it's getting on my nerves

Сколько всего видят полароиданые снимки, что висят на стенах в наших комнатах? По одиночке или целыми толпами, они запоминают наше прошлое, запечатлев на себе только момент собственного рождения. Но не все из них могут оставлять в своей памяти воспоминания. Для этого необходимо видеть жизнь изображенных на них людей. Такие фотографии назывались среди своих живыми. Зачастую им завидовали, потому что быть живой — это почти смысл жизни, до того, как выцветешь и истлеешь окончательно. Такой была и эта фотография. Снятая на полароид и прикрепленная прищепкой к нитке, растянутой по стене, она почти ничем не отличались от своих соседей. На них всех были веселые, улыбающиеся, хоть не всегда в объектив, зато всегда искренне, получающие удовольствие от момента ребята. На первых двух Сэди засняла Калеба и Ноа, которые сначала разворачивали полученные от нее подарки к Рождеству, а потом, натянув задом наперед идентичные красные футболки с персональными номерами и именами на спине, руками указывали на номера друг друга — Маклафин ткнул пальцем прямо в цифру 7, в то время как Ноа не дотрагивался до его четверки, вежливо протягивая ладонь на расстоянии. На третьей, четвертой и пятой фотографиях были запечатлены дурачащиеся Милли, Шнапп и Синк. Последняя держала камеру и потому частично отсутствовала. На одной девчонки по обе стороны поцеловали Ноа в щеку, на другой тот чмокнул Сэди, отчего та скорчила забавную рожицу, на третьей он таким же образом целовал заливающуюся смехом Браун. Шестое и седьмое фото являло собой толпу силуэтов ребят, отчетливо видных в свете ночного костра. То было в лесу, на открытой поляне, где второй день проходили съемки сериала, и друзья решили, что дико хотят жаренных зефирок на природе. Восьмое, плавно перетекающее в девятое фото, показывало в стенах дома Уилла кружащихся в вальсе Гейтена и Ноа. Оба не могли сдержать смешков, представляя, как они глупо выглядят со стороны. Будучи каждый в своем образе из сериала, они напялили на головы еще и дурацкие ковбойские шляпы, которые были найдены на старой вешалке в костюмерной, а кепку Дастина Матараццо сжимал в руке. На десятой же, той самой, живой фотографии, развалившись на кожаном диване в квартире у Синк, Финн прижимал к себе смущенного Ноа за плечи, и оба как-то неловко, но всё же от души улыбались, смотря друг на друга. Помнится, перед самым снимком, лежащий на столе телефон Шнаппа зазвонил, и от неожиданности оба положили на него руку, каждый думая, что это его мобильник, потому что песня на звонке, как оказалось, у обоих стояла одна и та же. Сэди это показалось милым, поэтому она сразу потянулась за своим фотоаппаратом и щелкнула их на память. Эти десять фотографий были подарены Шнаппу на день рождения владелицей полароида. Едва успев открыть перевязанную синей атласной ленточкой небольшую коробочку с фотокарточками, Ноа сразу поспешил поблагодарить за прекрасный подарок. Обняв подругу, слегка запутался пальцами в ее распущенных рыжих волосах, за что начал извиняться. В этом весь Ноа. Позже, сидя на кровати в своей комнате и прикрепляя карточки к надёжной черной нитке, парень читал подписи черной ручкой на обратной стороне фотографий и не мог сдержать улыбки. На тех, что с Гейтеном, были такие надписи: «А почему нельзя было найти еще и противогазы? Они ужасно смотрятся, зато твой хоть как-нибудь скрыл бы еще более ужасающий парик Уилла» «Хотя с этого ракурса получше. Ой, нет, показалось» На остальных были такие же веселые фразочки, написанные рукой Сэдс, которые Ноа запомнил и часто потом смеялся над ними вместе с друзьями. Вот только о надписи на снимке, который он прикрепил самым последним, тот самый, где