Ты знаешь.

Как наивно было полагать, что крысу можно вытравить из гаража, приманив на дорожки из блесток и конфетти. Тут нужен манок посерьезнее. Начиналось все как многообещающий союз, но закончили мы бойней, и никто не победил. Ты знал про меня все, я про тебя — ничего. Из фактов и домыслов ты сделал крепкий поводок и любовно сплел строгий ошейник, а я позволил затянуть его на своей шее, потому что не знал, кто ты такой на самом деле. И сам не заметил, как вместо кокаиновой пыли на волосах стали оседать блестки, нагота прикрыта бархатным камзолом, а обувь отрастила каблуки. Я ли это? Или твоя тень? Это вино заставляет сочинять музыку, чтобы написать песню — надо три бутылки, два ящика на альбом. Я люблю этот вкус. Немного изабеллы, немного спирта. Похоже на твою сперму, Слейд. Твою мать, это хуже Въетнама — флэшбэки такие жестокие, что хочется уничтожить все вокруг. Включая три песни и оставшиеся четырнадцать бутылок. Ты оставил шрамы, так чем это было лучше войны? Я верным псом таскался следом. Одетый так, как ты хотел. Макияж, прическа, даже групиз — ты подбирал все сам. Я был твоей любимой куклой, и ты знал все. А я — ничего. Никто не знал, что было между нами, хотя казалось, что все на виду. О, нет. По кирпичику, по слоям, как папье-маше, ты делал себе идеальную декорацию. Говорящую, с гитарой, блестящую и безотказную. А я позволял. Это казалось такой занятной игрой, флиртом. Ты типа лидер, я типа иду на поводу, только вот игра перестала быть веселой, а я был на крючке. Вырвать из сердца этот крючок можно было только с кровью и с куском плоти, а я так хотел жить, что остался. Ты сделал, что хотел, сделал голема. Вложил в него душу крысы из гаража, припудрил кокаином мозги и выпустил на сцену. Было красиво, страшно и… А ведь сперва я был собой. Все было по-моему, и эти волосы до плеч, и обычная черная майка. Откуда взялись кружева, веревками стянувшие запястья? Откуда на ногах этот шелк, не дающий сделать ни шага против твоей воли? Было немного тех самых «нас», щенят, порочных ангелов, которые еще не пали, но уже не взлетят. Влюбленные, мы были так хороши… И тот дом, и те люди, а мы как единое целое. Сперва я в тебе. А потом ты во мне. Затем все так переплелось, что я уже не отличал свои мысли от твоих, твои желания от моих, ты говорил — я заканчивал. Только вот это было так недолго. Наркота, слишком много, я начал косячить. Тебя раздражало: декорация дает сбой. Но заниматься починкой было недосуг — и ты вышвырнул меня за порог. Точнее, сделал все, чтобы я сам ушел. Я ждал, каждый день ждал. Звонка, письма, послания… Случайной встречи. Никогда не искал — крысиная гордость не позволила бы, а я только возвращал себе себя, так что не мог позволить такой роскоши, как поиск. Видимо, в одном из слоев своей куклы ты оставил сильнейший радар, так что я всегда чувствовал, когда ты был рядом. Например, знаю, что ты был на каждом выступлении во всех пяти городах моего мини-тура. На каждом, черт возьми. Я думал, что умру, раз уж жить невозможно. Я верил в «нас» и ненавидел тебя. Протягивал руки к толпе, и твой колкий ледяной взгляд наполнял ладони колючими иглами. На каждой ладони — по стигмате. И контрольный — острый как копье последний взгляд в сердце. Я как распятый оставался истекать жалостью к самому себе. И так пять раз подряд. Не знаю, как выжил. Словно должен был. Ведь я так любил тебя. Говорят, это называется стокгольмским синдромом. Вечный должник, я буду всегда благодарен. За то, что строгий ошейник предотвратил падение, публика любила тебя и щедро захватила и меня, тебя призывали, а я тащился следом, тебе радовались — и меня носили на руках. Тебе был нужен я, ты знал про меня все. А я про тебя так и не узнал ничего. Ты оставил меня на закате эпохи. Демон умер, Курт продолжал жить. Крысы простили меня, я простил тебя, а кого простил ты? Может, тоже себя самого? Однажды Крысы умрут, преданные забвению, тогда, в жизни после смерти, мы точно встретимся. Как обычно - случайно, в супермаркете, на заправке или в одной постели. Ты скажешь, что от меня пахнет пылью. А я скажу, что она звездная, и щедро поделюсь ею с тобой.