидеть, ведь такой чистый голос встречается очень редко. Может, это профессионал, и у него есть чему поучиться... Но это волнует его меньше всего, это отговорка, которую он придумал для самого себя, чтобы не осознавать, что его задели и слова, и мотив, и что от грусти в нежном голосе хочется волком завыть на луну. Такого не было даже тогда, когда он раненный убегал от преследователей, даже когда любимый человек находился на грани жизни и смерти. Он добрался до площадки и выглянул из-за деревьев. На верхушке турника, на самой высокой точке этого места, стоял парень с белыми волосами. Стоял, как будто на земле, даже не балансируя на тонкой перекладине, ловя в объятия расправленных рук лихой ветер, что проскальзывал мимо лишь дёргая полы коричневого плаща. А голос становится всё тише и пронизывает сердце множеством иголок, слова врезаются в мысли, словно нож в масло. И ничто не спасёт от тихой угасающей мелодии: "Твой ангел улетает в небеса… А чувства падшего, кровавыми слезами Пусть смоет за собою мать-пурга И лишь она, меня спасает…" Голос стих постепенно, как мелодия скрипки, разносясь по округе. А альбинос, не замечая того, кому посветил все свои песни, наклоняется назад, словно пытаясь улететь. Медленно падая, в конце погружаясь в сугроб, он не успевает заметить, как к нему через всю площадку кинулся Крыс. * * * Закрытые глаза не всегда дарят темноту, и Сион, лёжа в снегу, видит серебро. Тонкая кожа век пропускает слабый небесный свет, помогая успокоится. Эта маленькая прихоть: упасть в снег и поваляться на колющей, холодной, но мягкой перине, которая понемногу тает от тепла его тела. Как ребёнок, в самом деле. Хотя, пожалуй, альбинос всё еще ребёнок. Он нашёл в себе силы остаться таким, каким всегда был, не смотря на все пройденные испытания. Он даже почти забыл о них, оставив в прошлом, как дурной сон. Однако, как бы ему не хотелось, во всём полагаться на Крыса он не мог. Только от чего-то продолжал беспрекословно изображать болванчика, которого представлял на его месте Недзуми. Наверное, так было легче им обоим. На грудь что-то прыгнуло и тихо запищало, перебирая маленькими лапками и подбираясь к уху, чтобы пощекотать его усиками. Юноша разлепил глаза и посмотрел на крысёнка перед своим лицом. - Гамлет? Что ты здесь забыл, малыш? - Мальчишка сел, взяв питомца в руки, и тут же встретился взглядом с холодной сталью в глазах своего сожителя. Сиону внезапно стало жарко. Отчего-то, захотелось зарыться обратно в сугроб и больше никогда оттуда не вылезать. «Он всё слышал!» - Пронеслось у него в голове. – «Какой позор!» У Недзуми же были абсолютно противоположные мысли: «Неужели это он пел? Кто бы мог подумать, что чудиков награждают идеальным слухом и талантом...» - Он ехидно усмехнулся. Не столько, чтоб обидеть свое чудо, а наоборот - поддержать себя. Ведь он, какой позор, перепугался за альбиноса и бросился на выручку. От того и злился. На площадке стояла тишина, прерываемая лишь завываниями ветра, оставшегося без своего вокалиста и вынужденного играть соло. * * * - Кто бы мог подумать, Ваше Высочество, что ты решишь начать сольную карьеру! – В привычно-саркастическом тоне начал Крыс. Он сейчас и представить себе не мог, что на душе у его Чудика от этих слов всё переворачивается. Но тот лишь молчал, уныло уставившись в пол и, иногда, тихонько шмыгая носом. Снег растаял, и талая вода стекала по коже спины и рук. За воротник набилось не мало колючего, холодного снега. Тело покрылось мурашками, но парень продолжал стоять, исподлобья поглядывая на своего сожителя. А тот всё расходился, хохоча уже в полный голос. Да только Сион не замечал, что смех этот – нервный. Недзуми действительно хороший актёр... - А главное, как далеко забрался! Ты бы ещё на дерево залез! Скажи мне, вот зачем это было нужно? «И зачем было так меня пугать?» - Добавил он мысленно. Сион продолжал молча слушать укоры в свой адрес. Он замёрз, проголодался, а горло пересохло и требовало горячего чая. Альбинос уже яро ненавидел свой голос. Ненавидел так, что ему хотелось просто вырвать себе связки, чтобы больше не издать ни единого звука. Рука потянулась к горлу и нервно его потёрла, немного сжимая, а перед глазами всё поплыло. Хотелось плакать, но он сдерживал слёзы из последних сил. Насмешки продолжались. Продолжались так долго, что Сион уже сбился со счёта. Он считал минуты до окончания этого Ада. Заткнуть человека, который действительно