В её руках ключ от его свободы. Она старается не смотреть ему в глаза, не смотреть. Ни в глаза, ни на окровавленные руки, ни на ямочку на подбородке…
-
«Не спускай с него глаз!» Как выполнить этот приказ, не касаясь его своим взглядом? Она сосредоточилась на связке ключей. Вертит на пальце ключи от наручников, как бы дразня своего пленника, понимая, что на самом деле, это единственный способ удержать внимание на них, чтобы не смотреть на него, сублимация собственной похоти. О, Боже! Так она его хочет? Нет, вовсе нет, как
она может хотеть
его? Он хочет разрушить тот мир, в котором она нашла своё утешение, новую себя. Там, в уже чужой для неё Украине, она - предатель, здесь - одна из лидеров православных людей. Она воцерковлённая, оплот нравственности и духовности, не может поддаться похоти. Это всё из-за адреналина, стресса, конечно… Это дух войны. Он вытаскивает демонов изнутри, искажает реальность, веет сомнения. Нельзя ему поддаться! Это испытание. В такие дни наружу вырываются все самые низменные пороки человека. И она человек. Хоть и лучший, чем многие, лучший, чем он. Станет ли она однажды святой, зависит от того, как она поведёт себя сегодня, сейчас.
Нужно не думать о нём, как о мужчине, он – враг, его тело пахнет приятно, но это тело врага. Он вспотел, и она это чувствует, она глубоко вдыхает, ещё раз… Просто здесь довольно душно, хочется глубоко дышать. Глубоко и медленно дышать… Если она будет медленно вдыхать его аромат, при этом читая молитву, её душа очистится? Ну вот опять. Опять она думает о нём! Нет, не смотреть.
«Не смотри на него!» - кричит себе вторая она, та, что всегда говорит с ней, когда она куда-нибудь долго едет, та, что делится с ней своими идеями, не давая ей подолгу засыпать по ночам, та, что всегда выигрывает во всех внутренних спорах, та, кем могла бы быть она сама, если бы не была собой.
Пальцы уже болят от прокрутки этой дурацкой связки ключей. Если она резко прекратит это делать, то они могут отскочить? Она представила, что так и произошло. Она, конечно, случайно бросила их ему в руки, поскольку её пальцы просто затекли от этого непрерывного действа. И он их, конечно же, сразу поймал. И торжественно воскликнув -
«Ага!», тут же открыл ими свои наручники, легко и непринуждённо, как в каком-нибудь шпионском фильме. Она лишь успела выпучить глаза, испуганно приоткрыть рот, и, вцепившись пальцами в стол, резко встать. А после, он уже стоял напротив неё, и ей ничего не оставалось, кроме как сдаться. Но ему этого было мало, за то, что она, нет не она, за то, что это
они заставили её держать его здесь, он решил её наказать: изнасиловать её, жестоко отыметь!
«О чём ты думаешь?!» - Вновь окликнула её та самая правильная Наташа. -
«Прекрати, сейчас же! Ты на работе, а он преступник, которого велено охранять!» От этого резкого крика в её голове, связка ключей упала на стол.
- Эй! Чего шумишь? Заключённому уже и поспать нельзя? – Навальный открыл глаза, после недолгой дремоты, и, не поднимая опущенной головы, шепотом, будто, кроме них двоих здесь есть кто-то ещё, заговорил с ней. - Сидя на полу это делать итак не совсем чтобы удобно, понимаешь? Нет, что ты, я не жалуюсь. Я вообще могу не спать. И не есть, да и пить мне не обязательно. Я же вообще не человек. И прав у меня никаких быть не может. И вообще я уже давно живу по какой-то другой Конституции. Она так и называется: Конституция Навального. Статья один – единственным источником власти является Путин. Статья два – Навальному запрещается гулять по Тверской, а также есть, пить и дышать. А ты поешь, вон живот уже урчит, я всё слышу.
Он поднял глаза на неё и улыбнулся. Она тут же отвела взгляд, до этого прикованный к его макушке, и впала в краску. Его наблюдение она не упустила. Действительно, её живот урчал, но это вовсе не потому, что она хотела есть, вовсе не потому…
- Тебе запретили говорить со мной? Ну, разумеется… - Не без злорадства протянул он. - Няш-мяшу приказано держать язык за зубами, дабы не произнести ничего лишнего.
