Интеграция

Хаджиме не любил пышные проводы. Будь то чьи-нибудь похороны или же, как сейчас, уход Ойкавы в Шираторидзаву. Ивайзуми, откровенно говоря, до последнего не верил, что друг собрался уходить из Аоба-Джосай. Даже поржал, когда тот объявил о своём решении перед всей командой: классная, мол, шутка. Как оказалось, это была далеко не шутка. Этот придурок серьёзно намеревался перейти в другую академию и играть за соперников. Нет, Тоору никогда не был идиотом, даже нередко показывал себя со стороны хорошего психолога и аналитика. Он умел думать, и мысли его, вопреки распространенному мнению, были заняты не только волейболом. Ойкава и о своём будущем не забывал. Оно и понятно: оценки у парня были неплохие, тот вполне мог поступить в достойный колледж, а там и в университет, только вот сердце ни к чему кроме любимого вида спорта у него не лежало. Не надо быть о семи пядях по лбу, чтобы понять, что через Шираторидзаву лежит прямая дорога к попаданию в юношеский национальный состав, а там недалёко и светлое будущее в качестве профессионального игрока. А тут ещё и официальное приглашение пришло, да и тренер обещал «вывести в люди». В общем, грех не согласиться. Пусть даже в начале капитан волейбольной сборной Аоба-Джосай и долго ломался. И Хаджиме, правда, желал лучшему другу только хорошего в жизни, тот, черт возьми, заслужил это честно, с помощью колоссального труда, вложив немалые силы в тренировки. Проще говоря, Ойкава прошёл через пот, кровь и слезы, чтобы стать лучшим в своём деле. Осознавая все это, обижаться на его выбор казалось действительно чем-то глупым. Но, почему-то, смотря на окруживших Тоору сокомандников, школьниц, ревущих в три ручья, у него самого начинает неприятно щипать в носу и колоть в уголках глаз. Ивайзуми знал, что будет больно, они же вместе столько пережили, а теперь их пути расходятся. Однако, не ожидал, что будет так больно. — Ива-чан, я надеюсь, ты там не собрался плакать! — вице-капитан (они с ребятами ещё не решили, кто займёт должность уходящего капитана) оборачивается на источник звука и негромко хлюпает носом. — Вот ещё! Давай, вали уже, тренировку нам срываешь, балбес, — хочется отвесить привычный подзатыльник, но подойти к лучшему другу сейчас кажется чем-то мазохистическим. Словно если дотронуться до него, то тот заберёт частичку парня с собой. Как будто без Тоору и забранной им частички Хаджиме рассыпется. Прощание затягивается еще на часа два и тренировка, естественно, отменяется. Зато вечером Хаджиме выходит на улицу и начинает бегать. Он пробегает больше 20 километров, пока накопившиеся эмоции не превращаются в чувство усталости, а затем медленно плетётся домой. Первые недели без Ойкавы оказываются сущим Адом. Дальше становится ещё хуже. Выясняется, что капитан из Ивайдзуми просто дерьмовый: он и до этого-то не очень хорошо понимал принципы управления коллективом, а с этой ноющей болью в области груди быть опорой для команды, потерявшей своего лучшего игрока, в десятки раз сложнее. Утратив боевой дух они проигрывают один матч за другим, пока Шираторидзава нагибает одну команду за другой, подбираясь все ближе к желанной победе. И Ивайзуми злится. Злится на себя и на Тоору. Злится на то, что прошло уже 1,5 месяца с его ухода, а они так и ни разу не общались — ни единой смс-ки, ни единого телефонного звонка и он уже молчит о встречах вживую. А ещё Ивайзуми скучает. Скучает по игривому взгляду глаз цвета мокко, по заливистому смеху, переходящему в хихикание, и по их совместным киномарафонам. Ойкава заполнял собой все пространство, будто клей, он склеивал команду в единое целое. Может, иногда и казалось, что его слишком много, но Хаджиме решает, что это все-таки лучше, чем как теперь, когда он стоит в клубной комнате, не зная, куда себя деть. Тоору наверняка бы сказал сейчас что-нибудь мотивирующее, так, как умел только он. «Просто победите» или типа того, что-то среднее между приказом и воодушевляющей фразой, что-то до смешного короткое и банальное, но именно это заставляло их выигрывать на матчах вновь и вновь. У этого связующего стопроцентно талант в коммуникативных навыках, а Хаджиме сейчас даже не в состоянии заставить прийти всех игроков основного состава на тренировку. Полнейшая растерянность и опустошённость, накрывают их с головой, окончательно выбивая членов клуба из колеи. «То, что Ойкава ушёл ещё не означает конец света» — говорит однажды Матсукава. Да он и сам это прекрасно знает, но ничего поделать с собой не может. Тяжело обрывать связь с тем, кого знал с пелёнок. И, ожидаемо, ещё тяжелее услышать в один день о том, что у лучшего друга появилась девушка. Почему он, Ивайзуми, узнает об этом через третьи лица? Обидно становится, что пиздец. Придя домой с занятий ас снова отправляется на пробежку. Возвращается только под вечер, взмокший и злой, не говоря родителям ни слова, поднимается наверх, к себе в комнату. Оттуда слышится сдавленный крик — Хаджиме орет в подушку. Именно орет, а не плачет. Так, почему-то, вываливать оставшиеся чувства наружу легче. Он кричит так час или два, во всю мощь, пока не сажается голос. Потом в безмолвии, как рыба, открывает и закрывает рот, судорожно глотая воздух и сдирая с губ кожу. В какой-то момент Ивайзуми