Под мхами в корнях

      Под мхами в корнях бьется сердце.       Размашистое дерево стоит в самом центре густого, дремучего леса, и громкие удары проходят его во все стороны, заставляя чувствовать размеренное сердцебиение каждого, кто ступает на территорию леса. Чувствовать и стремиться к нему.       Первыми приходят звери. Лисы, зайцы и белки держатся от дерева на расстоянии, смотрят на него не то с любопытством, не то с недоверчивостью — их стеклянные глаза-бусины не дают этого понять, только дергающиеся при очередном ударе чужого сердца уши показывают: находятся они здесь неслучайно.       Ближе к вечеру, когда солнце садится, а свет далеких звезд не может пробиться сквозь густые кроны деревьев, один из зверей принюхивается.       В темноте мех лиса кажется синеватым, ненастоящим. Он пригибается к земле, принюхивается вновь. Тонкие черные усы подрагивают. Несколько других лисиц позади него бесшумно уходят в лес, спугивая остальных зверей. Оставшись один, лис идет вперед, ступая мягко и ловя ушами каждый звук. У самого дерева он останавливается.       Сова, сидящая на ветке прямо над его головой, громко ухает, и лис скалится на нее, отвлекаясь до следующего удара. И начинает ворошить редкую траву и разгребать крепкий моховой покров меж корней дерева. Сова ухает вновь, на этот раз лис не обращает на нее никакого внимания.       Потом раздается первый вздох.       Глубокий и громкий, в первую секунду он пугает зверя, но лис не видит в существе перед собой никакой угрозы.       У существа перед ним чистые глаза, бледная кожа и потерянный вид.       Лис продолжает освобождать существо, пока то позволяет себе проснуться. /       Тадаши сидит под деревом, смотрит на свои руки, чувствует спящего на его коленях зверя и думает, что он — Тадаши.       Думает, «странно», что это удивляет его. Думает, уверен ли он, что это действительно имя, а не набор звуков. И думает, что не понимает, откуда у него способность думать.       От всего этого у него кружится голова. Он чувствует себя ослабленным, его волнует собственная разумность, но еще больше беспокоит, что он не знает, кто он такой.       Он спрашивал рыжего зверя, пока тот не заснул, спрашивал птицу, пока та не улетела, спрашивал дерево, но то не имело даже рта, чтобы ответить ему.       Тадаши чувствует себя странно, потерянно и одиноко, несмотря на всех, кто его окружает. Он не может их понять, пусть они и должны знать ответы на все вопросы. /       Тадаши смотрит на корзинку с ягодами в недоумении.       Смотрит с тех пор, как ее принесли несколько лисиц.       Эта корзинка не первая, но Тадаши впервые замечает, как звери приносят ее к нему. Впервые замечает и задумывается о том, что находится за пределами опушки, на которой находится, за толстыми стволами деревьев и высокими кустами. Откуда берутся плетеные корзинки, ягоды и овощи.       Он высыпает содержимое возле себя, прежде чем ставит корзинку на место. Следит взглядом за животным, что собирается вновь унести ее куда-то. Когда лисица отходит на расстояние, встает и делает шаг вперед, запинается о корень, словно дерево не хочет его отпускать. Недоуменно оглядывается назад и спешит за лисой.       И впервые видит край леса. Пугается, оступается, падает.       Тадаши скрыт в тени деревьев, поэтому тот, кому лиса возвращает корзину, не замечает его. Тадаши моргает, всматривается. Перед ним мужчина, не человек.       Высокий, сильный, способный повалить не самое тонкое дерево. Еще он одет и, кажется, понимает лису. Под рукой Тадаши хрустит ветка, мужчина оборачивается в его сторону, но не может ничего увидеть.       Когда Тадаши возвращается к своему дереву, он сильно устает. А на следующий день лисица в корзинке вместо еды приносит одежду.       Плотная ткань выглядит грубо, но ощущается на коже приятно и греет. Тадаши обнимает себя руками, осознавая, что до этого не чувствовал прохлады леса. /       Проходит не так много дней, Тадаши кормит животных приносимыми ягодами и сам съедает несколько; несколько оставшихся с интересом разглядывает. Они такие красные, маленькие и на вкус ужасно кислые. Сморщенные мордочки зверей смешат Тадаши, но те все равно продолжают есть кислые ягоды.       А потом одна из лежавших на земле ягод прорастает. Тадаши так сильно удивлен и вместе с тем заворожен этим, что ему становится не по себе, когда один из зверей по неосторожности наступает на ягоду и раздавливает его. Он не понимает, но не может сдержать слез, собирает оставшиеся в ладонь и чувствует боль внутри себя. Провинившийся лис скулит, а Тадаши не может успокоить ни его, ни себя.       В тот же вечер появляются ростки. /       Тадаши любуется пробивающимися сквозь густые кроны деревьев лучами света, когда слышит голоса. Пугается не меньше самого трусливого зверя и прячется, взбираясь на верхние ветки своего дерева.       Спустя несколько минут он видит настоящих людей.       Боится, что они раздавят его растения, что только начали крепчать, но те не спешат подходить близко.       И не замечают его.       — Это и правда началось здесь, — говорит один из них. Он совсем не похож на того, кого Тадаши видел на границе. Он меньше, одежды на нем больше, физической силы в нем совсем нет. А другой… Тадаши не может не чувствовать от них угрозы. Двоих оставшихся он мог описать точно так же: одежда их совпадала, и различать их можно было только по интонациям.       — Волчья община верует в начало новой эпохи, — продолжает второй, обращая на себя внимание. — У них большое количество легенд и сказок касается этого леса.       — И всем нельзя верить, — заканчивает последний. Он стоит прямее остальных, и не разделяет заинтересованности собеседников. — Эти дикари по-прежнему живут собственными законами и приносят в дар своим богам часть урожая, которую можно было бы продать в городах.       Самый первый смеется.       — Но именно они заметили цвет Гнилой рощи, — произнес он. — А то, как сильны стали его изменения всего за каких-то полгода, говорит как раз о начале новой эпохи.       Недовольный кряхтит и не хочет соглашаться:       — Новая эпоха начнется с наступлением мира на нашей земле, — ворчит. — Когда воины вернутся живыми в наши города и деревни, уничтожив Черную Корь восточных земель. И то, что в этом году сезон так хорош, что даже Гнилая роща зацвела, не означает скорую победу. Нужно призвать больше людей.       Затаившись наверху, Тадаши ожидает, что кто-то продолжит спор, но тот завершается на словах среднего из людей.       — И все же. Это хороший знак.       Тадаши провожает их взглядом и отчего-то чувствует, когда трое покидают пределы леса.       И он не может остановить свое любопытство, так ему становится интересно увидеть других людей, «волчьих дикарей» и весь остальной мир. Сердце бьется сильней, глаза сияют, и Тадаши хочется смеяться. \       Когда Тадаши спускается на землю; закрывая глаза и прислушиваясь к ощущениям, он, кажется ему, знает, куда и какой дорогой уходят люди. Вряд ли они смогут его обнаружить, раз не заметили, когда он был прямо перед ними. Тадаши чувствует себя уверенно и торопится отправиться следом, чтобы не потерять тонкую нить, связывающую его и всех остальных. Он делает шаг вперед, и перед ним взлетает птица, хлопая крыльями прямо перед лицом и заставляя отступить. Тадаши шарахается от нее назад и с силой прикладывается спиной о дерево.       В то же время, только благодаря стволу он удержался на ногах.       Тадаши с сожалением оглядывается назад, поднимает взгляд наверх. Сова, довольная своими действиями, уже сидит на одной из веток, прочищая перышки и не обращая никакого внимания на то, что творилось ниже ее достоинства.       Тадаши разворачивается, вжимает ладони в жесткую кору дерева, определяя на руки основную массу, и не знает, нужно ли это, но говорит:       — Я просто хочу увидеть мир, — он не уверен, как звучит его голос или выходят ли слова из его рта вообще, но чувствует, что все вокруг ему внимает, — и ты будешь со мной, как и я с тобой, пусть не физически.       Он замолкает и смотрит вперед. Отвлекается и расслабляется только тогда, когда чувствует в ногах что-то бесконечно пушистое.       Ему, разумеется, никто не отвечает, а прижавшийся лис мог прийти просто по привычке, но, отходя к кустам, он не чувствует тяжести. Лис смотрит на него с любопытством.       И, когда Тадаши срывается на бег, бежит следом. /       На границе леса у Тадаши перехватывает дыхание.       Не от страха или усталости, а от ощущения тысяч нитей, что похожи на те, что исходили от тех людей. И они все принадлежали другим людям. Или не людям.       Вокруг него было столько различных жизней, а он сидел на одном месте и даже не догадывался об этом.       Тадаши делает первый шаг за пределы леса. Здесь впереди сплошные зеленые равнины, простирающиеся далеко и еще дальше. Здесь свежее и гуляет ветер. Тадаши жмурится, ощущая первый порыв на своем лице. Тот словно сдувает с него затхлость и усталость, что Тадаши принес из леса.       Тадаши оглядывается назад и видит, что зверь не высунул и носа за пределы леса. Наглядно показывая, что не пойдет дальше. И что Тадаши дальше должен идти один.       Тадаши даже не вздыхает.       Он мысленно цепляется за одну из нитей и бежит вперед, чувствуя себя совершенно иначе и не обращая внимания на распускающиеся под его ногами цветы. /       День и ночь Тадаши стремится только вперед, почти не останавливаясь и не чувствуя усталости.       Он видит непривычных животных, цветущие кустарники и впервые видит звезды.       Тогда, когда он впервые замечает наступление ночи и яркие сияющие звезды на темно-синем небе, он останавливается впервые за все время.       Смотрит на них долгое время и понимает, что они напоминают ему лисьи глаза: когда в них отражаются солнечные лучи, в них появляются такие же маленькие огоньки.       Он думает, что родной лес действительно никогда не оставит его сердце.       Его силы истекают к концу четвертого дня, после того, как ему пришлось перебраться через реку. Это оказалось не таким сложным в процессе, но уже на берегу Тадаши чувствует себя так ничтожно, что даже забывает, зачем шел именно сюда.       Окидывает взглядом окрестности, но перед глазами в темноте все становится таким расплывчатым, что голова начинает болеть.       Тадаши замечает свет впереди, вновь чувствует несколько плотных нитей и идет по ним.       Вскоре мир вокруг него теряет краски, и Тадаши проваливается в сон.