Она покраснела. Няш-мяш. Глупое, глупое прозвище для глупой девчонки! Не заговаривай с ним, не отвечай на его подколы, он хочет вывести тебя из себя. Молчи, молчи, идиотка, не реагируй.
- У Няш-мяша сегодня не самый удачный день. Время удачных дней закончилось. Твои верные подданные больше не жгут кинотеатры в твою честь. Сегодня они сидят по углам и не высовываются. Сегодня улицы наполнены свободными людьми, теми, кто не взрывает кинотеатры из-за дурацких фильмов, теми, кто готов, ради личной свободы потерять свой пост, не предав страну.
Она вспомнила, как это
он в прямом эфире назвал её вдохновителем теракта в Екатеринбурге, ещё и сделал опрос на эту тему в своём Твиттере. Тогда больше, чем девяносто процентов его подписчиков согласились, что она вдохновляет теракты! Её это так расстроило и разозлило в тот день. Она пообещала себе отомстить ему, ну, точнее это пообещала сделать та, смелая Наташа, которая сидит внутри неё и постоянно что-то советует и обещает, а эта Наташа уже и забыла про тот неприятный инцидент.
- Ты ведь так и не принесла извинения. А ведь могли погибнуть люди. Тебе что совсем на них плевать?
Как бы заткнуть его? Она не хочет никогда больше вспоминать об этом психе, который из-за «Матильды» пытался сжечь кинотеатр. И вообще, она его не знала. И причём здесь она? Ей, как и любому нормальному православному человеку, было мерзко от того, что святого Николая Второго опошлили в этом ничтожном фильме. Но, а этот мужик просто оказался психом, он бы итак это сделал, она здесь не причем. Конечно же не причем… Почему она вообще должна об этом думать? Они ведь её предупреждали, предупреждали ведь.
«Он провокатор! Он будет давить на тебя, искать больные точки… Он будет сочинять разные истории. Они будут касаться чувствительных тем. Он будет рассказывать о пытках в тюрьмах, о репрессиях, о нищих стариках и богатых депутатах. Ты не должна на это вестись. Твоя задача не сводить с него глаз».
Почему это
он издевается над ней? Это должна быть её привилегия. Она здесь власть! Она в погонах - он в наручниках. Он может кричать, что власть – это он, но сейчас он не в окружении своих сторонников, не на площади. Он на её территории. Здесь её правила. А значит ей позволено больше. Ей позволено всё. Она может даже посмотреть в его глаза. И посмотрит. Вот сейчас возьмёт и посмотрит.
- А знаешь, ты ужасный человек. Ты лицемерка. Православие – это ведь про добро. Я и сам православный. Мы разве не должны быть на одной стороне баррикад? Выбрать правильную сторону никогда не поздно.
Торгуется. Она не поддастся, не на ту напал. Она любит поговорить о религии, но не с ним. Только не с ним.
- Молчишь. Молчи. Но раз уж ты у нас такая высокодуховная, то хотя бы дай пленнику воды. Будет неловко перед твоими начальниками, если я умру от измора, правда?
Воду ему давать никто не запрещал. Она встала, и почувствовала, как затекли её ноги, немного потянув их, подошла к подоконнику, под ним стояли закрытые маленькие бутылки с водой. Она наклонилась и взяла одну. Интересно, он смотрел на её задницу, когда она наклонялась? Показалась ли она ему соблазнительной?
«Ты ведь специально так сексуально наклонилась! Не согнув ног! Задницей к нему!» И правда… Она сделала это нарочно. Да что с ней? Что она делает, дразнит его? Ей хочется с ним поиграть? Почему бы и нет… Ну вот же он, тот, о ком не принято говорить вслух. Сидит зверь, загнанный в клетку. В оковах, без права диктовать свои условия. Она ненавидела его, но он её возбуждал. Возбуждал её своими острыми подколами, непреклонностью, окровавленными руками, подогнутыми рукавами влажной, от пота, рубашки, ямочкой на подбородке, голубыми, как небо, глазами… Она его хотела…
И чем ближе она к нему подходила, тем это желание становилось сильнее, её сердце билось всё чаще, начинало болеть внизу живота.