он смотрит не в объектив, а прямо в глаза улыбающемуся Финну, что отвечает ему таким же взглядом, он обычно умалчивал, вспоминая при ребятах только о девяти снимках от Синк, будто десятого в самом деле и не было. «Влюбленные голубки» и сердечко рядом. Смотря на оборотную сторону их с Финном совместной фотографии, Ноа хотелось сказать казавшуюся ему забавной фразу «Всё это было давно и не правда». Но на самом деле правда, еще какая правда. Вот только влюбленным был лишь один из них. («Банально» — сморщив носы, скажут все без исключения. «А как же!» — гордо отвечу я.) Так сколько же всего видят висящие на стенах снимки? Больше, чем просто достаточно. «Голубки» видели всё. Видели, как Ноа редкими одинокими ночами не спал, то лежа в кровати и бездумно просматривая сотни оповещений в телефоне, то сидя на подоконнике и рисуя на запотевшем стекле бессмысленные каракули. Он не мог уснуть, думая лишь о том одном, что заставляло сердце сладостно ныть. О парне с черными, как ночь за окном, волосами, завитыми в кудряшки; с красивыми острыми скулами, к которым хочется притрагиваться без конца; с худыми и тонкими пальцами, которыми тот часто вертел пуговицы на рубашке, когда смотрел на ту единственную, что была нужна, которой постоянно шептал на ухо заветное «люблю» и получал такое же заветное в ответ. Видели, как порой Шнапп сидел на кровати и, прижавшись спиной к стене, сотрясался от вечно сдерживаемых рыданий. В его руках — телефон с открытой лентой Инстаграма, куда Браун и Вулфхард снова выложили свои фотографии, на которых нежно смотрят друг на друга, вызывая этим восторженные визги фанатов. И в подписях к фото оба уже не шептали, а кричали что есть сил — «люблю!». Видели, как Ноа держался с Милли, когда та приходила к нему. Нет, он не бывал груб и не ругался с ней по пустякам, просто молчал о том, почему тихо ее ненавидит. И вообще мало говорил, ему больше приходилось по душе слушать подругу, потому что та, слава всем звездам на небе, не говорила ничего о Финне. Скорее всего, она даже догадывалась о причине извечного молчания, но что с того? Финн — ее и только ее парень, чувства остальных Браун мало волновали. Казалось, для нее главным было продолжать слышать и говорить «люблю» как можно чаще, не упускать ни единого момента. «Голубки» видели всё это, но почти сразу забывали, стирали из памяти, сохраняя только те воспоминания, когда перед их взором находились оба парня. А запомнили они совсем другое, и запомнили хорошо. Как-то в одну из своих бессонных ночей, примерно в два часа по полуночи, Ноа, освещаемый тусклым светом одной лишь настенной лампы, сидел на кровати и собирался наконец раздеться и лечь спать, как вдруг вскочил от звонка в дверь, а спустя несколько минут укладывал на свою кровать вдрызг пьяного Вулфхарда, что двумя часами ранее порвал со своей прекрасной шлюшкой Милли. Та засосала какого-то парня в клубе, едва ли не на глазах у своего бойфренда, даже не задумываясь, что делает, причем призналась в этом легко, без колебаний, словно и не жалела о содеянном. Хотя, как оказалось, она и в самом деле не жалела. Кудрявый парень упрямился и не собирался уходить из квартиры Шнаппа, но при этом и не желал спать на диване в гостиной. Нет же, он больше предпочитал облюбованную еще в трезвом состоянии постель Ноа, в которой любил иногда поваляться с ним по утрам после крупных ссор с Браун, когда никуда не надо было спешить. Шнапп прекрасно знал — его другу нравится понимать, что у него есть место, где он может отдохнуть от всего вокруг, без обязательств и имен, без этих идиотских признаний, что вечно требовала от него Милли, ведь Ноа, как он сам говорил, совсем не против таких отношений. Но откуда