Mylimasis

Никогда ведь не знаешь, в какой именно момент встретишь свою истинную любовь. Будет ли это на улице, в баре, или чьем-нибудь дне рождения, будешь ли ты в тот момент трезв или пьян, счастлив или разбит, готов к этой самой любви или начнешь отвергать её наступление. И уж точно, будучи советским баскетболистом, гордостью и надеждой тысяч поклонников, законопослушным гражданином своей страны, ты никак не ожидаешь встретить свою любовь на тренировке. Огромную двухметровую любовь с недовольным лицом и невыносимым литовским акцентом. Сейчас, по прошествии многих десятков лет, я вспоминаю те моменты с щемящей теплотой в сердце, что не дает мне заснуть. Хочется улыбаться, хочется пересматривать наши старые фотографии или сорваться куда-нибудь в таинственные горы Казбеги, чтобы вдохнуть тот аромат свободы, которым мы дышали вместе, напившись вином и завалившись в высокие травы. Но это только сейчас. А тогда было страшно. В молодости своей я никогда не уделял внимания женщинам, всегда находились дела поважнее. Ну, если быть точнее – дело. Одно единственное дело, что поглотило всю мою жизнь. Оборачиваясь назад, я понимаю - даже если в этой вселенной у меня и были шансы связать свою жизнь с женщиной, то очень крохотные, и явно при условии нескольких поправок в расписании. Каждый мой день начинался тренировкой и заканчивался ею, разве это так уж удивительно, что и любовь всей жизни постигла меня там же? Тот день я запомнил навсегда. Мне заранее сказали, что в команду придет новый игрок, что парнишке надо будет помочь, что на мне его адаптация лежит в первую очередь – я ведь был комсоргом команды. Да уж, адаптировался Модя знатно. Когда я потом всем телом изгибался под ним на нашем односпальном диванчике, то часто улыбался мысли о том, как хорошо мой друг влился в коллектив, так сказать. Но когда он впервые появился на площадке, то вызвал у меня ужасное смятение. Он даже близко не был кем-то вроде Вани Едешко, Жара и Сашки, что частенько просили о помощи и смотрели на меня снизу вверх. Он был уверен в себе, молчалив, даже как-то недоступен. Мало отвечал на вопросы и вовсе не нуждался в защите от опытных игроков – защищаться скорее нужно было нам от вечных его колкостей. Он смотрел часто даже со злостью, с вечной угрозой и отстраненностью, всем видом показывая, что в наставлениях не нуждается. Он вообще ни в чем и ни в ком не нуждался. Пока что.   Мы подружились не сразу, но быстро. Нас начали заселять вместе в гостиницах, сажать рядом в самолете, меня оставляли с ним на индивидуальные тренировки, чтобы я помог ему в каких-то игровых аспектах (на них Модя всегда бросал на меня гневный взгляд поначалу и продолжал делать все в одиночестве). Спустя месяц или чуть больше, он начал потихоньку оттаивать, смеяться над моими шутками, задавать вопросы, ждать меня после тренировок. У него не было здесь ни одного друга, а я старался относиться к нему так мягко, насколько это вообще возможно для меня, потому что чувствовал – ему это необходимо, чтобы совсем не зачерстветь. Несмотря на свою внешнюю холодность, Модя смог стать для меня самым настоящим солнцем, моим светом и радостью. Я не понимал, что чувствую, старался особо об этом не думать, благо я изначально не был заинтересован каким-либо самоанализом. Я просто понимал где-то в глубине души и внизу живота, что с его появлением всё изменилось, и пока он здесь – баскетбольная площадка не может больше оставаться просто площадкой, она стала для меня местом гармоничного взаимодействия с моей любовью, тем местом, где мы могли быть вместе и выкладываться на полную, где никто нас не осудит, где люди следят, благо, только за нашей игрой, и не видят всех тех теплых взглядов, что мы бросаем друг другу. Время мчалось стремительно, шли месяцы, потом и годы – наша дружба вызывала у нас все больше немых вопросов, которые никому не хватало смелости задать. За это время при нашем бесконечном совместном времяпровождении мы давно могли бы начать называть друг друга “ brolis”, но в нашем случае как-то больше подходило “mylimasis”, и именно это Модя как-то и произнес. Он вообще часто разговаривал сам с собой на литовском, так что никто уже не обращал на это внимания. Но в тот день мы сидели вдвоем на балконе в нашем номере, пили теплое белое вино, курили кубинские сигары – впереди ждал небольшой отпуск и нам дико захотелось расслабиться по-настоящему. Мы тогда долго-долго разговаривали, смеялись, улыбались от одного даже взгляда друг на друга, мы были счастливы и свободны, мы были влюблены самой искренней любовью, у обоих – первой. И в один из моментов того вечера, когда солнце шло к закату и весь мир, казалось, тонул в его объятиях, Модя вдруг посмотрел на меня и произнес шепотом одно единственное слово на литовском, которое я, по стечению обстоятельств, знал – то самое пресловутое “mylimasis”. Он не ждал в ответ на это никакой реакции, потому что был уверен – никто из команды не понимает ничего на его родном языке, и это было правдой. Но только не в этот раз. Я потом долго пытался вспомнить, откуда я знал значение именно этого слова, и порой казалось, что на самом деле я его и не знал, и догадался просто по тому как оно было сказано. “Mylimasis” означает “любимый”. Мне тогда подумалось, что я, вероятно, ослышался, и Модя говорил о красивом закате или о чем-то вроде того, но мой любимый рыжик так пристально и так доверчиво смотрел мне в глаза, что додумывать тут было нечего. Я поцеловал его. Не хочется даже распинаться о том, как было тяжело перебороть себя, как мои