Его руки скованы сзади. Это значит, что ей самой придётся поить его? Эта перспектива показалась ей приятной. Она не без усилий открыла бутылку с водой, и протянула её к его потрескавшимся губам. Он сделал несколько больших глотков, пока он пил, у неё была возможность насладиться цветом его глаз и вдохнуть поглубже запах его мужского тела. Она смотрела в его глаза, а он смотрел сквозь её глаза прямо ей в душу. И в его взгляде она ощущала доминирование. Он поперхнулся. Кажется, она увлеклась и не заметила, как он уже напился и попятился назад.
Упс… Она облила его рубашку.
- Прости, я… -
«Заговорила! Нельзя с ним говорить, это приказ!» -
«Заткнись.» Она впервые за долгое время остановила свой внутренний голос правильной Наташи. И решила оставить себя настоящую здесь, с ним наедине. Только она и он. Никого больше.
- Ничего. Всё равно здесь жарко, ты меня остудила. Просто помоги теперь мне её расстегнуть.
Расстегнуть его рубашку? Он шутит или это он серьёзно… Издевается над ней?
- Ну! Мне и так на полу сидеть неудобно, а теперь ещё и мокрая одежда, прилегающая к телу, будет портить и без того паршивое настроение. Тебе сложно что ли?
Похоже, он серьёзно. Ну ещё бы. С чего бы он стал вдруг пошло шутить? Это она себе навоображала… А он её ненавидит, за то, что она выполняет преступный приказ, держать его здесь, за то, что они сковали ему руки и пристегнули к трубе. Он её ненавидит, просто использует. Пытается вывести на диалог, может он это специально сделал? Сам себя облил, чтобы ей пришлось извиняться…
- Ну чего застыла? Пожалуйста… - Мягко произнёс он.
- Сейчас! – Она повысила голос, резко спохватившись. Она присела на колени рядом с ним, ей стало неловко, от того, что она в юбке, от того, что он сидит здесь, а она не имеет право его отпустить, или хотя бы дать ему стул, так как его руки прикованы внизу, она бы конечно хотела приковать его повыше, но ей приказали ни в коем случае не отстёгивать его. К чему это, она не может ответить ни ему, ни самой себе, так как её начальник запретил ей себя об этом спрашивать, как он запретил спрашивать о крови на его руках и одежде, так же как он запретил говорить с Навальным и отвечать на его вопросы.
«Это приказ. Приказы не обсуждаются. Или ты хочешь оказаться в стране, где тебя заждались? Я это быстро тебе устрою.»
Она вновь ощутила, что краснеет и возбуждается от его резкого мужского запаха и близкого дыхания. Верхняя пуговица уже была расстёгнута, она принялась за остальные. Сверху вниз. Одну за одной. Она долго возится с первой пуговицей, он дышит ей в ухо, от чего по её коже бегут мурашки. Она чувствует тепло его тела, биение его сердца, но ещё громче бьётся её. Она боится, но не того, что он может причинить ей боль, вырваться, схватить её, взять в заложники, нет, этого она от него не ждёт. Она боится, что и он слышит её сердце. Её сердце буквально готово вырваться наружу и взорваться! Оно заглушало всё: тиканье стрелки часов, шум улицы, который, даже не смотря на звукоизоляцию просачивается в эти окна и стены, и оттуда доносится его имя, но громче, чем его сторонников, требующих освободить его, слышно полицейских, которые приказывают им расходиться, иначе
«к вам будет применена физическая сила и специальные средства» …
Она расстегнула практически все пуговицы, но упёрлась в его джинсы. Рубашка была заправлена в них. Ремня на них не было, как и не было шнурков на его кроссовках, эти вещи положено изымать. Она впилась обеими руками в его рубашку и замерла, растерявшись, не понимая, что же делать дальше.
- Ты вся трясёшься. Боишься? Неужели меня? На твоём месте, я бы больше боялся твоего начальника. Суровый мужик, и усы у него такие густые. Товарищ Сталин, блин. – Он заговорил с ней довольно доброжелательным тоном. Она подняла взгляд с его рубашки, её пальцы всё ещё сжимали ткань, и посмотрела ему прямо в глаза. - Ты ведь смелая женщина, работала ментом в Крыму, а теперь и здесь. Ты ведь уже нарушала клятву. А теперь делаешь это вновь, выполняя преступный приказ, тебе не кажется, что в твоей жизни чёрное и белое поменялись местами? И почему вновь эта должность? Что депутатом быть уже наскучило? Приходишь, выслушиваешь идиотские инициативы, голосуешь за дегенератские законы. Не работа - а мечта. Сиди в телефоне, спи, периодически нажимай на кнопку. Зачем было уходить?
