Можно я буду звать тебя мамой?

Мама - разве может быть слово, прекрасней этого? Мама... Чистая, нежная, прекрасная, милая... всегда направляет нас, всегда любит нас, всегда примет нас, какими бы мы не были... А если наоборот? Примут ли те, кого долгое время вынашивали под самым сердцем "неполноценную" маму? Будут ли они её любить? Любить так же, как она их? Поддерживать, если у неё будет что-то не получаться? Не получаться быть полноценной для них... Вопросы термитами вгрызаются в мозговую кору головы Слосс, противным роем ворошась глубоко внутри, вытаскивая наружу ненавистные, чужие воспоминания, приносящие мерзкую, жгучую изнутри словно раскалённое железо, боль. Воспоминания, заставляющие непонимание иглами рвать плоть и резать несуществующую душу. Бездушная – вот, что можно увидеть в зеркале её стеклянных, застывших в вечной меланхолии глаз. Бездушная. Неполноценная. Чужая... Лень мучает себя: «Неужели только поэтому?». Глаза её сына – или не её? Она не знает – навечно выжгли в памяти гомункула не только воспоминания и преследующие о их принадлежности ей сомнения, но весь тот ужас, горевший обжигающим больнее, чем любая производящая на свет трансмутация, пламенем. Эта агония боли преследует её по сей день, неосознанно вынуждающая предаться несвойственным бездушнуму существу «изливанию души», или, иначе, выплеску эмоций методом проливания тоненьких ручейков наипростейшей, даже не солёной, как обычные слёзы, воды. С таким неполноценным телом Слосс даже не может просто элементарно заплакать. Всё что она может - это имитировать слёзы при помощи, пожалуй, единственной полезной способностью этого тела - выделять воду. Жаль, что это не одно и то же. Она так старается, чтобы это было по-настоящему, чтобы хоть что-то в ней было от человека, но слова её повелительницы, Данте, заставляют её воспринять это всё как самовнушение, чтобы заглушить боль атак чужих воспоминаний. Воспоминаний женщины, у которой со Слосс нет ничего общего кроме внешности и того, что Лень, опять же по убеждениям Данте, пыталась так же считать лишним в своём... существе. Материнские чувства. До недавнего времени, Слосс всерьёз считала её правой. В самом деле, разве может существо, не имеющее души, испытывать любовь, привязанность, и потребность опеки со своей стороны к кому-либо? Абсурд. Пусть Лень и терзали сомнения о том, является ли она в самом деле возродившейся Патриссией Элрик, но она не отрицала того факта, что у неё нет души, хоть и есть воспоминания. Так было, пока не появился Он. Гнев. Стоило Слосс увидеть его испуганный взгляд, который тут же вспыхнул яростью, когда он увидел её на острове - она неосознанно вздрогнула. Понимала, что когда-нибудь её... точнее, сын Триши Элрик тоже встретит её со страхом в глазах, и лишь потом ненавистью, порождённой яростью. Яростью от того, что она неполноценна. Но она быстро вышла из раздумий, когда каменное лезвие было в паре сантиметрах от её лица. Благо она перехватила его водяной плетью. Но даже после этого новый гомункул и не думал сдаваться. Лени уже начала надоедать эта бесполезная борьба, она крепко продолжала держать Гнева в водяном плену, пока тот что-то кричал, но конец неразборчивой речи положили слова: – П-помоги, мама! Словно шаровая молния, прозвучали эти слова. Слосс неосознанно попятилась назад, и её водяная плеть ослабла, чем воспользовался Врас, расплескав прежде сдерживающие его плен в разные стороны, он уже собрался бежать, если бы его не придавил к земле Энви. – Попался. Чего встала? Прячь его! Выйдя из ступора, женщина мигом опутала нового гомункула водяной сетью, после чего впитала в себя. Как только они прибыли в особняк, Слосс сразу же отпустила Гнева, а тот, подскочив, мигом вцепился в Энви, но тому такие "объятия" пришлись не по душе. Схватив нового гомункула за шкирку, Зависть отнёс его в его новую комнату, а Лень осталась наедине со своими мыслями. Она свою работу сделала, можно и своими делами заняться. Отчаянное: «Помоги, мама!» – до сих пор больно резало её изнутри. Она словно снова там, в этом грязном, сыром, окровавленном