*

      Большей мягкости он не ощущал никогда.       Словно большое облако облако пуха, способное поглотить его целиком.       Поэтому, когда Тадаши открывает глаза, ему сложно сфокусироваться на лице перед ним.       В первое мгновение Тадаши кажется, что это один из тех стариков, но быстро убеждается, что это не так.       Человек перед ним действительно старый. Его лицо покрыто морщинами, кожа выглядит дряблой и шершавой, несмотря на ее чистоту. Над бесконечно живыми глазами — седые тонкие брови, а не менее седые волосы, несмотря на свою длину, редкие. Тадаши не чувствует опасности, ему совсем немного любопытно, и в голове только имя.       Замечая внимание, старик окидывает Тадаши взглядом, хмыкает и заговаривает первым:       — Я нашел тебя этим утром в своем огороде, спавшим на моих грядках мяты, — констатирует он, — и, твои счастье и удача, ты не примял стебли. Поэтому я не трону тебя и даже помогу, если посчитаю нужным. Меня зовут…       — Тоору, — произносит вместо него Тадаши.       В одно мгновение выражение лица старика сменяется гримасой боли. И, полностью доверяя своим глазам, Тадаши готов поклясться, что на секунду — всего на одну секунду — он увидел перед собой не старика, а кого-то совершенно иного.       Моргнув, Тадаши смотрит прямо в сердитые глаза.       — Никогда не произноси имена вслух, — строго говорит тот, надеясь повлиять на гостя и видом, и интонацией. — Ни это, ни чье-либо еще. Меня зовут Ойкава, и обращаться, если хочешь жить, ты должен ко мне именно так. Как мне тебя называть?       Прежде чем услышать ответ, Ойкава зажимает мальчишке рот ладонью. И смотрит еще более хмуро:       — Ты же не собирался мне назвать свое имя?       Тот не отвечает, Ойкава фыркает и не может понять.       — Откуда ты такой взялся? — произносит нараспев и подпирает рукой подбородок. Не то чтобы он никогда не видел идиотов, но даже те не были настолько наивны (или глупы?), чтобы называть свое настоящее имя первому встречному. В то же время, Ойкава не видит в мальчишке перед собой и доли той тупости, что встречал раньше.       Ойкава смотрит на него и решает, что ему делать с мальчишкой дальше. С одной стороны, с ним проблем не наберешься, особенно с учетом нынешнего времени. С другой, — Ойкава живет на отшибе, в некотором отдалении от основной части деревни, и мало с кем говорит и пересекается, а тут хоть какого-то собеседника под боком иметь.       Ойкава смотрит в глаза мальчишки и удивленно моргает. Тот так и не отвел взгляда.       Не сдержавшись, Ойкава смеется и думает, что просто обязан оставить его.       — Я назову тебя Ямагучи, — произносит он наконец. — Ты будешь жить со мной, в моем доме, и помогать мне.       Ямагучи кивает, не решаясь заговорить после того, как его неожиданно прервали. /       Ойкава быстро отмечает для себя способности своего нового подопечного к работе в саду и огороде, поэтому указывает тому следить за ними, а мальчишка, кажется, совсем не против.       Из других плюсов и положительных моментов совместной жизни Ойкава признает, что ему больше не скучно. Совсем, даже времени нет.       Теперь с самого утра он может отвлекаться на Ямагучи, наблюдая за его работой через окно, просить его самого говорить с ним и следить, чтобы мальчишка не навредил своей помощью.       К последнему все же пришлось быстро примириться. То ли Ямагучи действительно слишком аккуратен с его растениями и боится навредить, то ли он не может навредить по другим причинам.       В таких размышлениях Ойкава вспоминает о том, как мало знает о мальчишке. Ямагучи живет с ним уже две недели, сросшись с привычной, размеренной жизнью Ойкавы, но Ойкава не смог выяснить ни откуда пришел мальчишка, ни почему ему пришлось уйти.       И самое важное. Откуда он знал его имя?       Еще несколько дней Ойкава роется в собственной памяти и старых, разваливающихся книгах в поисках информации о ком-то, кто мог обладать способностью читать имена, но из деревни приходят крупные заказы на снадобья, которые нужно выполнить в ближайшее время, что думать о постороннем ему просто некогда.       