Он сыпал своими дурацкими вопросами, она пропустила мимо ушей их все, была сильно увлечена его глазами, его тон не был оскорбительным, скорее сочувствующим, а голос приятным, успокаивающим, он будто мурлыкал ей под ухо. Он уже не был диким зверем, больше нет. Между ними такая маленькая дистанция, что ей захотелось погладить его, запустить свою руку под его рубашку, которая как раз была уже расстёгнута специально для неё. Не отрывая взгляда с его голубых глаз, она начала вытягивать его рубашку из джинсов.
- Привстань. - Неожиданно для себя произнесла она. - пожалуйста…
Он приподнялся, руками, скованными сзади, помог вытащить ей свою рубашку. Она быстро расстегнула последние пуговицы и, не вставая с колен, равнодушным тоном спросила – Что-нибудь ещё?
Он улыбнулся. Она не увидела в его улыбке ни намёка на издёвку, это была благодарность. По её коже пробежались мурашки от его искренней улыбки, она почувствовала уверенность в себе, в своей власти над ним, от того испепеляющего, вгоняющего в краску, взгляда, которым он её одарил, когда жадно пил воду, больше ничего не осталось.
Она встала, оправила юбку и спешно подошла обратно к столу, за которым, ей, по-видимому придётся просидеть всю сегодняшнюю ночь. Она к этому готова, как готова и к тому, что её начальник будет ругать её за общение с Навальным, за то, что отвечала на его вопросы. Она не умеет врать. Начальство об этом непременно узнает. А раз всё равно узнает, то, что мешает ей продолжить с ним общение? Когда у неё ещё выдастся такая возможность? Перспектива промолчать всю ночь и так и не сблизится с ним, хотя бы эмоционально, её удручала.
- Всё же здесь очень душно. Я правильно понял, что кондиционер у вас не работает? – Он вглядывался в висящий над её столом кондиционер. Ей доставляло удовольствие, что он постоянно пытается заговорить с ней, если раньше она воспринимала это как провокацию и старалась не обращать на его вопросы внимание, то теперь ей хочется, чтобы он задавал их как можно больше, и, чтобы они были самыми интимными и запретными.
- Да, он, кажется сломался.
- Может тогда откроешь форточку? Тебе ведь тоже, должно быть, жарко.
Открыть форточку – это то, что ей хотелось сделать меньше всего, шум улицы нарушит их тет-а-тет, если она откроет форточку, то больше не будет её и его. Будут он, она и
они. Их она боялась больше всех, больше чем своего начальника, чем своих коллег, больше, чем она боится Путина или Кириенко.
Если Навальный не скажет ей в лицо, что она его враг, то это сделают они. С криками и ненавистью, с плакатами и фаерами, они напомнят ей, кто она есть на самом деле.
«Предатели! Позор! Позор! Свободу Алексею Навальному! Мусорам позор! Поклонскую к ответу! Няш-мяш, Навальный Лёха наш!» Все лозунги, доносившиеся с улицы, играли в её голове, к ночи они утихли, но она воображала, что стоит ей только открыть форточку, как вся эта яростная толпа прибежит под окна ОВД и вновь будет желать ей увольнения, тюрьмы и даже казни… Может казни она и не заслужила, но тюрьма вполне может светить ей, придя эта толпа к власти.
- Она не открывается. – соврала она, глядя на ту самую форточку. Потом перевела взгляд на него, пытаясь разгадать, поверил ли он её словам.
Она разгадала в нём лишь смирение с собственным положением, он глубоко вздохнул и принялся смотреть в стену перед собой, явно разрабатывая в своей голове какой-то план. То ли это был план по спасению от жары, то ли план побега, ей было всё равно, пока он не смотрел на неё, она могла любоваться им. В этот раз её внимание было приковано к его скулам. Тонкие и изящные. Кажется, что о них можно порезаться. Она представила, что провела по ним своим языком. Она будто бы ощутила на нём покалывание. Это из-за его щетины. Почувствовала солёный привкус пота. И ей захотелось ещё. Ей захотелось сделать это по-настоящему.