Финну знать, что Шнапп вот уже несколько месяцев сгорает заживо от неразделенных чувств и едва не начинает истерить после очередного сказанного с наглой ухмылкой на лице «Надо будет повторить»? Что беззвучно кричит каждый раз, когда Вулфхард утром торопливо одевается и уходит, думая, что Ноа спит, когда на самом деле тот притворятся и наблюдает, как Финн с негромким руганьем под нос ходит по комнате в поисках своих джинс? Что вечно пытается взять себя в руки, когда в дверях стоит озлобенный на весь мир парень, говорящий вместо приветствия «ненавижу ее» и начинающий стягивать с себя свитер до того, как Ноа сможет хотя бы попробовать отказать. Но в очередной раз захлопнув дверь в свою спальню, он просто не в силах оттолкнуть Вулфхарда, трепещущего от желания повалить его на кровать и сделать то, чего так хотят оба, и потому больше даже не пытается — слишком трудно сказать «нет», когда чужие руки уже блуждают под футболкой и расстегивают ремень на брюках. Но Финн был пьян, а значит был еще более невероятным идиотом, чем когда-либо. Не хватал в жаркие объятия, не лез жадно срывать поцелуи с губ, а просто тянул на кровать, чтобы Ноа лежал под боком и грел его странное сердце, вдруг не рвущееся обратно в клуб к чертовой Милли, как это обычно бывало, а желающее остаться здесь и больше никогда не уходить. Ноа, почти не сопротивляясь, упал на свою постель и сразу прижался к Финну, потому что просто лежать рядом для него давно уже стало недостаточным. Вулфхард обвил руками его шею и уткнулся в приятно пахнущие шампунем волосы. В нос Шнаппу ударил резкий запах виски и ментоловой жвачки, который тот хоть и почувствовал уже в прихожей, опутал он его только сейчас. Вдыхая смесь ароматов ненавистного алкоголя и такого любимого Финна Вулфхарда, Ноа вдруг понял, что надо сказать либо сейчас, либо никогда. Надо сказать, почему прижимает к себе так отчаянно и почему дышит так рвано. Почему дает прикасаться к себе и не может отказаться от этого удовольствия. Почему по утрам смотрит на Финна долго, борясь с желанием разбудить, поцеловав нежно в губы, поглаживая легонько по щекам. Когда Ноа уже было решился тихо прошептать короткое, но такое значительное признание, Финн попросил у него телефон, чтобы позвонить Милли, потому что на своем зарядка села еще в такси, пока ехал сюда. От это сердце Шнаппа пропустило пару ударов, но он снова не стал отказывать — покорно сунул другу в руки мобильник. Пока тот дрожащими пальцами набирал хорошо знакомый номер, лежащий рядом парень отчаянно боролся с желанием вырвать телефон из его рук, пока не совершил очередную ошибку и не ушел опять, не сказав ни слова. Но виду не показывал, только с едва уловимой грустью во взгляде следил за действиями Финна. Вулфхард приложил трубку к уху и, дождавшись звуков грохочущей музыки и громкого «Доброй ночи, Ноа» с той стороны, заплетающимся языком сообщил: — Знаешь, Милли, я был таким идиотом. Теперь хотелось ударить его по лицу, чтобы заткнулся и не продолжал, потому что уже больно до слёз, но Шнапп только поглубже зарылся носом в толстовку Финна, пахнущую ночным клубом, немного сигаретами, которыми всегда дымят люди у барной стойки, и едва ощутимо духами Браун. С каждой их встречей, запах парфюма Милли ослабевал, а временами и вовсе не чувствовался, потому что Вулфхард почему-то стал обнимать ее реже, а стоять дальше. Началось недавно, так недавно, что Ноа не обращал внимания, а тут вдруг задумался. В чем дело? Вулфхард так же часто говорил своей подружке, что любит ее, но всё же чаще заваливался к другу в прихожую, иногда даже не говоря о причине. С Милли не ссорился уже почти больше полумесяца, но приходить к Шнаппу на ночь не переставал. Что-то