Ойкава старается максимально сконцентрироваться на работе, и у него даже не дрожат руки, он не может себе позволить подобной слабости. И проблема даже не в теле.       То количество склянок и мешочков с порошком, что у него должен забрать деревенский староста, хватит на всю деревню не в одном приеме. Ойкава оглядывается на беззаботно ковыряющимся в саду Ямагучи и, не задумываясь, принимает решение. /       Ямагучи думает, что новое имя ему нравится.       Не то чтобы он нуждался в нем, но и особой разницы не почувствовал.       Его жизнь кажется ему хорошей, старик-Ойкава не давит и заботится о нем, но Ямагучи также ощущает, будто его остановка именно в этом месте — не конец. И он растерян. Ему хорошо здесь, больше ничего он не желает, почему же ему не спокойно?       Он отсаживает сорняки в сторонку, когда слышит шум со стороны деревни. Несколько раз приходил староста, последний — вчерашним вечером, когда забирал что-то у старика-Ойкавы.       И Ямагучи обычно замечал его, только когда староста приходил совсем близко к дому.       Ямагучи встает, чтобы позвать старика-Ойкаву, но тот выходит сам и выглядит, как и последние несколько дней: мрачно и задумчиво.       Неожиданный гость — всадник — крепкий, статный мужчина в нескольких слоях одежды, за которой угадывается железо. Он привязывает лошадь к забору в опасной близости к саду, но Ойкава молчит об этом, и Ямагучи не знает, как реагировать на это.       Всадник подходит к ним и кивает Ойкаве, здороваясь; косится на Ямагучи и спрашивает:       — Есть что-то смочить горло с дороги? /       Иваидзуми сидит за столом, черпая широкой ложкой смесь, именуемую кашей, и пытается говорить на отвлеченные темы. Тем не менее, напряжение это не снимает.       — Все клонится к осени.       Ойкава оглядывает его и хмыкает:       — Тебе ли печалиться о скорой осени, когда перед тобой тот, кто уже давно ждет свою зиму.       — Ты еще меня переживешь, старик, — возражает Иваидзуми. И, не желая давать и секунды тишине, кивает в сторону и продолжает:       — Откуда мальчишка? Еще полгода назад ты был затворником, не терпящим чужого общества.       Ойкава пожимает плечами и тоже смотрит на Ямагучи: тот сидит недалеко от них, на кровати возле окна, и по нему невозможно понять, слышит ли он их или нет. Взгляд Ойкавы смягчается.       — Нашел его спящим на грядках пару недель назад.       — И он все еще жив? — искренне удивляется.       Ойкава никак не реагирует на высказывание, Иваидзуми думает, что старик совсем свихнулся с одиночества.       Они познакомились лет пять назад. Иваидзуми повредил ногу, и Ойкава его выходил. Выходил так быстро, что Иваидзуми смог продолжить свою дорогу уже через неделю.       Иваидзуми ненавидит эту неделю всеми фибрами своей души, но не может отрицать, что, если бы не Ойкава, ему никто не помог.       Служить в войске и нести общий флаг, занимать не последнюю должность — ничего не значит, когда ты оказываешься со своей проблемой на пороге чужого дома. В деревне бы ему не помогли, люди избегают воинов, как чумы. Боятся заразиться.       Поступают правильно.       Пусть Черная корь и передается — зафиксировано — только через непосредственно зараженных, а на Иваидзуми открытых следов не было, никто не знает, что может принести командир с поля боя на своем красном плаще. И лошадь его скинула — «точно недобрый знак».       Иваидзуми заглушает в себе гордыню и чувство справедливости и признает: будь он на их месте, тоже не помог бы.       Впрочем, нашелся старик, что протянул ему руку помощи в обмен на целую неделю испорченного настроения. Что совсем не странно, старика и в деревне считали чудаковатым и обходили стороной.       Иваидзуми считает, это вполне понятно и логично. Было еще недавно.       Сейчас же старик кажется несколько другим. И постоянно молчит, не напоминая Иваидзуми о «долге» каждые несколько минут и не нервируя. Иваидзуми поглядывает на мальчишку.

