После всего

*** «Саша уже ушла. Сказала, что очень устала…» - слова Ивана Николаевича гулко отдавались эхом в голове Кости… Это было слишком. Слишком больно, чтоб быть правдой. Слишком глупо, чтоб мгновенно поверить и как-то однозначно отреагировать. Слишком нелепо. Слишком мелко, чтоб после всего пережитого всерьез озадачиться смыслом этой безвинной на первый взгляд фразы. Впрочем, смотря для кого. Давно не было больше нагловатого самоуверенного ординатора Кости Лазарева, который не воспринимал близко к сердцу свое пребывание в НИИ Склифосовского, считая его временным в ожидании более теплой участи доктора в элитной клинике или на худой конец ведомственного санатория. Того, кто не всегда по-доброму подшучивал над своим коллегой из Махачкалы, всячески подчеркивая разницу в социальном статусе, кто легко встречался и расставался с женщинами, точно зная, что все еще впереди, и нет смысла во что-то глубоко вникать. В ординаторской сейчас находился очень зрелый человек, чья внешняя молодость была скорее обманчивой, чем отражающей истинный его возраст. Мало у кого мог бы повернуться язык назвать его Костиком… Константин Германович. Настоящий хирург. Не единожды спасавший людей на самом краю, видевший своими глазами смерть и потому хорошо представляющий цену жизни. Настоящий друг – это он начал осознавать лишь после нападения на Салама, когда внезапно стало ясно, где ложь и где – истина. Когда он спокойно и взвешенно отправился к Нарочинской признаваться в краже гидроморфона, не видя другого способа прикрыть старшего товарища, попавшего в беду. Когда без малейшего сомнения отказался присвоить долю квартиры, завещанную Шурой его погибшему другу, отдав ее их учителю и наставнику в операционной – Олегу Брагину, когда карьера последнего оказалась на волоске. Когда бросился защищать любимую девушку, не помня себя от боли и ярости. И наконец когда добровольно пошел к следователю сознаваться в непреднамеренном убийстве, поняв, что избитый им человек может не выжить… Нескончаемые часы в заключении. Как ему тогда казалось, предательство любимой женщины. Вся жизнь – пополам… Долгожданная свобода. Скорее - мама, прости! – увидеть Ее, понять, что она принимает и ждет его любого… Появилась надежда. Призраки прошлого остались позади. Нет больше страшных Сашиных тайн, нет больше секретов между ними. Все самое ужасное уже произошло и вопреки этому они так и остались вместе. Его любимая – глубоко несчастная женщина, отказавшаяся от возможности материнства из-за боязни новой страшной потери – готова на все, чтоб дать ему стать отцом. Родить во что бы то ни стало. Но это невозможно. Поездка в Швейцарию в современную клинику, где протокол ЭКО уже был полностью оплачен ее отцом, известным доктором, лишь подтвердила печальную правду. Он пережил. Не знал еще, как, но готов быть нести эту ношу с Сашей вдвоем. Не допускал мысли, что может оказаться подонком, который бросит ее из-за бесплодия. И неужели после всего этого вполне обыденная фраза его отчима «Она уже ушла – сказала, что очень устала» - могла бы всерьез уязвить?.. Внешне Костя был довольно спокоен. Мрачно кивнул, отрешенно-жестко встретив понимающий взгляд Ивана Николаевича. Тот положил ему руку на плечо. - Пошли домой, Костя. Мама ждет. Пойдем. Так будет лучше, поверь мне… Все как сквозь слой воды. Константин Германович… Костя даже не пытался бороться с оцепенением, понимая, что это безрезультатно. Он без возражений поехал вместе с отчимом к маме. Какое-то невеселое застолье вышло: мама открыто негодовала, Иван Николаевич, улучив момент, пытался пробить Костину броню, вызвав на откровенный разговор, но тот молчал. - Костя. Подумай. Хорошо подумай… Саша всю жизнь жила только для себя. Она никогда не хотела иметь детей. Но с тобой ей было хорошо, и она хотела тебя удержать… Нет! Боль рвала на части то немногое, что еще оставалось в душе доктора Лазарева. Хуже всего было то, что слова Хромова не были лишены оснований. Сашино поведение не раз ставило Костю в тупик. Ее отстраненность. Самодостаточность. Недоверчивость – так это все выглядело со стороны. Но он знал, знал совершенно точно, что за этим стоит. Жизнь Саши Покровской, его возлюбленной, была безоблачной только на первый взгляд: папа-профессор, учеба в Америке, хорошая работа… На ее совести была гибель беременной подруги: она поддалась на уговоры рожать самостоятельно, и спасти несчастную уже не было возможности. Вина доктора Покровской была неоднозначной, и даже суд ее оправдал, признав действия гинеколога квалифицированными и правомерными, но сама себе она не могла этого простить, Костя знал. Саша пережила гибель своего первого ребенка, девочки: произошел выкидыш на позднем сроке, и Покровская, не в силах даже думать о возможности повтора этого случая, перевязала маточные трубы, исключив для себя возможность стать матерью… Решения ее – странные, малопонятные – были продиктованы в первую очередь нестерпимой болью. Сашины поступки не были капризами избалованной девочки – скорее это были действия смертельно раненого зверя в западне. Нет! Когда Костя мог вызвать в памяти осколки того страшного дня, когда он, зайдя в квартиру, услышал Сашины