не так. — Ты просто не представляешь, каким идиотом, ведь постоянно возвращался назад к тебе, к самой стервозной и эгоистичной сучке во всем гребанном мире. Ноа, безумно удивившись, поднял глаза на Финна. Тот несфокусировавшимся взглядом скользил по его лицу и растягивал губы в довольной улыбке. Почему вдруг улыбается, говоря такие слова? Хотя что удивительного могло быть в этом? Парень пьян и завтра уже забудет все сказанные им слова, да еще и извинится за них перед своей девушкой и разбавит извинения поцелуем… — Думаю, ты уже догадалась, где я, но на всякий случай всё-таки поясню, — усмехнулся Вулфхард, рассматривая вдруг невероятно красивые в свете дисплея серо-зеленые глаза напротив, — я лежу с Ноа в его постели. У Шнаппа сбилось дыхание, он не мог поверить своим ушам, скорее всего, просто ослышался. Неужели Финн и в самом деле рассказал о нем, когда вот уже несколько месяцев, как тайно встречаются? Но только зачем, если их отношения и отношениями назвать нельзя, лишь идиотским «секс по дружбе»? Нет, не может быть, это неправильно. Хотя что можно говорить о правильности, лежа с чужим парнем в обнимку? — Удивлена? Почему же? Это ведь так очевидно, он мне давно нравится, а ты просто не замечала, — продолжал Финн, путая буквы в каждом третьем слове. Еще один удар мимо. Нравится? Нет, теперь Ноа точно не ослышался, всё верно. Нравится. Да, он понимал, что Вулфхард не мог не испытывать к нему симпатии, но слово вдруг кажется таким красивым и приятным на слух, что хочется услышать его еще раз, а лучше, чтобы повторял без конца. Нет, нет, всё — лишь пьяный бред, чтобы заставить ревновать Браун. Но «лишь» — это для Финна, а Шнапп же не знал, куда деть глаза, потому снова взглядом в излюбленную толстовку. — И, кстати, я тут вдруг понял одну забавную вещь, — пальцами свободной руки Вулфхард провел по раскрасневшейся щеке Ноа, отчего тот вздрогнул — как электрический заряд по всему телу прошёл. — Я понял что ведь никогда не любил тебя по-настоящему… И незачем так орать, Миллс, я пока не глухой. Всё ясно, Ноа спит и видит всю эту чушь во сне. Вообще это не особо примечательно, каждую ночь снилось нечто подобное, уже как-то вошло в привычку просыпаться в слезах. Но почему тогда так явно чувствует неровное дыхание на своих волосах, яркий запах виски, что практически скрипит на зубах, и бешеный стук своего сердца, будто всё реально? Нет, не сон, точно не сон… — А знаешь, почему? — кудрявый парень вдруг остановился, затаил дыхание и прикусил губу, как если бы жутко волновался перед тем, как озвучат победителей в очередной номинации, но потом вновь поймал кинутый невзначай в свою сторону взгляд и уверенно продолжил, практически выпалил: — Потому что люблю… Люблю Ноа. «Вдалеке завыли сирены…» Последние слова оглушили, выбили весь воздух из легких, ножом резанули по шраму на сердце, который всегда так долго заживал. Затопило паникой и сорвало крышу от щемящей боли в груди, ведь для Финна всё это — глупая шутка. Ноа отпрянул от растерявшегося парня, а потом, выпутавшись из его цепких рук, вовсе же вскочил на ноги. В душе поднималась ревущая буря, затягивая в себя всё вокруг, оставляя снаружи одни лишь гнев и ярость, постепенно разъедающие всё остальное. Достали, до зубного скрежета достали эти игры. — Заткнись, Вулфхард! — заорал Ноа. Злые слезы застилали глаза, в носу неприятно щипало, выдыхал рвано и резко, потому что сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать. Финн приоткрыл от удивления рот и отнял от уха телефон с продолжающей что-то гневно кричать Милли, а потом и вовсе сбросил, ее голос потух в длинных гудках. Наверное, всё-таки не такой реакции он ждал от Шнаппа. — Какого черта ты