Не может же такого быть?

      Прочищает горло и начинает:       — Я здесь не просто так. Я…       — Нет, — прерывает его Ойкава, смотрит в глаза безэмоционально и стойко.       Иваидзуми поджимает губы.       — Это серьезно.       — Я живу здесь уже очень давно, — хмыкает Ойкава. — Могу сразу заметить, когда вокруг начинает что-то происходить.       — Я дам тебе время до вечера, — все же произносит Иваидзуми. /       — Ты знаешь, кто я?       Ойкава сидит за столом и читает, но отвлекается, слыша голос.       Иваидзуми думает, этот взгляд нужен, чтобы предостеречь его. Ямагучи видит в этом предупреждение для самого себя. В конце концов, старик-Ойкава давно говорил ему об этом.       — Ты — Иваидзуми, — отвечает Ямагучи. И Ойкава, и всадник этим, кажется, довольны.       — Правильно, — кивает Иваидзуми.       Он подошел к мальчишке, чтобы расспросить и немного занять время. При ближайшем рассмотрении Иваидзуми отмечает про себя несколько деталей. Мальчишке на вид не больше шестнадцати, какой-то бледный и хрупкий. Такого бы укутать в семь одеял и не выпускать из дома, а у старика, глядишь, трудится.       — Тебя старик хоть кормит?       — Я не голоден.       Иваидзуми смеется.       — Ты еще привыкнешь к его стряпне, — продолжает. — Она не такая отвратная, как может показаться.       Ямагучи молчит, не зная, что ответить. Он правда не чувствовал голод и всегда отказывался от того, что ему предлагал Ойкава-старик, сначала пугая его этим, а потом вызывая задумчивость.       Всадник спрашивает о том, как ему здесь живется. Говорит, что в свое время это место казалось ему адовой котловиной, но спустя время уже не мог не приезжать сюда. И, кажется, заинтересовывает.       Ямагучи не может себя остановить, заваливая совершенно не удивленного Иваидзуми вопросами.       — Деревня уже полупуста, я могу увезти вас, — Иваидзуми смотрит в упор. — Остаются только немощные старики и идиоты. Вы еще можете уйти, Ойкава-сан.       Разговор начался недавно, но уже успел потрепать нервы обоим. Каждый раз, стоит Иваидзуми спросить, он заранее знает ответ, все еще пытается, но, кажется, сдается.       — Нет.       Иваидзуми злится, еле сдерживается, чтобы не накричать на безумного и упертого старика, но не может переступить черту. Он делает единственное, на что еще способен.       — Я забираю мальчишку.

*

      Лагерь погружен в гнетущую тишину. Тадаши с настороженностью разглядывает встречающиеся палатки и вялых людей возле костров. Иваидзуми чувствует себя на порядок лучше.       Ему тоже не доставляет удовольствие видеть измученных людей, покинувших поле боя далеко не победителями. Но они все выжили, выбрались и продвинулись к Северу достаточно, чтобы вздохнуть спокойно.       Иваидзуми гнал лошадь несколько часов подряд, чтобы догнать лагерь; все, чего он сейчас хочет, — хорошо выспаться перед новым днем, но есть еще несколько важных дел до этого.       Он подзывает одного из дежурных.       — Капитан в своей палатке в западной части, на границе.       Оказавшись свободным, дежурный идет следить за порядком дальше; Иваидзуми идет в противоположную сторону, краем глаза замечает идущего следом мальчишку и думает, что пристроит его куда-нибудь после встречи.       Когда дежурный говорил «на границе», Иваидзуми не думал, что граница — будет самым краем лагеря. Да, здесь меньше внимания можно получить, но подобное уединение, когда им в любой момент может потребоваться в кратчайшие сроки свернуть лагерь, — не лучший вариант для одного из командующих. Впрочем, Иваидзуми сам оставил лагерь на целый день по личным причинам, он должен принять заскок друга.       Палатки, принадлежащие командующим, значительно больше простого места для сна. Иваидзуми отодвигает плотный навес, чтобы заглянуть внутрь. Он рассчитывает увидеть там Куроо в том или ином состоянии, но его там нет, хотя палатка не пуста.       Внутри на одеялах и подушках лежит Кенма, тот кажется спящим, Иваидзуми думает, что в палатке и подождет друга, но, прежде чем войти, замечает состояние лежащего парня.       На лице проступил пот, а вдоль шеи виднеется черная вязь из подсохшей и еще идущей крови. Иваидзуми думает, лучше бы тот умер, когда слышит за своей спиной быстро приближающиеся шаги.       — Иваидзуми.       — Ты привел его, — чеканит Иваидзуми, не желая видеть выражение лица Куроо и все же поворачиваясь. — Ты привел его в лагерь, поставил под угрозу всех. Мы бежали оттуда, а ты сам притащил его с собой. Лагерь шел к северным стенам эльфов, у нас был шанс, а ты его растоптал.       