Заложники

Макото не соврала тем самым теплым летним днем. Она твердо знает, что встретится с Чаки. В конце концов, вся ее жизнь — вот подходящий запас времени. И теперь она будет обращаться с ним осторожно, собирать по крупицам, не растрачивая на ерунду, как делала это раньше. Она бросит все силы на то, чтобы найти способ снова приоткрыть эту завесу, она обязательно получит весточку из будущего, она изобретет машину времени, она… просто будет мечтать об этом и терпеливо ждать. Макото никогда не подозревала, как все-таки трудно ждать. По ночам ей снятся всполохи рыжих волос, едва различимых в пелене моросящего дождя. И того же оттенка пламя, в котором сгорела картина. Та самая картина, которую она так и не сберегла. Картина, которую так и не увидит Чаки. Время неумолимо. Никто уже давно не вспоминает о нем, как будто его никогда и не было. Он просто исчез однажды, и небольшой резонанс утих быстро, неглубокая рана затянулась. Чаки весьма искусно замел следы, и от этого Макото все чаще и чаще кажется, что случившееся тогда — и правда лишь очередной сон, услуживый подарок разгулявшегося девичьего воображения. Тогда она находит свой потрепанный дневник и водит пальцем по смазанным строчкам — последним свидетельствам того, что ей все еще можно надеяться. В последнее время ей недостаточно и этого. Она почти не верит больше этим эфемерным доказательствам, потому что время жестоко, и оно штрих за штрихом беспрерывно стирает воспоминания, уже едва различимые. Макото больше всего на свете боится, что однажды проснется, окончательно все забыв, и потому каждый вечер педантично выписывает любые детали и впечатления, связанные с теми днями. Но их всегда недостаточно. Когда она снова встретила Коске —, а встречались они все реже после окончания школы — то решилась и спросила то, что не решалась спросить все эти годы. Всего два слова: «Это было?» А Цуда передернул плечами, отвернулся, словно не расслышав, и только перед его уходом Макото показалось, что она заметила его мимолетный кивок. Старый добрый Коске волновался за нее гораздо сильнее, чем хотел бы это показать. Потому что педантичная Макото, планирующая свои действия наперед в стремлении просчитать все, не допустить больше никаких ошибок, как будто это вообще возможно — жить, не совершая ошибок, спокойная и задумчивая Макото — это не та Макото, которая жила одним днем, редко задумывалась о последствиях и была счастлива. Но иногда на ее лице проступали те самые блики беспечной радости, и глаза начинали задорно искриться, а с языка сами собой срывались безобидные подколы. Тогда Коске думал, что несмотря на жестокость времени, еще не все потеряно, и что перед ним все еще та самая девушка, которую, возможно, где-то там далеко ждет Чаки. Наверное, Макото было бы немного легче, если бы она знала, как бережно Чаки хранит бейсбольный мячик, случайно завалявшийся у него в кармане после очередной тренировки, и школьную фотографию, и даже шутливую записку, которую Макото перебросила ему однажды на уроке. У него сохранился номер ее телефона, и Чаки иногда набирает его, заранее зная, что это бесполезно, ведь можно звонить сквозь пространство, но никак не сквозь время. В эти минуты он ненавидит ученых, их предосторожности и запреты, призванные ограждать от неприятностей, но вместо этого почему-то причиняющих столько горечи. Но Макото не знает этого и, конечно, знать не может. Она давно уже живет будущим, точно так же, как Чаки живет прошлым. Время не дает, но и не отбирает надежд на то, что их кривые однажды снова сойдутся в одной точке.