Скажи мне, ты видишь сны?
Пейт больше не видит снов. Пожалуй, это единственное, что его беспокоит, когда он отчаянно пытается сдержать кровавую рвоту, подкатывающую к горлу после каждого выпитого успокоительного, от которого бессонница становится лишь сильнее. Он жалок, он раздавлен, он в последний раз видел солнце вечность, а то и две вечности назад. Нескончаемая ночь вызывает у него приступы паники, а иногда даже истерический смех, от которого саднит горло и череп трескается пополам. Нечем дышать. Тяжело опираясь на ружьё, он поднимается с покрытого осевшей пылью пола, оглядывается по сторонам и, остановив свой взгляд на книжных шкафах, уходящих в бесконечную темноту помещения, прислушивается к гнетущей тишине. Как он здесь оказался? Что произошло? Пейт стонет, сгибается от волнообразно накатывающей липкой тошноты, остервенело срывает шляпу, шейный платок и перчатки. В последний раз, когда начинался приступ, он едва не расцарапал горло, потому что оно нестерпимо зудело от жажды. Едва взгляд падает на потемневший витраж на окне, разум тут же начинает подбрасывать ему воспоминания, но эти фрагменты слишком хаотичны, словно стекляшки калейдоскопа, разобрать что-либо невозможно. Вот он выходит из Главного Собора, вот он спускается по липкой от крови лестнице, а затем… темнота. Пейт помнит только то, что взгляд зацепился за алый отблеск в отражении зеркальной поверхности дождевой лужи, а потом мир перестал существовать. Он оказался здесь. От выпитого успокоительного гудит голова, живот от каждого движения сводит, а по пищеводу вверх поднимается кровь вперемешку с опиатами. Оперевшись на стол, Пейт дикими глазами оглядывает потемневшие корешки книг, разбитые ампулы, скрытую за портьерой капельницу, мысленно считает от одного до десяти и, отклонившись в сторону, закрывает глаза. Внутри всё с в е р б и т. Затем буря успокаивается, оставляя после неприятный осадок голода. Пейт не ел уже вторые сутки, лишь потреблял кровь и опиаты, по идее способные прогнать прочь Красную Луну. Не очень похоже на благородную смерть охотника, про которую ему самозабвенно твердил Габриэли. Тот вообще любил все эти сказки о том, что от монстров может спасти только истинная вера да настойка, которую щедро разливают в лечебницах, чтобы с н ы были спокойнее. Но Пейт уже давно не видел снов. Стараясь восстановить свою память, он снова выпрямляется и сжимает руки в кулаки, побеждая навязчивую тошноту. Перед глазами стоит красная пелена, сквозь неё не видно ничего, он чувствует лишь запахи пыли, прогнивших досок и горящей древесины. Так пахнут костры, на которых сжигают трупы. — Ты жалок. Раздавшийся голос в тишине заставляет Пейта вздрогнуть и выдохнуть так резко, что желудок снова нестерпимо сводит. Гулкие шаги между книжных полок становятся то громче, то тише, и он хватается за ружьё по инерции, отчасти догадываясь, что не сможет выстрелить. Он знает этот голос, доносящийся из недр памяти подобно звону Зовущего Колокола. — Как ты докатился до этого? Пейт поудобнее перехватывает оружие, пытается сделать шаг, но ноги не слушаются, а от пережитого стресса снова темнеет в глазах и холодок пробегает по спине. Липкий страх касается висков, поднимает волоски на затылке, кровь стынет от каждого вдоха, но он заставляет себя идти дальше. Вдоль полок. Следуя за голосом из собственных кошмаров, которых Пейт не видел уже целую вечность, а то и две. — Сходишь с ума, да? Это нормально. Просто поддайся безумию. Это же так просто. Тяжёлые шаги эхом звучат между шкафов. В воздух поднимается старинная пыль, осколки ампул звенят, и Пейт впервые за свою жизнь молится Идону, потому как понимает: ему не спастись, если