это делаешь? — Ноа испытывающе смотрел прямо в глаза своему возлюбленному и ощущал такую абсолютную злобу, что об остальных чувствах забыл напрочь, будто ненавидел его всю жизнь. — Да, наверняка, ты думаешь, что мы с тобой просто друзья, что ты можешь приходить ко мне в любое удобное время, ночевать со мной в одной кровати, а потом спокойно уходить обратно к Браун, улыбаться ей, будто ничего не было. Но это совсем не так… — в возбуждении Ноа ходил из одного конца комнаты в другую и никак не мог заставить себя замолчать, потому что долго копилось внутри и давно рвалось наружу. — Я не хочу, чтобы ты ушел сейчас, или завтра утром, или чтобы вообще уходил, только сейчас ты просто невыносим. Меня ужасно бесит то, как ты играешься с Милли, со мной… Ты идиот! Прекрати, пожалуйста. Мне больно, хоть это ты понимаешь? Я чувствую себя полным кретином, что всерьез собирался признаться тебе в своих чувствах, хоть и знал, что всё бесполезно и не имеет никакого, совершенно никакого смысла! Хотя, знаешь, я всё-таки скажу… — Шнапп остановился и глубоко вдохнул — не хватало воздуха высказать всё, что хотелось, особенно сейчас, когда на сердце тугой жгут и злость дикая. — Я тебя ненавижу. — Скажи, как есть на самом деле, — неожиданно твердым голосом произнес Финн и сел в кровати. Пока Ноа ходил по комнате, размахивая руками и распаляясь с каждой минутой всё больше, тот лишь раз поменял выражение лица, с удивления на улыбку, и продолжал улыбаться до сих пор. — Что? — в смятении спросил Ноа. Внезапно протрезвевший вид Вулфхарда его смутил, будто он вовсе и не был пьян, а до этого лишь делал вид, хотя алкоголем несет на всю комнату. И как это Ноа не заметил, поднявшись, что взгляд Финна перестал бесцельно блуждать по комнате и даже смог сфокусироваться на нем? Странно. — Скажи, как есть, — повторил тот, спуская ноги на пол и собираясь зачем-то встать. Наглая улыбка до ушей и заинтересованный взгляд. Сочетание в стиле Вулфхарда, но тем не менее, именно так он и выглядел, — ты же меня любишь, правильно? Так скажи это, я слушаю. Шнапп непонимающе замотал головой, словно отгоняя дурные мысли. Сказать это прямо сейчас? Когда едва не послал его и хотел уже было выгнать из квартиры? Шумно вздохнув и едва ли хоть этим успокоившись, он сел обратно на кровать и вцепился пальцами в одеяло. Сердце бешено стучало, желая вырваться из груди, но уже не от гнева и обиды, а от страха, что вдруг правда сейчас не сдержится и признается. Нет, только не сейчас, до тех пор, пока не поймет, почему Финн так странно себя ведет. Да и в чем смысл говорить об этом вслух, если всё равно не дождешься взаимности? — Сначала скажи, ты это серьезно? — Ноа произнёс это тихо, неуверенно, словно боясь спугнуть тишину или разбить своими словами вдребезги. Улыбка быстро сползла с лица Вулфхарда, и тот даже как-то поник — неужто потому, что не услышал тех самых слов в свой адрес? Глупости, какая-то очередная подстава, на которую Шнапп ни за что не поведется. Финн облизнул губы, поджал и после снова провел по ним языком, никак не решаясь ответить. Чего же он медлит? Почему заставляет ждать так долго, когда и так весь, как на иголках? Казалось, прошла целая вечность, как это обычно бывает в напряженные моменты, когда каждая секунда отдается в голове колокольным звоном, прежде чем Финн снова забрался на кровать с ногами и прижался спиной к стене. Ноа внимательно следил за его движениями — слегка неуверенные, словно парень никак не мог решить, стоит ли ему вообще здесь оставаться, но при этом четкие, совсем не похожие на те, что видел не больше получаса назад. Неужели в самом деле трезвый? — Я думал, если… — Вулфхард водил руками по одеялу, судорожно втягивал