Я живой

Было так странно смотреть в эти глаза, было так странно пробовать воздух. Но все было так, все было сейчас. И это было исключительно моим моментом, моей волей и моим решением. Теперь я мог почти кричать "мое", ""я". Ведь так приятно, когда ощущаешь, что смог, что выжил, что прошел все. Вырвался, выбрался из странной паутины чужих игр. Когда вся жизнь сузилась до крохотной точки, когда ты ловил губами последний клочок кислорода. Когда ощущал себя на волоске. "You are the thorn in my side, you are the turn of the tide I never thought you can make me feel so new" Я никогда не подумал бы, что способен на такие вещи. Я ведь был простым. Таких, как я, были сотни. Мы были, мы существовали, мы были слугами и господами одновременно. Но кто научил меня тому, что было до сего неведомым? Нет, это вовсе не пища. Это философия, которую мне подарили. Которую мне втравили в мысли, пришили кривой иглой, выточенной из моей же кости. "Now that you sharpened the knife, I think I'm coming alive I can't believe that this hurting feels so true" Тогда я просто не понимал из собственной наивности, что мы высшие. Мы выше всех овец, мы почти равные своим хозяевам. И что именно таким, как мы, дано нечто более важное. Дано ощущать жизнь, пожирать мысли, пробовать на вкус знания, поглощать чужие жизни. "You know I need to be cleansed, you hold my life in your hands And now I'm willing to bear the cross for you" Тогда, настолько давно, что уже сложно вспомнить день, мне показали. Мне привели очередную пищу, мне привели молодого агнца. Тогда я чувствовал только легкое удивление. Я не испытывал интереса. Тогда я просто не знал, но ощущал чуждый запах. Он был не из родных мест, он был не таким спокойным. Его держали путы, сковавшие страх, рвущийся наружу создания. В его глазах был страх, а на губах неизвестные мне слова. "Now that you've put me in chains, now that you've opened my veins I can't believe that my world turned black and blue" Язык, на котором говорила пища, был мне не знаком. И, по сути, не интересен. Пища на то и пища, чтобы ее есть. Но в том дне был особый запах. Мне не говорили, мне толкнули пищу. Мне не дали приказа, меня ставили перед фактом. Все было бы обычно, если бы не запах. Мне привели деликатес, который так милосердно предоставляли хозяева. "Do I really feel the way you do? You never told me that I can breathe like you" Пища дрожала, молясь своим богам. А я вглядывался в ее глаза, ловя странное чувство. Моя рука легко коснулась волос барашка, а в порыве милосердия даже хотелось бы стряхнуть хотя бы одну слезу с его глаз. Стряхнуть вместе с глазными яблоками. Но я лишь смотрел, дожидался того, что меня начнут торопить. Никогда до этого не давали, не позволяли играть. И это было новым, странным. Тишина была наполнена похвалой. "You never told me that I can freeze like you" Внутри разливалось странное тепло от пьянящего ощущения власти. Она и раньше была мне знакома, но не настолько, насколько была сейчас. Воистину власть, данная в секунду, когда нельзя спешить. Пища дрожала, но лишь до момента, когда я, крепко держа в ладони его голову, стал все сильнее вонзать когти, гладя его по голове. Странная ласка все больше превращалась в пытку. Русые волосы обагрились свежей кровью, а я мог лишь сдерживать себя, потому что дикое желание впиться было слишком огромным. Агнец рыдал, дергаясь, дергаясь между своими путами и моей рукой. Но я крепко держал его голову, осторожно, пытаясь не сломать хрупкую челюсть. "I never wanted a cure, I never tried to be pure But now I know that you're able to renew" По лицу стекала его кровь, мешаясь со слезами. А я гладил, с нажимом, раздирая нежную кожу. Дыхание со свистом проходило сквозь сжатые зубы. Это был подарок, с которого я снимал кожуру. Я добирался до самого ценного, очищая голову барашка от кожуры из мяса и волос. "And now I'm begging for more, although it hurts to the core 'Cause now I know you're as healing as a flu" Он дергался, метался, а его крик вынудил бы поморщиться. Только мне было все равно на крики, я упивался тем, что видел. Наблюдал, как с каждым жестом, с каждым новым движением за кровавым черно-алым месивом виднеется кость. Я действовал так, как мне велело само мое существо. Я видел, я чувствовал дурманящий запах и готов уже был от нетерпения разломить коробочку с самым нежным пополам. "Do I really feel the way you do? You never told me that I can breathe, like you" Лишь когда движения стали слишком вялыми, я отпустил его, дав упасть за голую сухую землю. Не было видно уже за кровавыми следами даже намека на красивое лицо. Но для меня в тот день это было самым чудесным. Это было тем, ради чего стоит жить. Тем, ради чего стоит делать все, что только возможно. Пища пыталась отползти, но я просто не мог позволить ей сбежать. Мое сердце билось так часто, что перед глазами плыло, а неведомый дурман раскатывал по всему телу странную истому. У меня кружилась голова от терпкого запаха страха, крови и грядущей смерти. Я не разбирал ничего вокруг. "I come alive, I come alive" Я схватил его за глотку, наклоняясь, подтягивая к себе слабеющую тушку. Я ощущал тепло, выходящее из этого тельца. Притягивая ближе, я, вытягивая до предела, провел языком по оголившейся кости. Шершавая, но гладкая, покрытая чудеснейшим соком. Сплюнув кусок кожи с волосами барашка, попробовал на зуб кость, с сухим скрежетом царапая ее. Но стоило только взять в руки его голову, сдавливая, сжимая с такой нежностью, с такой страстью, словно бы в моих руках была не пища, а нечто драгоценное. И я был бы не далек от истины. С тихим хрустом расходились швы, а барашек лишь дернулся несколько раз. Тепло выходило из его тельца, но я уже встречал губами то, что было между трещин. Я сдавливал до предела, когда с крошевом вместе выходил густой, сочный десерт. "I come alive, I come alive" Дрожью бежало по телу ощущение чего-то сильного. Мурашками пробегаясь по холке, от него сводило конечности. Истома, словно сжатая пружина, которая скрежетала по моему нутру. А я вгрызался все глубже, разламывая черепную коробку, как куриное яйцо. Я выскабливал зубами, зарываясь в теплую массу по самые глаза. Мутная, вязкая, но такая дивная жижа размазывалась по моему лицу. Я лишь изредка фыркал, чтобы избавиться от нее в носу, но не мог быть аккуратен, я только глубже пытался проникнуть туда. - Bene gestis, Alcazar. И только когда я выпустил из рук уже никчемную, остывающую тушу, я осознал, что понимал сказанное. Понимал, что мне сказали. Каждое слово, хотя не знал его. И вместе с тем вдруг начал осознавать, что знал теперь не только его. - Haec oratio proderit vobis. Ubi dicitur ibis. ==================================== (Авторский произвол, но переводчик с латыни Вам в помощь. =) И да, Алькасар сожрал мозг)