о н нападёт. — Скажи, Пейт. Ты видишь сны? — Заткнись, заткнись, заткнись… — он всхлипывает совсем по-детски, совершенно не благородно. Габриэли был ублюдком, который верил в огромное количество богов и это самое пресловутое благородство, но сдох, как пёс, захлебнувшись в помоях и собственной кровавой рвоте. Повторить его участь Пейт не желает. Он ведь утверждает, что хитрее смерти, верно? — Что ты видишь, когда закрываешь глаза? Шаги стихают, и он слышит дыхание прямо за углом, громкое, хриплое, такое знакомое. Пейт наваливается плечом на старый шкаф, вдыхая запах пожелтевшей бумаги, и чувствует, как ужас заползает ему под одежду. Так приближается приступ паники. Сходя с ума от тишины и неизвестности, Пейт качает головой и находит силы произнести: — Ты умер. Ты не существуешь. Ты — лишь плод моего воображения. — А может быть плод твоей совести, а? Пыльную тишину нарушает громкий, рвущий череп на куски выстрел, и Пейт отшатывается, зажимая уши ладонями. Ружье с грохотом падает на пол, в воздухе летают обугленные книжные страницы, и из-за продырявленного шкафа к нему выползает тёмный, гипертрофированно высокий неправильный силуэт. Рваные одежды охотника клочьями свисают с длинных лап, раззявленная пасть сочится кровью и слюной. Пейт закрывает глаза, падает на колени, стараясь не смотреть на то, что осталось от н е г о, и тяжело дышит, подавляя крик и желая оказаться подальше… От своего единственного врага. От того, кого не хотелось видеть чудовищем. — Давай. Скажи мне. Что ты видишь, когда закрываешь глаза? Пейт помнит, что его звали Крейтон. Этого Порохового Маньяка. Он разрубал на куски монстров с неистовством праведного церковника, от которого вечность пахнет кровью, а вторую вечность — ладаном. Видеть его чудовищем больно, неправильно, но, чёрт возьми, Пейт всегда считал Крейтона безмозглой псиной, а не человеком. Вытирал об него ноги, высокомерно глядел сверху вниз… Видел его во сне. Много раз. В нескончаемом цикле смертей и воскрешений. — Ты сдох. Ты сдох. Ты сдох… — шепчет он, поднимая безумный взгляд блёклых глаз в обрамлении синеватых синяков. — Ты сдох, Крейтон, возвращайся в могилу. Чудовище напротив молчит. Так обезумевшие себя не ведут, думает Пейт, и натужно кашляет в кулак, сгибаясь от тошноты и боли. Он и вправду жалок, а паника давит на его плечи, ещё больше усугубляя положение. — Сдох, да? Крейтон подходит ближе, царапая когтями пол. Длинные, неестественно длинные пальцы тянутся к Пейту, и тот отшатывается, снова кашляя и наконец заливая пол кисловатой кровью вперемешку с успокоительным и желудочным соком. Он дрожит и старается не смотреть. Потому что если он посмотрит, мир снова померкнет, а терять воспоминания ему не хочется. Это единственное, что у него осталось. — Хочешь снова видеть сны? Чудовище не двигается. От Крейтона пахнет псиной и мокрой брусчаткой, но Пейт чувствует лишь запах собственной рвоты и книжной пыли. Он понимает, что если сейчас ответит, то непременно откроет глаза и увидит отблески Кровавой Луны в витражных стёклах. И в зеркальном отражении крови на полу. И в зрачках Крейтона. В них Луна кажется страшнее всего. — Если ты доверишься мне, ты снова сможешь спать. — Уходи… Хватит… Замолчи… — охотник закрывает рукой слезящиеся глаза. Он чувствует, как когтистые лапы касаются его затылка, шеи, плеча. Он слышит, как открывается пузырёк, от которого сильно пахнет кровью, но это не кровь, не похоже на кровь, не может быть т о й самой кровью. Обессилевший, Пейт тяжело всхлипывает, ожидая момента, когда монстр сломает его позвонки и с упоением вгрызётся в шею. Но ничего не происходит. — Пей. Губ Пейта касается прохладное горлышко