воздух и покусывал губы — почему-то боялся дико, до дрожи. — Если ты вдруг сказал бы «Хэй, Финнлард, что за бред, ты о чем, в смысле любишь?», то да, тогда, чтобы не сдохнуть от разочарования, я бы сказал, что это была шутка. Но ты же понимаешь, что я не шутил? Я правда люблю тебя, — и Финн с какой-то непонятной надеждой посмотрел на Шнаппа, но почти сразу перевел взгляд на пол, стал рассматривать хорошо знакомую комнату. Очень тихо, даже слишком. Вновь колокольный набат в ушах и сердце отбивает в груди дробь. Ноа казалось, что молчит он слишком долго, но сказать ничего не мог, потому что никак не верилось в услышанное. — Что? — глухо повторил Шнапп, упершись вглядом в стену, не в силах повернуться и посмотреть на Финна. А тот, будто не услышав вопроса, теперь обратил свое внимание на фотографии на стене напротив. Вроде бы висели там давно, но почему тогда не замечал их? Да и заинтересовали его не все снимки разом, а только тот, где есть он сам, сидит, счастливый, и обнимает Ноа. Не отказался бы он от этого и сейчас, потому что как-то нелепо после признания в любви тому, кто оказался полностью в тебя, а ты в него, сидеть так отстраненно, будто не достоин быть хоть немного ближе. — Я рассказывал, мне их Сэди месяц назад подарила, на день рождения, — всё-таки повернувшись к Финну, хриплым голосом проговорил Ноа и пододвинулся к нему, прижавшись плечом и подтянув колени к подбородку. Тот, в свою очередь, не отрывая глаз от фотографии, быстро поднялся и направился к противоположной стене, сопровождаемый недоумевающим взглядом Шнаппа, которому хотелось было спросить, в чем дело, но он промолчал, решил посмотреть на всё сам. Финн подошел к столу, над которым была растянута нитка со снимками, отцепил последний и перевернул обратной стороной. — «Влюбленные голубки», — негромко прочитал он вслух, улыбнулся и снова перевернул, легонько постучал карточкой по ладони и, задумавшись, медленными, затянутыми шагами стал подходить обратно к кровати. Ноа смотрел на худую фигуру Вулфхарда, на то, как он проводил рукой по взлохмаченным волосам, как забавно почесывал ногтем указательного пальца переносицу, как делает только он, когда волнуется, и сердце от этого заходилось в бешеном ритме, и так не на минуту не успокаиваясь. Финн любит, раз за разом приходило осознание, Финн Вулфхард любит его. Было бесконечно приятно думать об этом, потому что тепло разливалось по венам тягучим медом, согревая одной лишь мыслью, что всё взаправду, что в самом деле любит. Сжимая фотографию в одной руке и упираясь в подушку другой, Финн встал коленями на матрац и выжидательно посмотрел на Ноа. Тот непонимающе изогнул бровь, потому как в голове не было ни единой мысли, чего же ждёт от него Вулфхард. Наконец он в очередной раз отвел взгляд и повалился на подушку, чувствуя, как та приятно охлаждает разгоряченные мысли. Вытянув ноги и устроившись поудобнее, он чуть отодвинулся к краю, приглашая Ноа. Парень сомнительно посмотрел на освобожденный клочок пространства между стеной и Финном, но всё же не стал противиться и втиснулся туда, чувствуя дикий жар во всём теле, потому что вдруг стали гораздо ближе, чем были раньше. Скрестив руки на груди и устремив взгляд в потолок, Шнаппу до дрожи хотелось посмотреть на лежащего рядом парня, обнять его, поцеловать, но в тот момент это казалось совсем неуместным. Так глупо. — Так ты не пил? — не выдержав гнетущей тишины, задал интересующий его вопрос Ноа. — Знаешь, в последнее время ты странно себя вёл, — после некоторых раздумий ответил Финн, предпочитая рассматривать фотографию, чем самого собеседника, — по ночам мог не пустить даже на порог… У бара какой-то придурок пролил на меня свой стакан с