умеет говорить, очень сложно. Однако опрокинутая ему на голову чашка с горячим чаем – весьма действенное средство. Пусть и довольно рисковое. Крыс резко замолчал, лишь на долю секунды, прежде чем излиться отборными ругательствами. Но и этого мгновения Сиону хватило, чтобы взять старт и под громкие крики уйти, хлопнув дверью. Он делал так нечасто. Просто сейчас не хотелось слушать ни разглагольствования, ни ругань. Как же он устал от всего этого! * * * «Вечер черные брови насопил. Чьи-то кони стоят у двора. Не вчера ли я молодость пропил? Разлюбил ли тебя не вчера? Не храпи, запоздалая тройка! Наша жизнь пронеслась без следа. Может, завтра больничная койка Упокоит меня навсегда. Может, завтра совсем по-другому Я уйду, исцеленный навек, Слушать песни дождей и черемух, Чем здоровый живет человек.» Режиссёр устало вздыхает, потирая переносицу под забавным пенсне и хороня все свои гениальные планы. Вот он, наконец, решил поставить новую пьесу. И что? Половина состава оказалась актёрами одной роли, а те, кто играть может, не хочет изменять свой репертуар и учить что-то новое, тем более вкладывая в работу свои чувства и эмоции. Даже Ив, уважаемый режиссёром, сегодня какой-то вялый, совершенно без энтузиазма читает новый текст с помятого листочка. Но самое худшее было в том, что его партнёр, исполняющий главное соло в этой постановке, был вовлечён в пьяную драку и на время выбыл из строя. Благо, не убит. - Всё-всё. Ив, ты не мог бы спуститься со сцены? Подойди ближе. – Мужчина поудобней устроился в кресле, дожидаясь пока актёр подойдёт к нему. – Ты не знаешь никого с хорошим голосом? Парень на мгновение замешкался. Знал, конечно, но проблем от этого Чудика будет много, ибо Его Высочество уже целую неделю как дал себе обет молчания, что немало беспокоило его сожителя. Когда он хотел что-то сказать – он записывал это на бумажке или пытался показать жестами. Это начинало пугать. С другой стороны, далеко не глупый Крыс, понял причину изменений и теперь терзался муками совести. Как же много проблем с этими неженками! - Возможно, - уклончиво ответил Ив, медленно соображая, к чему клонит его наставник. - Веди его сюда. - Прямо сейчас? – Изящная бровь изогнулась дугой, словно тетива натянутого лука. Недзуми не хотел приводить Сиона в это место. Зачем? Он ведь наверняка не сможет и пары слов связать по-человечески. А петь первое соло вместо Аки, даже если вторым его поддержит Крыс, Чудик не сможет. О чём только думает этот старикан? - Да. Прямо сейчас. - С чего это я буду вас слушать? – Усмехнулся брюнет, понимая, что выйдет из этой схватки проигравшим, но ведь принципы ещё никто не отменял? - Если не хочешь отсюда вылететь. – В глазах пожилого мужчины мелькнула сталь. Пусть он уже был не так силён, как раньше, но хватка его ничуть не ослабла. Он мог подавить все протесты одним лишь взглядом и каким-то невероятным чутьём определял ложь. Спорить с ним в некоторые моменты было действительно опасно, ведь он никогда не забывал обещания и действительно мог выставить Крыса из театра. Пришлось подчиниться. * * * Сион, повиснув мешком картошки на плече Недзуми, бил его по спине, возмущённо дрыгая всеми конечностями. Это ж надо! Заявился, появившись неизвестно откуда, бросил пару слов Инукаси и, взвалив альбиноса на плечо, поскакал в неизвестном направлении. Козёл горный! Разговаривать-то мальчишка зарёкся, но язык просто чесался крикнуть что-нибудь обидное этому непутёвому горе-спасителю. Не придумав ничего лучше, Сион извернулся и, как маленький ребёнок, вцепился зубами в бок своего сожителя, не забыв приподнять куртку. На коже остались чёткие отпечатки зубов, а брюнет, взвыв белугой, сбросил кусающуюся ношу с плеча. - Тебя что, шавки Инукаси бешенством заразили? – В ответ лишь молчание и обиженный взгляд. – Сам пойдёшь? – Он демонстративно отворачивает голову. Недзуми тяжко вздыхает. И достав из кармана платок, завязывает альбиносу рот, чтоб не кусался, и снова взваливает на плечо, продолжая путь. Это обидно, унизительно и жестоко. Если бы Крыс всего лишь извинился за все гадкие слова, этого бойкота не было бы, хотя самооценка у альбиноса теперь изрядно подорвана. Не сразу, но Сион смирился с ролью мешка и просто ждал, когда же они, наконец, придут. * * * Со сцены маленький зал местного театра казался просто огромным. Небольшие самодельные софиты слепили не хуже настоящих, освещая хрупкую фигуру юноши, которого, словно декорацию, поставили