Куроо выглядит несколько лучше Кенмы, учитывая неестественную бледность его кожи и мешки под глазами, пустой и вместе с этим безумный взгляд. Куроо совсем не похож на одного из капитанов, о которых на этой войне положено слагать песни. И уж тем более, считает Иваидзуми, он этого впредь недостоин.       Еще немного, и отчаяние захлестнет Куроо с головой. Иваидзуми видит это и, может, только поэтому еще не поднимает лагерь.       — Ты должен был убить его в самом начале, — продолжает Иваидзуми. — И я буду повторять тебе это. Так поступали с каждым, кто заражался. А сейчас он мучается, ты думаешь, он сможет жить дальше? Он не выживет, — и, не получая никакой реакции в ответ, добавляет:       — Это могу сделать я.       Куроо не мешкает и хватает Иваидзуми за руку, удерживая на месте.       — Ты не посмеешь.       — Ты же посмел, — Иваидзуми вырывает из цепкой хватки свою руку.       — Как? — спрашивает его Куроо, заглядывая в глаза. — Как я мог убить самого важного человека в жизни. Кроме него у меня никого не осталось. Что бы ты делал на моем месте? Смог бы ты оставить его?       — Я сделал это.       Куроо не отвечает. Смотрит и осознает, и еще сильнее понимает свою беспомощность. Он вздыхает и трет пальцами виски.       — Я не сразу понял, что его задело, — наконец произносит он. — Было очень темно, потом мы отступали. Я заметил, когда он чуть не свалился с лошади. Это было очень неожиданно, и я надеялся, что это всего лишь усталость.       Иваидзуми слушает его слова, окидывает взглядом лагерь. Подсчитывает, сколько здесь человек. Сотен семь, они должны двигаться вперед, пока северные двери открыты и еще готовы принять их всех. Пока корь не распространилась дальше.       Он смотрит на разбитого Куроо, который явно помутнился рассудком, и понимает, что тот действительно не может.       Сколько Иваидзуми знает Куроо, столько же он знает и Кенму, года на четыре младшего них самих. Куроо постоянно возился с ним, не теряя из виду, беспокоясь, даже когда карьера пошла в рост. Только потом Иваидзуми узнал о трагичной гибели их родных земель, посочувствовал, глотал и подавлял внутреннюю боль, но все еще не понимал их привязанности друг к другу. Разве можно пожертвовать тысячью ради одного?       — Вам придется остаться, — произносит Иваидзуми. — Лагерь должен быть чистым, да я даже в спасение привел сюда…       Иваидзуми осекся. Замер и огляделся.       Куроо не понимает неожиданной перемены в выражении лица друга, но тоже беспокоится и следует за Иваидзуми, вновь заглядывающим в капитанскую палатку.       Куроо выдыхает, когда видит незнакомого подростка рядом с Кенмой. Иваидзуми измучено стонет.       — Я должен был спасти, а не привести к смерти, — говорит он и ловит невозмутимый взгляд обернувшегося Ямагучи. — Еще не все потеряно, если ты не прикасался к нему.       Ямагучи, то ли издеваясь, то ли будучи полным идиотом, демонстрирует свою руку, лежащую на шее Кенмы прямо возле самого пореза. Иваидзуми осекается вновь и замирает на месте, не торопясь подойти ближе, но и не особо хорошо видя в слабом освещении. Подорвавшийся Куроо является лучшим индикатором.       Несмотря на то, что корь распространяется через прикосновения, Куроо не боится дотрагиваться до кожи Кенмы, проверяя на следы недавного заражения и не обнаруживая их.       — Куда они делись, Иваидзуми? — спрашивает Куроо, оглядываясь и глядя на друга слезящимися глазами. — Он чист, он излечился?       Иваидзуми не знает, что ему ответить. Черная корь — зараза цепкая, проникающая под кожу через любую царапину и разрастающаяся, заполняя все тело, за считанные часы; корь передается через прикосновения, вместе с трупным воздухом, от непосредственного заражения крови. Корь убивает рассудок, превращая любое живое существо в ходячую порчу, бесцельно заражающую всех, а собравшись в стаи, способная атаковать.       Иваидзуми многое видел, еще больше узнавал по рассказам других, но еще ни разу он не слышал, чтобы кто-то мог исцелиться. Возможно ли, что это какая-то обманка прогрессирующей болезни?       — Температура спала, — тем временем произносит Куроо и переводит взгляд на сидящего возле подростка, мгновенно хмурится. — А это кто?       — Я хотел сказать, я вывел из деревни мальчишку, — отмахивается Иваидзуми, задумываясь. — Деревня стоит как раз на пути черного облака, выпадет дождем на нее, и жизнь там окончательно издохнет.       