виски, а пока я ехал сюда, таксист посоветовал не пить так много, на весь салон несло. И я подумал, что если я притворюсь, то в таком неадекватном состоянии ты вышвырнуть меня не сможешь, и… Всё, потом необходимость в этом отпала. — А с чего ты вообще решил признаться мне сегодня? — Ноа задал этот вопрос очень тихо, ожидая пожатия плечами, думая, что может и вовсе останется без ответа, но нет. — Уходить от тебя по утрам, — хрипло начал Финн, — пока ты еще даже не проснулся — ужасно, правда. Я хотел проводить всё свое время здесь, с тобой, — он окинул взглядом комнату, — поэтому стал приходить чаще — мне было мало тебя, понимаешь? И сегодня, когда увидел Милли с тем парнем… Я понял, что если еще хоть раз выйду из этой комнаты, не поцеловав тебя на прощание и не сказав «люблю, до вечера», то утоплюсь в ближайшей канаве. Но признаться всерьез казалось такой нелепостью… Ты ведь запросто мог меня послать, да? — он посмотрел на Ноа, что внимательно и с живым интересом его слушал, впитывая каждое слово. — Да, мог, — чуть кивнул головой Шнапп и выцепил карточку из руки Финна. Он никак не мог понять, что почувствовал, слыша такие приятные слова. Они значили для него сразу так много и, одновременно с тем, абсолютно ничего. Да, странно, снова всё как-то странно. В свете лампы Ноа хорошо различал на снимке их с Вулфхардом — смущенные улыбки и стыдливый румянец на лицах обоих, но, скорее всего, появившийся по разным причинам. Чувствовал ли Финн что-нибудь к нему уже тогда, или это случилось позже? — Когда была сделана эта фотография? — вопрос был задан больше не из любопытства, но из желания заполнить жутко давившую на уши тишину. — После нашего третьего Золотого Глобуса, на котором мы опять ни черта не получили, Сэди пригласила всех нас к себе на квартиру, выпить чего-нибудь покрепче шампанского, помнишь? Правда, я почти сразу ушел и… — Постой, это тогда мы с тобой первый раз поцеловались? — Финн выхватил снимок и вновь стал внимательно в него всматриваться. — Точно, ты после вечеринки переоделся в эту самую толстовку. Я помню, как сам снял ее с тебя, прямо здесь, — усмехнулся Вулфхард, вспоминая их первую ночь. Не пил тогда совсем, но буквально опьянел от новых, непонятных чувств, раз за разом срывая поцелуи, водя ладонями по шее, прижимая к себе крепко, стремясь полностью погрузиться в нечто совершенно неизведанное и такое манящее. И подумать тогда не мог, что влюбится… Ведь ничего особенного между ними, вроде, не было, но с каждой их встречей всё больше укреплялись сомнения Финна в том, что для него самого это ничего не значит. — А с утра я еле смог ее найти. Не понимаю, каким образом, но она оказалась под кроватью, — не сдержался Ноа и робко растянул губы в улыбке. Он тоже вспомнил ту ночь, когда, перед тем, как вызвать машину, первый раз предложил Финну остаться у него и переночевать на диване. Тот с радостью согласился, потому что спать хотелось дико, а до его дома — полтора часа езды, в то время как Шнапп жил всего в паре кварталов. И вот, в четыре часа ночи, смущенные, разгоряченные поцелуем, что произошел между ними в такси, они ввалились в комнату и рухнули на кровать, срывая друг с друга одежду. Искра, что проскочила между ними в машине, разожгла настоящий пожар в душах обоих. С тех пор один, одновременно и с трепетом, и с каким-то непонятным страхом, ждал очередного ночного звонка в дверь, а другой искал поводы заявляться к другу в любое время и оставаться как можно дольше. И ведь находил — ужасные скандалы с Милли были прекрасным предлогом не появляться дома ни у нее, ни даже у себя, потому как давно уже там не ночевал, разрываясь между своей девушкой и «совершенно ничего для него не