***
Они сидят в запертом кабинете ОВД Китай-Города уже довольно долго. Поклонская посмотрела на часы, время: без десяти полночь. А это значит, что три часа истекли ещё двадцать минут назад, протокол на Алексея Навального её коллеги так и не оформили, а это значит, что они не имеют право держать его здесь, если это только был не арест по уголовному обвинению… Даже, если так, то его руки не должны быть скованы, ему должны дать право на звонок. Они нарочно над ним издеваются. Кто им дал такой приказ? Да что он такого сделал, что заслужил таких условий своего содержания здесь? Напал на полицейских? Он ведь никогда раньше не сопротивлялся, а мирно проходил в автозак, прося своих сторонников его не отбивать. Она внимательно всматривалась в его руки. Кровь. На них кровь. Может быть это его кровь? Порезался…
Он сидит напротив неё, но перпендикулярно ей, так, что она может видеть лишь правую сторону его тела. Его руки наручниками прикованы к трубе, проходящей в десяти сантиметрах от пола. Его голова была запрокинута назад, а глаза закрыты. Он спит? Ей хотелось говорить с ним, хотелось сесть на колени рядом с ним, вновь ощутить тепло его тела, его возбуждающий запах и дыхание. Может он ещё раз попросит её дать ему воды? Она смотрела на него и ждала, что он откроет глаза и вновь попросит её об этом, а она снова обольёт его водой, и так как рядом не окажется полотенца, ей придётся высушить его шею своим языком.
- Где там твой начальник товарищ Сталин? – Неожиданно для неё заговорил он, не открывая глаз, его голос был громким, он заставил её вздрогнуть и оторваться от следующего объекта её внимания – его шеи. – Мне тут приспичило…Ну, ты понимаешь. – О да, она поняла, на что он намекает. Что же делать? И действительно, где все? Оставили её с ним наедине. Её и его запах, её и его скулы, её и его голубые глаза…
Она взяла стационарный телефон и начала набирать номера всех кабинетов ОВД, пытаясь найти кого-нибудь из начальства. Везде ей отвечали, что очень заняты и не знают, где те люди, которых она ищет, а кое-где просили её саму помочь принимать протестующих или позвонить тому-то и тому-то, договориться с тем-то и тем-то. После тщетных попыток найти того, кто мог бы решить её проблему, она уяснила, что эта проблема лежит только на ней, и никто другой за неё не выполнит поручение, предназначенное ей.
Он внимательно наблюдал за тем, как она безнадёжно пытается узнать, что же с ним делать. После каждого ответа с той стороны трубки, он вёл бровями вверх, будто бы задавая ей вопрос:
«Ну что там?». После того, как она лишь тихо вздыхала в ответ, он закатывал глаза и всё чаще облизывал языком свои губы. Когда она положила телефон окончательно, он всем своим видом выразил ярое недовольство происходящим. Он сжал руки в кулак и ударил по полу, а затылком ударил в стену, сжав при этом губы и зажмурив глаза. – Да какого чёрта! – Не выдержал он. – Они совсем охренели? Либо предъявляй протокол, либо расстёгивай мне руки и отпускай. Я больше не намерен ждать и мой мочевой пузырь тоже. Хватит с меня этого цирка! Я больше ни минуты не проведу в этом месте. Ну! Ты хочешь, чтобы я нассал здесь? Отлично, блин! – он начал кричать на неё так, что она почувствовала себя виноватой. Ей приказали ни в коем случае не расстёгивать ему руки… Что же ей теперь делать, нельзя же заставлять его терпеть. Попросит ли он её расстегнуть его ширинку? Позволит ли он ей взять его член в её руку, чтобы помочь справить нужду? Она представила, как вынимает из его штанов тёплый член, представила, что в её руках он становится твёрдым. Она покраснела. Покраснела и возбудилась.
- Выпусти меня! Моё задержание незаконно! Если ты меня не выпустишь, то попадёшь в Чёрный Блокнот, как и все они! Ты хочешь быть в числе преступников? – Его глаза стали холодными. Теперь она вновь его враг.