на это место. Ощущение, что мальчишка испытывал на сцене, завораживало его дух. Казалось, стоит раскинуть руки, и он полетит подобно духу, призраку, полностью слившись с обстановкой. Чувство оцепенения не проходило, восторг сменился недоверием. Зачем же Недзуми привёл его в театр? В это время с первого ряда партера на него нацелил взгляд коренастый низенький старичок с проплешиной на лбу. "Должно быть руководитель" - решил Сион. Старик многократно видел это оцепенение перед залом, но обычно оно вызвано страхом, волнением, а такой дикий восторг перед сценой он замечал лишь у двоих - самого себя и главного актёра его театра, приведшего мальчишку в его обитель. У Ив было абсолютно то же выражение лица. Значит, из мальчика определённо выйдет толк. Руководитель театра медленно поднялся и с усилием забрался на сцену. Однако с его лица так и не сошла довольная улыбка. - Как твоё имя? Вопрос казалось, озадачил альбиноса, но он, медленно разомкнув губы, всё же произнёс: - Сион… - Имя прозвучало тихо, словно его откуда-то издалека принёс ветер. Он нарушил слово данное себе, но, почему-то, это не казалось чем-то позорным - наоборот, это было верное решение. - Что ж, Сион, добро пожаловать в наш скромный театр! – Режиссёр широким жестом охватил всё, что их окружало и зашёлся слегка квакающим смехом. – Сможешь ли ты спеть так, чтобы не опозорить того, кто на тебя понадеялся? - Спеть? – Альбинос поперхнулся воздухом. Он медленно перевёл взгляд на Крыса. Неужели он принёс его только для того, чтобы высмеять перед всеми? Сион до последнего пытался отбросить плохие мысли, но тревоги всё не уходили. – Я… Вы наверное, ошиблись. Я не пою. - Но ведь можешь! – Усмехнулся старик. – Тогда давай поступим так, если не споёшь, Ив вылетит из театра. У тебя есть минута. Режиссёр развернулся и направился к кулисам, оставив ошарашенного парня стоять на месте. Словно сквозь вату до парня доносились звуки. Гневные возгласы Крыса, удивлённые перешёптывания, разносимые эхом. Альбинос закрыл глаза, собираясь с мыслями и вспоминая наиболее подходящий мотив. Он не мог так подставить любимого человека, поэтому сквозь вообразимую тишину пронёсся чистый голос, словно зазвеневший горный хрусталь: "Ave Maria, Gratia plena, Dominus tecum. Benedicta tu in mulieribus, Et benedictus, fructus ventris tui, Jesus. Sancta Maria, sancta Maria, Maria, Ora pro nobis, nobis peccatoribus, Nunc et in hora, in hora mortis nostrae. Amen. Amen." Песня была тяжела для исполнения, и мальчишка, закончив, закашлялся тяжело дыша. Но нужный эффект он произвёл. Даже Недзуми стоял, раскрыв рот, а что уж говорить о впечатлительном режиссёре? Тот ожидал услышать пение намного худшего уровня. Но это… просто самородок, выкопанный из земли уже огранённым и обработанным. - Так нормально? – Взволнованно спросил Сион, с надеждой уставившись на режиссёра. - Очень даже. * * * Главная роль, доставшаяся новичку, ничуть не смутила остальных участников труппы. Ведь маленькая команда вся присутствовала на «прослушивании» и прекрасно осознавала, что тягаться с гением у них ни сил, ни таланта не хватит. А стоящее выступление ставилось в этом театре куда выше, чем собственные интересы. Единственной проблемой был сам виновник торжества. Когда Сион узнал настоящую причину, по которой его принесли в это место, он попытался удрать. Всё ещё немного ошеломлённый Недзуми ловил его раз шесть, пока мальчишку не привязали к стулу и не заставили разбирать сценарий и азы актёрского мастерства. В итоге альбинос всё же сдался и начал репетировать, как положено. Единственное, что его до сих пор смущало, он репетировал один на один с главой театра, который не пускал его к остальным. Всё же, неважно насколько талантлив человек, если он пойдёт по неправильному пути, настоящего успеха он не добьётся, а отбить страх к собственному таланту, который заметил режиссёр при первой же встрече, было не так-то и просто. Однако, что не делается, всё к лучшему, и постепенно юноша всё-таки стал приобретать опыт, репетируя в своё удовольствие. Сион быстро учился, но оставался неуклюжим и стеснительным. Он боялся произносить вслух некоторые слова, а иногда порывался бросить всю эту затею со сценой. Только кто ж ему позволит? Но прошло время, и, путём синяков и ссадин, режиссёр таки смог внушить альбиносу, что к чему. На главной репетиции, ахнул даже Недзуми. * * * «Когда взойдёт поблёкшая луна, Терпенья час