крики и увидел напавшего на нее мужика… за кровавой пеленой ярости он ощущал, что она – за него. Она так и не осмелилась ему признаться в том, что Кирилл был ее первым мужем, но Лазарев каким-то чутьем угадал, что Саша могла бы убить его своими собственными руками ради него, Кости. Это реакция отчаяния и боли, но никак не эгоизма и равнодушия. Женщина-врач, готовая пойти на убийство? Да ей было не лучше чем ему, когда он оказался за решеткой!.. Она безропотно вынесла все его самые горькие упреки. Его тогдашний крик «Да ты мне всю жизнь сломала, понимаешь ты?!» стоял в ее ушах денно и нощно до того момента, как он пришел к ней, выйдя из-под стражи… Костя помнил это отрывочно, как в тумане. Лязг замка, простор за глухой стеной забора… мама с отчимом, стоящие поодаль и не видящие, что он уже вышел… Мама бросается ему на шею… Иван Николаевич впервые счастливо улыбается за последние несколько месяцев… - Мама, прости, мне надо к Саше… - Куда?! – Маша, оставь его… Езжай, Кость, мы поймаем другую машину… Он не помнил, как расплачивался с таксистом, как гулко звучали шаги в утренней тишине ее подъезда. Как вошел в квартиру, где прошли самые счастливые и самые страшные минуты его жизни. Зашел в ванную, и Саша, боясь, казалось бы, саму себя, робко протянула ему полотенце, прижавшись к его спине… Обернулся, жадно сминая ее губы, вжимая в себя. Шалея от того, что она поддается ему, зверея от острого, нестерпимого желания… не было сил даже дойти до кровати. Костя просто впечатал ее в стену, резкими рывками вколачиваясь в нежное тело, не задумываясь о том, что, возможно, причиняет Саше боль… Спустя несколько минут на полу. - Прости… - она в ответ молчит, но в глазах стоят слезы, и она прижимает к себе его голову, гладя, лаская, пытаясь подарить хоть малую толику тепла и любви… Долго молчали. Сашу пошатывало от пережитых эмоций, она еле держалась на ногах. Костя подхватил ее на руки и донес наконец до кровати, где они какое-то время просто лежали, зарывшись под одеяло… Нет! Она не могла. В смысле, она могла – но не для себя! Ее собственная жизнь «только ради себя самой», та, в которой ее упрекали Иван Николаевич и мама, - оборвалась уже давно, вместе с гибелью тех, пережить кого Саша внутренне так и не смогла. Ее подруга, погибшая при родах, и недоношенная дочка. С тех пор в жизни молодой женщины не было никого, кто был бы ей действительно дорог. Слишком больно обманываться, слишком страшно терять. Костю Лазарева она любила больше, чем саму себя. Его жизнь была ей дороже собственной – она была готова убить, чтоб спасти его будущее. И согласилась уйти, чтоб дать ему возможность обрести счастье, которого не могла ему дать из-за бесплодия. *** Саша не отвечала на звонки. Телефон был отключен. Костя из последних сил поехал домой, еле отбившись от маминых уговоров остаться у них ночевать. Квартира встретила его звенящей тишиной и пустотой. Он устало усмехнулся, увидев на столе белеющий лист бумаги. «Прости». Он сел на диван и, казалось, бесконечно долго смотрел в пустоту. Из оцепенения его вывел телефонный звонок с неизвестного номера. Он дважды сбросил его, но когда назойливый абонент пошел на третий заход, Костя не выдержал. - Да!.. Кто?.. Трубка говорила голосом Алексея Абрамовича Покровского, Сашиного отца. Связь была отвратительная, и голос звонившего то и дело прерывался… Костя не сразу смог понять, что Покровский едва может произнести страшные для него самого слова, он просто не в состоянии озвучить то, что ему, как отцу, еще только предстоит пережить… Саша написала заявление об уходе из Склифа и улетела в Швейцарию, чтоб больше не видеться с Костей и дать ему возможность встретить другую женщину для создания полноценной семьи. По дороге к отцу ее таксист не справился с управлением. Смерть была мгновенной, судя по характеру травм… *** На похоронах Костя стоял, как истукан. Даже Покровский внешне казался менее подавленным горем. Все же, у него в жизни были еще существенные зацепки: молодая жена с грудным ребенком, работа… Лазарев, казалось, потерял все. Он продолжал жить будто на автомате, по-прежнему воспринимая окружающее будто через слой воды. В него влюбилась симпатичная пациентка, которой он удалил аппендицит – он смотрел на девушку как со стороны, извне. Завязались какие-то отношения, которые Костя воспринимал как некую новую форму существования, что-то вроде других правил игры. Когда Катя робко показала ему тест с двумя полосками, он впервые понял, что способен еще испытывать какие-то чувства. Боль была слишком внезапной и слишком сильной. Лазарев сказал, что не готов… пусть будет аборт. Катя вспыхнула, собрала вещи и ушла к маме. Костя изо всех сил пытался игнорировать растущее напряжение, пока не осознал, что сам себе напоминает Женю Неклюдова, вернее, его поведение в подобных обстоятельствах. Что-то было не так. Это что, он? Он, Костя Лазарев, захотел смерти собственному ребенку?! Бред какой! – в сердцах рявкнул он, на ходу срывая хирургический костюм. Только бы успеть!.. Успел. И, когда жена без колебаний назвала ребенка Сашей (Костя, я знаю и понимаю больше, чем тебе кажется…), впервые за несколько лет почувствовал себя счастливым.