- Обещай мне, что не будешь бежать. Что, после того, как я открою наручники, и выпущу тебя в туалет, который находится в этом кабинете, вон за той дверью, - она указала на дверь, находящуюся рядом с её столом. – ты не сбежишь отсюда. Всё равно тебя задержат на выходе. А мне прилетит, за то, что тебя отпустила. Пообещай…
Он кивнул. Выражение его лица сразу же изменилось. Он снова надел маску смирения, но это лишь маска. Он отодвинулся от стены и задёргал руками вверх и вниз, наручники громко застучали по трубе, так, что она задребезжала.
- Прекрати так делать. – Мягким голосом произнесла она. – Сейчас, секундочку.
Она резко встала и подошла к нему, крутя ключ на пальце правой руки. Присев на корточки рядом с ним, она взяла его руку в свою. Она обратила внимание на то, что на его запястьях были глубокие красные следы от наручников, её передёрнуло от их вида, а вовсе не от вида застывшей на его руках крови. Она убедилась, что порезов на его ладонях нет. Зажав в одной руке его застывшие пальцы, второй она нащупала нужный ключ и вставила его в отверстие наручников.
- Благодарю. – Произнёс он, заглянув ей в глаза. Она моргнула в ответ, проворачивая ключ. В следующее мгновение его руки были уже перед ним. Он несколько раз потянулся вперёд, потёр натёртые запястья и принялся их рассматривать.
- Только быстро. Если они вернутся… - Она встала и задумалась о том, чтобы подать ему руку. Но этого не потребовалось, он опёрся о стену и встал вслед за ней.
- А знаешь, я тебе соврал. – С улыбкой произнёс он, глядя ей в глаза. На её лице считывалось недоумение. Так он провёл её? Решил сбежать? И, что же теперь её ждёт… Отпустит его – ей точно влетит.
- Стоп. Как это? Ты обещал. А ну-ка… Ну-ка стой! Стой на месте! – Громко, но очень неуверенно крикнула она. Затем быстрым шагом направилась к столу, чтобы взять пистолет, лежащий в верхнем ящике.
- Да не сбегу я, не буду я силой вырывать у тебя ключ, пришьют ещё нападение на полицейского. В моём положении это было бы крайне глупо. Просто я не могу уже сидеть на полу, понимаешь. Это неудобно. Ещё и руки сзади. Ты бы смогла вот так всю ночь? – Его тон был спокоен и доброжелателен. Она почувствовала облегчение.
- Можешь сесть на стул, если хочешь… - Очень тихо произнесла она. Навальный подошёл к столу и сел прям на него. Она посмотрела на него удивлёнными глазами.
- Нет, не хочу. Я предпочитаю стол. – Его настроение резко поменялось, от гневного Алексея Навального, требующего выпустить его, иначе она попадёт в какой-то там блокнот и останется злостной преступницей, больше ничего не осталось. Теперь он игривый и доброжелательный. Смотрит на неё с вызовом и улыбается, провоцирует её как-то по-детски и ждёт её реакции. А почему бы ей не перестать быть такой серьёзной? Раз уж застряла с ним здесь на всю ночь, то она может взять от этой ночи всё. Она с энтузиазмом решила вступить в его игру.
Он приподнял брови, повёл головой в сторону, не отводя глаз от неё, будто бы задавая ей вопрос: «
Ну, что ты на это скажешь?» Она ничего не сказала, а лишь улыбнулась в ответ и села на стул перед ним. Отсюда она разглядела его тело, торчащее из-под расстёгнутой рубашки. Обычное, слегка волосатое, но всё ещё вкусно пахнущее. Ей захотелось вдохнуть поглубже. И она это сделала, затем сделала ещё раз, прикусив губу.
Он спрыгнул со стола и подошёл вплотную к ней. Её глаза всё ещё были прикованы к его расстёгнутой рубашке. Двумя пальцами он приподнял её подбородок. Она перевела взгляд с его обнажённого живота на его лицо и залилась краской.
***
Она смотрела в его глаза со страстью и смущением, её сердце билось с бешеной скоростью, дыхание замерло. Он облизал свои губы, дразня её ещё сильнее. Она сглотнула слюну. Большим пальцем той же руки, которой он держал её за подбородок, он коснулся её губ: сначала верхней, а затем медленно провёл палец до её нижней губы, так, что она чуть приоткрыла отверстие между ними. Он остановил свой палец на этом отверстии, а затем надавил на него, чтобы сделать его больше. Она разжала челюсть.