пузырька, на кончике языка ощущается терпкий привкус, от которого желудок снова сводит, и внезапно он подчиняется, жадно делая большой глоток. От растекающегося по венам тепла становится спокойнее. Темнота накрывает Пейта, и последнее, что он чувствует — это руки, что собственнически обнимают его, и мурашки, что бегают по телу от затылка до кончиков пальцев. — Всё будет хорошо, Пейт. Кровавая Луна окрашивает библиотеку в багрово-алые оттенки. Крейтон аккуратно снимает шляпу, морщится, перекладывая голову Пейта на плечо, и прижимает совершенно обычную человеческую ладонь в перчатке к его бледной щеке. Крейтон молчит. Его заботят только едва различимое дыхание, которое он ощущает на шее, и худое запястье, которое он бережно держит пальцами, считая пульс и надеясь, что сердце Пейта остановится навсегда. Наверное, смерть в этом кошмаре — единственное спасение от Луны. — Всё будет хорошо. Они сидят так не вечность и не две, а больше. Кровавые секунды растягиваются в бесконечность, и Пейт снова кашляет, делая глубокий вдох. Знакомый запах кожи ударяет в нос, но веки такие свинцовые, не поддаются, открыть глаза не получается. Потому что ему всё ещё кажется, что если он п р о с н ё т с я, то сойдёт с ума и принесёт свой разум Кровавой Луне в жертву. Не спастись. — Крейтон? — Засыпай, Пейт. Сжав край охотничьего плаща, он жмётся к Крейтону и судорожно сглатывает вязкую слюну. Он ненавидит его так сильно, что сводит зубы, но когда ты остаёшься наедине со своими кошмарами, даже самый злейший враг становится спасительной веточкой, протянутой утопающему. От Крейтона пахнет порохом. Кожей. Холод отступает рядом с ним, и Пейт успокаивается. — Я умираю? Пороховой охотник медленно качает головой. Не чудовище… Он не чудовище. Нет ни сваленной шерсти, ни острых зубов и когтей. Это просто сон, в котором вещи не являются тем, чем они тебе кажутся изначально. — Крейтон? Привкус неизвестной крови растворяется на языке, Красная Луна высоко поднимается над агонизирующим Ярнамом, и обнимающие Пейта руки прижимают его крепче, защищая от накатывающего безумия и враждебного мира за пределами библиотеки. — Всё будет хорошо. Пейт вздрагивает и открывает глаза. Его бьёт мелкая дрожь, калейдоскоп воспоминаний меркнет в голове, и разум кажется непривычно чистым. Он лежит на полу библиотеки в луже крови, пролитой из пузатой бутылки, и чувствует лишь холод. Из-под массивной двери сквозит, пальцы на руках онемели и не слушаются, но Пейт заставляет себя сесть, с усилием, тяжело поднимаясь. Схватившись за край стола, он оглядывается, но быстро понимает, что находится в библиотеке совершенно один. Сквозь витражи на него смотрит бледная луна. Часы в нагрудном кармане снова тикают, запущенные неведомыми силами. Желудок сводит от голода. Последний раз Пейт спал две вечности назад. — Крейтон? Видения о жутком монстре в проходах между книжными шкафами и фантомное ощущение объятий пронзают голову внезапным приступом дежа вю. Охотник хмурится, издавая сдавленный стон, хватается за голову и пытается понять, где закончился сон и началась суровая холодная реальность. Пейт теряет воспоминания, теряет нить, связывающую его с выходом из этого бесконечного цикла смертей и возрождений. Он больше не видит снов. Верно? — Ты ведь умер, да? Тишина бесстрастно внемлет, и Пейт закрывает ладонями лицо, слушая беззвучие. — Скажи, Крейтон? — спрашивает он в пустоту. — Ты видишь сны? Ответом ему служит едва различимый шелест белых лепестков на грязном полу, покрытом осевшей пылью. Таких цветов Пейт никогда не видел раньше. Но если бы он прислушался сильнее… Он бы уловил тихий вздох в тишине. И знакомый голос, шепчущий ему:— Вижу.