значащим» парнем. — Прости, я совсем не думал о том, что будет утром, — тут Финн неловко замолчал, отложил фотографию на прикроватную тумбочку. Потом, шумно вздохнув, повернулся лицом к Ноа, стал внимательно смотреть ему в глаза, — да и ты, как мне кажется, тоже. — Да, да, ты прав, я не думал, — запинаясь и заливаясь краской под пристальным взглядом, пробормотал Ноа. Чужое дыхание щекотало ему щеку, заставляя замереть и затаить собственное. И хотя уже давно привык к такой близости, почему-то невыносимо трудно было заставить себя повернуться и посмотреть в ответ. Но Шнапп всё же взглянул на Финна в очередной раз, и чувства, что сдерживал, неожиданно нахлынули с невероятной силой, накрыли его с головой. С искрящим в животе волнением, Ноа придвинулся к Вулфхарду еще ближе, неуверенно обхватил его лицо дрожащими пальцами. Тот сначала растерялся, но потом улыбнулся чуть взволнованно — ну наконец-то дождался этого момента — и подался вперед, припал к чужим влажным губам. Ощущения вдруг абсолютно новые, свежие, бьющие в голову, как шампанское после крепкого ликера. Казалось бы, всего лишь один короткий поцелуй, а будто снова вернулись в ту самую ночь, когда в машине нечаянно в сотый раз встретились взглядами, когда не сдержались оба и после целовались так долго, что водителю, временами посматривающему в зеркало заднего вида, пришлось несколько раз вежливо кашлянуть, чтобы заставить парней отпрянуть друг от друга и вернуться в реальность. Когда оба отстранились, дышали тяжело, отрывисто, и голова кружилась так, что Ноа невольно пришла мысль о том, как хорошо, что они лежат, потому что в другом случае непременно пришлось бы ухватиться за Вулфхарда, чтобы не грохнуться на пол. Шнапп почувствовал, как на его щеку легла теплая ладонь. Едва ощутимо поглаживая по скулам, Финн запустил пальцы ему в волосы, и от этих его прикосновений всё тело наполнилось приятным покалыванием. Любит, черт возьми, любит. Вулфхард хотел было потянуться за следующим поцелуем, таким же новым и заставляющим всё трепетать, как будто всё в первый раз, но заметил какое-то непонятное напряжение в лице Ноа. — В чем дело? — спросил он, обеспокоенно всматриваясь Шнаппу в глаза и надеясь отыскать в них ответ до того, как Ноа сам озвучит его. — Нет, всё нормально, нормально, я просто хотел сказать… — вдруг перехватило дыхание, будто жгутом стиснуло легкие, но уже не от волнения, а от того, что, наконец, можно безо всяких опасений произнести ту самую фразу, не боясь, что не взаимно, зная, что так же любят в ответ. — Я люблю тебя. Наверное, мир никогда не видел более счастливой улыбки, чем та, которую выдал после этого Финн Вулфхард. Он был так чертовски рад, так безмерно счастлив, что едва ли мог хоть что-то сказать в ответ, и вместо этого потянул Ноа к себе, уткнулся подбородком ему в макушку. Шнапп приобнял его за шею и вновь зарылся носом в воротник его толстовки. И хоть та насквозь пропиталась отвратительным виски, запах показался едва ли не лучшим на свете. Так они, влюбленные и счастливые, уснули друг с другом в обнимку, чувствуя, что теперь стали по-настоящему близки, так, как никогда не были раньше. И всё было хорошо. Но ведь история не кончается, когда все засыпают, нет. Она всё еще продолжается поздним утром со словами Финна о том, что было бы не плохо, переедь он сюда, потому что в своей квартире не был уже очень давно. Да и привык засыпать в комнате, где воздух теперь пропитался тихим «люблю», где стены слышали эти слова и запомнили надолго, и где, в конце концов, заново подвешенная за черную нитку вместе с остальными, висела живая фотография, что хранила в себе лучшее за всё время воспоминание. Воспоминание об их первом настоящем поцелуе.