Смотря ей в глаза, он полностью засунул свой палец ей в рот. Она жадно облизала его своим языком, почувствовав при этом привкус металла и соли. Медленно вытянув палец из лопасти её сжатых губ, он перевёл взгляд на её шею и обхватил её обеими руками, слегка надавив. Она продолжала смотреть на него, при этом чувствуя возбуждение каждой своей клеткой. Далее он спустил руки к её груди, чуть коснувшись её, он начал расстёгивать пуговицы на её блузке. Он присел, расстегнул последнюю, и нырнул руками под блузку, обхватив её талию. Их лица оказались друг напротив друга.
Ей было плевать, что сюда в любую минуту может войти начальство, как и плевать на то, что здесь, вероятно, где-то есть скрытая камера, и, что запись их секса обязательно сольют ФСБшники, а затем она станет сенсацией во всех прокремлёвских СМИ, интернет форумах и телеграм-каналах. Ей даже хотелось этого. Пусть все знают. Пусть все об этом говорят. Пусть её уволят, уничтожат её репутацию, но она переспит с ним.
Он ухватил её за талию, поднял и посадил на стол напротив себя. Она перевела взгляд с его небесных глаз на его потрескавшиеся губы. У неё не было сил больше ждать, и она сама впилась в них с особой жадностью. Она засунула свой язык глубоко в его рот. Ей хотелось овладеть им, доминировать над ним, быть главной в этом соитии. Он перевёл инициативу на себя, не дав ей исполнить его роль в этом продолжительном поцелуе. Она целовала его с открытыми глазами, его глаза были закрыты. Её руки обнимали его затылок и шею, его руки были на её бёдрах. После этого длительного поцелуя они оторвались друг от друга, чтобы освободиться от одежды.
Она помогла снять ему рубашку, он стянул с неё юбку и колготки. Она сняла блузку и расстегнула бюстгальтер, пока он возился с джинсами и носками. Они пристали друг перед другом в одном белье.
Он облизнул свои губы, медленно осмотрев её с ног до головы, после подошёл к ней и зажал её грудь в своих ладонях. Она перевела взгляд на его руки, он прокручивал в своих пальцах её соски. Она была перевозбуждена. Её влажные трусики прилипали к столу. Он поцеловал её снова. Не отрываясь от его поцелуя, она схватила одной рукой его твёрдый член через трусы и начала его поглаживать. Навальный оторвался от её губ и повалил её на стол, пододвинув её ближе к себе, он стянул с неё трусики, пахнущие женщиной. Ей хотелось, чтобы он поскорее трахнул её, трахнул её без презерватива. Когда он спросил её о контрацепции, она ему так и сказала – Не надо. Я… Я таблетку выпью, всё в порядке. – Он кивнул. На самом деле она сомневалась пить ли ей таблетку, она задумалась о греховности прерывания беременности. Но пообещала себе, что тест на всякий случай купит. Он снял последний элемент одежды с себя, взял в руки её колени, после чего раздвинул их максимально, на сколько это позволяла её растяжка. Он сунул свой палец в её влажную вагину. Он посмотрел ей в глаза, они блестели, а её зрачки были расширены, он вытащил палец из её отверстия и дотронулся им до её клитора. Он принялся его массажировать, а она стонать от удовольствия, прикусив губу и закатив глаза. При этом он смотрел на её лицо и покусывал свои губы, иногда приоткрывая рот, как бы вторя её стонам.
Она почувствовала, что вот-вот и он доведёт её до оргазма, чтобы не вскрикнуть при этом, она схватила его руку, которой он доставлял ей удовольствие, и потянула за неё его на себя, он понял её посыл. Он навалился своим телом на неё и заткнул ей рот поцелуем, его рука вновь потянулась к её клитору.
Её руки впились в стол, а тело билось в конвульсиях, на столе под ней образовались липкие пятна. Он оторвался от её губ и с улыбкой посмотрел ей в глаза.
Он встал со стола и пододвинул её к себе. Ей захотелось, чтобы он, наконец, вошёл в неё. Она схватила его член, и слегка помассировав, грубо вставила его в себя.
Он трахал её долго и насыщенно… Она кусала свои губы и стонала. Когда пришло время ему кончать, она раскрыла для него свой влажный рот.