Куроо кивает.       — Ты не заметил здесь ничего необычного? — спрашивает Куроо. — Как зажили раны или еще что?       Ямагучи отрицательно качает головой, думая, что старик-Ойкава точно бы не одобрил его действий. /       Вопреки первоначальным планам, лагерь остается на своем месте еще несколько ночей. На это время Ямагучи предоставлен самому себе, и не то чтобы ему скучно, но и делать здесь нечего.       Днем дежурные не дают слонятся по лагерю, Иваидзуми запрещает выходить за указанные границы. Ямагучи, не чувствующий потребности во сне, вынужден сутки на пролет развлекать себя мыслями и бесконечным счетом.       По ночам легче. Иваидзуми спит в собственной палатке и не может контролировать его, а дежурные не замечают его в темноте. По ночам Ямагучи уходит немного дальше от пределов лагеря и сосредотачивается на всем, что его окружает.       Большое число нитей направлено в лагерь, где находятся ближайшие к нему живые существа. И не мало уходят за линию горизонта. Ямагучи не может себе представить, как они выглядят. Может, одна из нитей ведет к дикарю, что приносил корзинки с ягодами и овощами к лесу, другая к лису, а еще какая-то к старику-Ойкаве.       Ямагучи слышал и понял, о чем говорил всадник, но он все еще не может понять, как Иваидзуми верит в собственные слова.       Болезнь, губящая души. Неизлечимая и необратимая, действительно ли такая существует?       От собственных мыслей его отвлекает жужжащий звук. Ямагучи вглядывается в ночную темноту и с трудом замечает насекомое, из-за своего черного цвета почти сливающееся с окружением.       Ямагучи с легкостью ловит его, удерживая в капкане из собственных ладоней. Ямагучи думает и не понимает, как такое маленькое существо способно видеть и передвигаться в этой кромешной тьме, ведь даже звезды скрыты за облаками.       Тогда же Ямагучи замечает другого, кардинально отличающегося от того, что он поймал.       Он подносит руки ближе к лицу, слышит и чувствует, как насекомое бьется о его кожу и произносит:       — Светлячок.       Кожа на пальцах краснеет от света, но тухнет уже через несколько секунд.       Ямагучи хмурится, повторяет снова и добивается того же результата. Свечение появляется и почти сразу же пропадает. Ямагучи думает, что насекомое, несмотря на его маленький размер, бесконечно упрямое.       В его голове щелкает, и он смотрит на ситуацию уже совсем под другим углом. Он выпускает жука и практически ощущает праведное негодование того. И пробует еще раз.       — Светляк.       Сначала не происходит ничего, затем свет, исходя изнутри, пробивается сквозь плотную черноту и распространяется. Ямагучи не сдерживает вздоха. И слышит так же позади.       Они встречаются взглядами, а когда Ямагучи вновь обращает внимание на жука, тот не теряет свой свет.       — Это ты сделал с ним?       Кенма садится на траву возле Ямагучи, смотрит на парочку насекомых, что сбитые столку улетают прочь.       Ямагучи пожимает плечами.       — Он всегда таким был, — отвечает и, прежде чем ему успевают задать еще один вопрос, добавляет: — Я просто напомнил. Кажется.       Кенма смотрит на него изучающе. Ямагучи ловит на его лице свет от лагерских факелов.       — Ты сделал то же самое со мной? — спрашивает и ожидает услышать ответ. — Куроо сказал мне, что тогда ты провел со мной некоторое время, а сам я исцелиться никак не мог, — сообщает. — Я хотел поблагодарить тебя раньше, но Куроо слишком сильно опекал.       — Я рад, что все хорошо.       Кивнув, Кенма все же хочет узнать больше.       — Так что ты сделал? — продолжает он. — Ты что-то сказал сейчас, прежде чем это произошло. Какое-то заклинание? Оно поможет нам всем спастись, ты обязан рассказать об этом капитанам.       Ямагучи смотрит на него непонимающе и с сожалением.       — Это не было заклинанием, — возражает он. — Не то, чем это кажется. Я же всего лишь напомнил ему, кто он.       — Светляк? — уточняет Кенма и скользит взглядом по местности, надеясь заметить какое-либо изменение. — И что же это?       — Всего лишь имя.       Кенма вздрагивает и смотрит на него с широко открытыми глазами.       — Ты знаешь его имя?       — Конечно.       — И мое?       — Я же сказал.       Кенма хмурится, пытается переварить и оценить ситуацию здраво. Получается не очень. Если имя — вакцина, почему же мир погружается в хаос с каждым днем все сильней и сильней?       — После смерти родителей я говорил свое имя только Куроо, — озвучивает Кенма. — И он никогда не называл меня по имени, считал это слишком личным. Как и все. Столько людей погибло… Откуда ты взялся?       — Просто проснулся однажды.       Кенма не сдерживает смешок. Смотрит на Ямагучи косо.       — Но как? Откуда ты знаешь мое имя и откуда был уверен, что это сработает?       — Но это же твое имя, — не понимает Ямагучи, а Кенма не понимает, каким образом это может хоть что-то объяснить.       Он давит пальцами на лоб, еще раз прокручивает последнее в голове. Может, если он позовет Куроо или Иваидзуми, они старше, они должны разобраться. Но сейчас поздняя ночь и будить их не хочется. Это, конечно, может подождать до утра, но Кенме не терпится сделать уже хоть что-нибудь.       — А что такое Черная корь?       Кенме кажется, он ослышался, но подросток смотрит на него серьезно, и это заставляет задуматься еще сильнее.       — Это порча, она уничтожает тебя изнутри, — пытается объяснить Кенма, его передергивает от воспоминаний.       Он даже не помнит, как именно заразился. Казалось бы, совершенно незаметная царапина, но исход один и тот же. Болезнь никого не щадит.       — И откуда она взялась?       Кенма лишь думает, что очень необычно не знать даже такого, но отвечает на вопрос.       — Из Черной рощи, конечно, — мнется он. — Ее еще называют Гнилой из-за того, что вся жизнь в ней давным давно умерла и сгнила. Вряд ли тебе кто скажет настоящую правду, — продолжает, — но по легенде во времена, когда в роще той еще шел цвет, несколько великих королей собрались возле нее, чтобы встретиться и обсудить общее будущее. Не одни пришли короли, каждый привел с собой свое войско, и каждый возмущался этому. Разозлились короли друг на друга, сначала доказывали свою правоту словами, затем кровью. И гнев, и злость, и кровь, что исходили от них, с подземными водами и дождем отнесло к ближайшей роще, густой и зеленой. И с первой же каплей стала гибнуть та, пока не сгнила и почернела вся, а из прогнивших остатков ее вышла Черная корь и начала травить и губить все, что попадалось ей на пути.       Страшную сказку-быль, что рассказывали ему еще дома, Кенма никогда не забывал. И никогда не думал, что ему придется отправиться зачищать территории от зараженных, рубить головы, закалывать сердца, а затем узнать, что спасение — всего лишь слово.       — Это бессмысленно, — выдыхает он.       — Что именно? — спрашивает Ямагучи, даже не глядя на него.       — Все это, — неопределенно отвечает Кенма. — Это несправедливо.       — В Гнилой роще сейчас идет цвет.       Кенма моргает несколько раз подряд, чтобы понять смысл фразы.       — Там очень красиво. Вокруг зелень, прохлада и свет. Не яркий, просто светло, — говорит Ямагучи. — Когда я открыл глаза, первое, что я увидел, это широкие кроны деревьев, раскинувшиеся во все стороны и закрывающие небо. И они были такими красивыми, что я не мог сдвинуться с места. Только смотреть на них и любоваться. Я не знал (и не знаю), кто я, но это не мешало мне наслаждаться жизнью вокруг и иметь имя. И я встречал там многих. Волк-Шона, седые заклинатели Орон, Кист и Бэйл. А потом был старик-Ойкава. Он запретил мне называть его по имени, а я все равно не понимаю этого. Имя — всего лишь имя, оно принадлежит тебе, и никто не отнимет его у тебя, если произнесет его вслух. И я видел его проклятье, но зачем держать его на себе?       — Если я был не тем, кто должен был произнести его имя, почему он не откроет тому правду?       Со стороны лагеря слышится шум, но реагирует на него только Кенма. Оглядывается, пытаясь понять, в чем дело, но не замечает ничего необычного.       — Значит, ты знаешь все имена и сможешь нас всех спасти?       Ямагучи удивленно смотрит на него.       — Но разве ты не знаешь имен?       — Откуда?       Ямагучи молчит некоторое время, думая. Кенма терпеливо ждет ответа, в отдалении слышится топот копыт.       — Достаточно только взглянуть, — наконец отвечает Ямагучи. — Присмотреться, вглядеться, увидеть и понять, что это то самое имя. Я просто проснулся, чтобы жить, я не должен никого спасать, когда они способны сделать это самостоятельно.       — Я пытался повторить за тобой тогда, с жуком, не вышло, — хмыкает Кенма.       — Просто поблизости не было жуков, чтобы они могли тебя услышать, — мягко говорит Ямагучи. — Но ты можешь потренироваться на мне.       Ямагучи садится напротив Кенмы, не обращает внимания на его волнение.       — Так, как меня зовут?