губы тянулись к его губам целую вечность, как был волнителен этот момент – потому что это неправда. Я просто понимал, что это единственно возможный исход. Как будто либо я поцелую его, либо моя жизнь закончится здесь и сейчас, потому что без этого поцелуя она внезапно оказалась мне абсолютно не нужна. Стоит ли говорить о том, что он ответил взаимностью? С того момента нечего было больше выдумывать и анализировать, просто теперь мы пара и на этом точка. К тому времени мы уже и так привыкли просыпаться вместе и проводить плечо к плечу весь день, но есть большая разница между тем, чтобы просыпаться оттого что Модя поет песни в душе или кричит под ухо: ”Серега, вставай”, и оттого что его нос утыкается мне в шею или трется об щёку. Второй вариант мне понравился куда больше. Он был первым человеком, которому я дарил любовь – представьте сами, что я чувствовал, когда он отдавал её в ответ. Представьте, что я чувствовал, когда он притягивал меня к себе после тренировки, когда мы оставались вдвоем в раздевалке, целовал страстно, как будто не видел меня несколько месяцев, хотя хватало всего несколько часов провести на площадке, делая вид, что мы по-прежнему всего лишь товарищи. Моде вообще вечно хотелось кричать о своих чувствах, слишком широкой была его душа, чтобы не делиться счастьем с другими, слишком бунтарским был характер, чтобы вечно соответствовать чьим-то запретам, слишком горячим было сердце, чтобы контролировать хоть что-то из совершаемых им действий. Так ему как-то раз и снесло крышу по-настоящему. В тот день мы с ним немного повздорили, и он наговорил много чего лишнего. Про то, что я никогда не смогу полюбить его достаточно для того, чтобы сбежать с ним, про то, что я самоуверенный, не вижу в жизни ничего кроме баскетбола и готов бросить его ради любого успешного контракта, и еще целую кучу дерьма. Был ли я обижен? Не слишком. Я очень долго знал его, также прекрасно я знал и то, что все его слова – полный бред, и сам обладатель этих слов в них ни капли не верит. Я любил его больше жизни – вот, что знали мы оба, но иногда Моде, по всей видимости, было необходимо покричать и позлиться, и кто же попадал под горячую руку? Я, конечно. Уж лучше я, чем команда. В тот день, правда, мне все это изрядно надоело, и я не от обиды, а просто из принципа решил с ним не разговаривать. Пусть подумает немного о том, что сказал, а то так и будет продолжать бесконечно свой бесконтрольный словесный понос. И Модестас действительно понял свою вину, но как-то уж очень радикально. Просить прощения обычными человеческими способами вроде: “Сереж, ну извини меня, дурака”, было вообще не в его стиле, а это именно то, чего я хотел добиться. Он ходил вокруг да около, постоянно на меня смотрел, пытался улыбнуться или потрепать меня по плечу, своим поведением он напоминал кота, который трется в поисках корма. Не дождешься, рыжик. И рыжик решил пойти другим путем. Тренировка, все как обычно, меня уже начинает отпускать желание отомстить своему литовскому любовнику, так что решаю прекратить весь этот цирк и поговорить с ним сразу после игры. Поглядываю на него украдкой и постоянно ловлю на себе задумчивый взгляд медных глаз. Стараюсь улыбнуться – не получается. Уж слишком он напряженный, хочется прямо сейчас подойти и встряхнуть, сказать: “Модя, все нормально, я не злюсь”, чтобы его отпустило наконец. Чувствует себя виноватым, знаю. Во всех этих размышлениях не замечаю, что игра остановилась, и начинаю осознавать происходящее только тогда, когда понимаю, что он меня поцеловал. Модестас Паулаускас, звезда советского баскетбола, двухметровый красавчик под номером 5, прямо сейчас, во время нашей совместной тренировки, поцеловал меня при всех наших сокомандниках. Он выкинул мяч, который ему пасанул Ваня, сказал всем: “секундочку” и полез ко мне целоваться. Удивительная наглость. Я не могу сказать, что все вдруг оказались в полнейшем шоке, скривились в отвращении или не отреагировали никак. Нет, они отреагировали. Улыбнулись. Они все прекрасно понимали всегда, и я до конца своих дней буду благодарить Бога за то, что нам так повезло с командой – без них мы, вероятно, давно бы отсидели в тюрьме за мужеложство и сейчас работали бы, максимум, каким-нибудь обслуживающим персоналом. Они видели, как мы смотрим друг на друга, как постоянно шепчемся, уходим раньше времени со всех мероприятий вдвоем, и может даже слышали, как мы трахаемся бесконечно в своих номерах. Они действительно просто стояли и ждали, пока мы решим нашу проблему и продолжим играть. Видели бы вы тогда мое лицо. Модестас отстранился, посмотрел на всех зло с немым вопросом: “драться будем?”, и когда понял, что угрозы нет – пошел за мячом. Я тогда, наверное, выглядел максимально глупо, а потом понял, что должен улыбаться во весь рот. Мой буйный литовский мальчик оказался настолько смелым и влюбленным в меня, что не побоялся пустить всю свою жизнь под откос. Если бы кто-то настучал на нас, я еще мог бы избежать наказания, а вот он точно нет. Мое рыжее стихийное бедствие оказалось готовым к любым потерям, кроме одной – он безумно боялся потерять меня. С того момента прошло 38 лет. Наша с Модестасом жизнь тихонько подходит к концу, благо жалеть нам не о чем, потому что прожили мы её вместе. Сколько было трудностей – не счесть, да и не хочется. К чему думать о плохом, если сейчас он лежит рядом со мной, ворочается, тычется носом в щеку, как в самом начале нашей любви. Если мы все преодолели. Закрываю глаза, обнимаю его и шепчу одно единственное слово: “mylimasis”.