окончится безмолвием, Свои грехи оплатишь ты сполна Единственным в своей душе страданием. Твой грех понятен мне и горек Он и моим когда-то был грехом. Тебя на веки упокоит море, Меня оставив на потом.» Молодой охотник упал на колени и отбросил меч в сторону, завершая свой путь в этой нелёгкой жизни и знаменуя окончание спектакля. Но занавес ещё не упал, а значит, не все аккорды сыграны, и не все судьбы решены. На сцену плавной походкой вышел подросток, он осмотрел почившего охотника, его противника, стоявшего ошеломлённо, как будто не веря в собственную победу, и зал, затаивший дыхание, словно в предвкушении бури. Подобрав сломанную шпагу, он заговорил: «Пусть скорби цвет окрасит ваше знамя, Милорд, вы были дураком, Когда вы думали, что вам поможет время, И сами вы поверили в него. Когда воскресли ваши планы, Когда ваш дух уж ликовал, Вы всё потратили для славы, Но дух удачи уж от вас устал. Теперь вам всё равно на мир наш грешный, Вы сами выбрали себе дорогу в Ад, Зачем же вы шагнули в Ад кромешный, Всё сущее забросив впопыхах? Мой совет вам, быть умнее, Вы позабыли, будучи глупцом, И свет покинули, себя жалея Превратив всю жизнь свою в дурдом» Тяжёлые гардины опустились, скрывая актёров от глаз зрителей. Зал обволокла тишина, прорвавшаяся громкими аплодисментами. На край сцены вышли главные действующие лица: настало время последнего поклона. И именно он определяет, насколько признали зрители их талант. Только впереди ещё последняя песня, она же прощальная. Один из главных героев выходит вперёд. Его сложно не заметить, ведь белые волосы выделяются средь яркости остальных: рыжих, тёмных, русых, но необычный цвет, придаёт своему владельцу притягательный шарм. «Сыграть мы пьесу были рады, И все старались искренне, И всё, что видели вы, - правда, И всё, что слышали вы, - правда, Правда, да не истина. Есть правда скромная, есть правда гордая, Такая разная всегда она, Бывает сладкая, бывает горькая, И только истина всегда одна.» В какой-то момент, парнишку за талию прижал к себе более высокий юноша с пронзительным серым взглядом. Кое-кто из зрителей узнал в нём неподражаемую Еву, однако быстро забыл эту мысль когда он, вклиниваясь в мотив, запел, заменяя стоящего рядом актёра, своим низким и бархатным голосом. «Есть правда светлая, есть правда темная, Есть на мгновенье и на времена, Бывает добрая, бывает твердая, И только истина всегда одна. Порой восстанет брат на брата, Безжалостно, неистово, И все, что первый крикнет, - правда, И что второй ответит, - правда, Правда, да не истина.» Уже ушли со сцены остальные актёры, и остался только этот странный дуэт. Во время представления они не раз кидали друг другу вызов, не раз дрались на смерть, по воле случая расходясь без жертв. Строили козни и люто ненавидели друг друга. А сейчас они стояли вместе бок о бок в некой пародии на объятия, и их голоса слились в один: «Сражались мы неоднократно С неправдой ненавистною, Но часто нам мешала правда, Земная маленькая правда, Правда, да не истина.» * * * - Ваше Высочество, вы превзошли все мои ожидания! – Недзуми нарочито наигранно захлопал в ладоши, плюхаясь на пыльный диван в их маленьком подвальчике, и с наслаждением любуясь как Сион достигает вершины смущения. - Это был первый и последний раз! – Воскликнул альбинос. - Ты думаешь, что режиссёр теперь тебя так просто опустит? - Ну, я думал, что просто заменяю… - Ты всё также наивен и глуп! – Всплеснул руками Крыс. – После такого дебюта на тебе пахать будут! Ещё во время репетиций этот старик начал писать для тебя сценарий. Сион мгновенно сник. Перспектива стать актёром представлялась ему смутно и как-то совсем не радужно. Тяжело вздохнув, он опустился на диван рядом с Недзуми, пытаясь представить, как ему выкрутиться. - Зато, я теперь точно буду знать, что с тобой ничего не случится. Это ли не есть плюс? – Медленно протянул Крыс поворачивая голову парня к себе. – А это – мой маленький приз. Поцелуй длился долго. До обжигающей боли в лёгких, когда всё тело горит, а дыхание сбивается как при длительном беге. Сейчас ничто не имеет значения, ни пыль, взвившаяся в воздух, когда Недзуми повалил парня на диван, ни мыши, разбежавшиеся со своего ложа на старой и драной подушке, и ни упавший на пол ветхий фолиант. Время как будто остановилось, застыло в воздухе словно невольный свидетель этой странной, но от этого не менее нежной любви. А на следующий день Сион, отчего-то сильно хромал.