подвале, с вывороченными наизнанку ребрами и внутренностями, не в состоянии пошевелиться. И снова этот предательски дрожащий, полный отчаяния и слёз, детский крик... С тех пор Слосс старалась избегать ребёнка-гомункула, ибо тот стал после того случая на острове ещё одним больным напоминанием о её "прошлой жизни". Да и тот особо не горел желанием встретиться с той, что лешила его возможности двигаться и опустила в глубокую дрёму в саму себя. Но несмотря на то, что она его избегала, она была осведомлена о его "обучении". И ещё она была осведомлена, что Гнев не оправдал первоначальных надежд Зависти, которые тот безуспешно пытался вернуть чересчур грубыми методами. – Бесполезный сопляк! – выкрикнул Энви, пыхтя, выходя из комнаты, откуда доносился детский плач. – Проку от него никакого! Надо было оставить его алхимикам, или бросить на острове! Пропустив старшего гомункула, Слосс позволила себе подойти к комнате ближе и сердце её мучительно сжалось, когда она увидела рыдающего на полу ребёнка, который сейчас был вовсе не похож на искусственно-созданное чудовище. Гнев плакал, обхватив коленки руками, под нос хрипло шепча больное для Лени слово. "Мама". Отдавшись эмоциям, Слосс не слышно прошла в разрушенную комнату. Врас даже не заметил то, как она вошла. Он был глубоко поглощён своим горем. Лень смотрит на правую руку мальчика и невольно обонемивает. Загорелая рука, на которой красовался шрам, принадлежала её создателю. – Что тебе нужно? – Гнев смотрит на неё блестящими от обилия слёз глазами. – Оставьте меня! Эдвард когда-то был в такой же ситуации, вспоминает она. Когда Патриссия в очередной раз пожалела Альфонса и отчитала его. Он так же сидел в комнате, будто пытаясь спрятаться от всего мира, и тихо всхлипывал, шепча: "мама", в очередной раз подумав, что Триша его не любит. – Тише... Слосс даже сама не поняла, что сделала. Она просто поступила так же, как Триша в случае с Эдвардом: она осторожно обняла содрагающееся от нескончаемых рыданий тельце, нежно проглаживая ладонью по волосам. И картина будто повторилась: ребёнок перестал плакать, словно ища защиты зарывшись носом в её платье. – Мама... – еле слышно произнёс Гнев, полностью успокоившись. Впервые это слово не принесло Лени боли. С того момента, новый гомункул больше не боялся Слосс. Наоборот, он улыбался ей при самой даже малейшей встречи. И улыбка это была искренняя. По-детски радостная. Когда "Джульетта Дуглас" вернулась с работы, она снова услышала гневные, не цензурные возгласы Зависти, и ей уже через минуту навстречу выбежал Гнев. Но он уж не плакал, он озорно улыбался. Так же к Трише бежали её сыновья. Готовые принести новую порцию боли воспоминания оборвалсь, не успев толком начаться, когда Врас обнял её. – А ну иди сюда! Оттуда же, откуда выбежал Врас, выбежал и Зависть, готовый так же броситься на них. – Зависть, что случилось? – спокойно спросила Лень, когда тот уже был в опасной близости от них. Оказалось, что Врас несколько раз укусил того во время тренировки, после чего убежал прочь из зала. Слосс снисходительно сказала ему, чтобы он был более терпеливей к новому гомункулу, на что Зависть фыркнул, мол, ей ведь раньше было все равно. – Больше нет. Удивлены этим словам были все. В том числе и сама Лень. Энви улыбнулся так, как раньше ни Слосс, ни Врас никогда не видели. А чему было не улыбаться, когда твою обязанность взяли на себя? – Спасибо, – сказал Гнев, когда Зависть ушёл. – Не благодари. Но впредь постарайся больше не злить его, хорошо? Лучезарно улыбнувшись, мальчик утвердитьльно кивнул. И эта улыбка словно первами лучами солнца упала на ледяную корку сердца Слосс. Но какую бы радость не принесло это ей, Лень поспешила уйти, чтобы снова н предаться воспоминаниям, которые вселят в неё ложную надежду, что она - это Триша Элрик. – А... – за спиной, когда она отошла на несколько метров, – можно я буду звать тебя мамой? И ледяная кора уныния, сковавшая давным-давно её сердце из-за её неполноценности окончательно растаяла, каплями, что сейчас текли по её лицу, падая на пол. – Можно...