больно падает с кровати на рёбра. Подняться не хватает сил. Такое чувство, будто его избили и вспороли ножом посередине груди, в районе солнечного сплетения, там, где качает кровь одна жизненно важная мышца, которую почему-то всё время романтизируют. «А чувства-то идут из головы», — думает доигровщик. Он поворачивается к окну: Бог знает который сейчас час и какой день недели — волейболист не выходил из комнаты с того гребанного дня. Может быть, ему даже звонил кто-нибудь из школы, если они вообще заметили его отсутствие. Какая-то часть разума заверяет парня, что, да, мол, звонили, наверное извелись уже все, волнуются, а он их так подводит. От таких мыслей становится ещё гаже, и Хаджиме находит в себе силы подняться, чтобы дойти до ванной и смыть всю скопившуюся за это время на теле грязь. После душа Ивайзуми чувствует себя несколько обновлённым, а в проветренной за время его отсутствия комнате дышать становится легче. Электронные часы показывают 5:34 утра, вторник. Неделя. Ровно столько времени потребовалось, чтобы склеить по кусочкам разбитое Ойкавой сердце. Ивайзуми знает, что в его возрасте у всех летит крыша из-за гормонов, и пубертат — то, с чем приходится сражаться каждому. Он также знает, что это вполне нормально для парней разглядывать журналы 18+, но не в раздевалке же прямо перед тренировкой и не всей же командой. Хаджиме так и говорит хихикающим парням. — Да ладно тебе, кэп, глянь какая красавица, — хмыкает центральный блокирующий Матсукава, и тычет открытым журналом ему прямо в лицо. На развороте перед обескураженным Ивайзуми предстаёт модель в светло-фиолетовом бюстье. Девушка, и правда, красивая. Аккуратно завитые светло-русые волосы пышными локонами ложатся на плечи и доходят до лопаток, из-под челки смотрит хорошенькое, с точеными скулами и с острым подбородком, личико. Ас опускает взгляд ниже, на так называемые «женские прелести»: среднего размера грудь, «самое то», как отметили ребята, немного угловатая талия и длинные ноги. В целом, весьма неплохо, так выглядят множество современных моделей, но нет в ней, по мнению брюнета, чего-то особенного, такого чтобы взгляд цеплялся. Наверное, последние мысли капитан Аоба-Джосай озвучивает вслух, потому что затем слышит как Яхаба разочарованно вздыхает, а Ханамаки выдаёт едкое: — Дело не в девушке, а в том, что у нашего замечательного капитана встаёт только на Ойкаву-сана… — Чё? — офигивает Матсукава, пока остальные ошарашенно поворачиваются к капитану. Тот отвешивает Ханамаки хороший подзатыльник и на этом все вроде бы успокаиваются. В конце концов, у доигровщика всегда было специфическое чувство юмора, товарищи давно привыкли к подобным шуткам. «А шутка ли?» — задумывается Ивайзуми во время разминки. Позже он думает над этим ещё раз дома, в душе, мысленно воссоздавая в голове фотографию той девушки. Ну, она была миленькой. Молочного оттенка кожа красиво комбинировала со светлыми волосами, из-за чего пастельного цвета нижнее бельё смотрелось весьма эффектно. Хотя, Ивайзуми, почему-то, не нравится такая комбинация: он думает о том, как классно со спины смотрятся каштановые кудри лучшего друга, о том, какая у этого самого друга длинная шея и о том, что выпирающие ключицы Тоору можно сравнить только с чем-то космическим. Ещё Хаджиме думает, что модель несколько худощава. То ли дело фигура Ойкавы. Гораздо приятнее смотреть на ярко выраженные широкие плечи связующего, внушающие безопасность и спокойствие, да и плотная накаченная грудь друга кажется намного лучше и привычнее женской. Ивайзуми сглатывает, вспоминая о спортивных шортах, так удачно обтягивающих задницу бывшего капитана сборной Аоба-Джосай. Под этой бирюзово-белой формой всегда обнаруживалось красивое бельё исключительно дорогих и известных брендов. «Хорошие боксеры — залог успеха, Ива-чан»,— как-то раз сообщил асу Ойкава, за что немедленно получил пинок под пятую точку. Под красивую, упругую, в меру накаченную и в меру податливую пятую точку. Волейболист судорожно выдыхает, прокручивая кран с холодной водой до упора: просто превосходно — он дрочит в душе на своего лучшего друга. «У которого, между прочим, есть девушка», отдаётся эхом в сознании и Хаджиме прикрывает лицо рукой. Нет, всё-таки это не шутка, это уже просто издевательство над ним со стороны Вселенной. Спустя неделю, во время перемены, Ивайзуми находят ребята из основного состава команды и заявляют: — Капитан, мы собираемся пойти на финал весеннего тура в воскресенье! — Ну, эм, идите… или вам запретил кто-то из сенсеев? — парень хмурится и, поначалу, теряется, до него не сразу доходит суть начатого разговора. — А вы не пойдёте с нами, Ивайзуми-сан? — Куними смотрит на него большими щенячьими глазами и Хаджиме чувствует, как на плечи ложится неподъемный груз в виде смеси вины и ответственности, но ничего с собой, таким трусом, поделать не может. Однако, дело далеко не в страхе. Если ас увидит связующего Шираторидзавы хотя бы на расстоянии 20 метров, если, не дай Господь, они обменяются взглядами, пусть даже на одно единственное мгновение, то он снова распадётся на части. Брюнет знает это как никто другой. И что-то сродни интуиции подсказывает юноше, что взять себя в руки на этот раз будет намного сложнее. Спортсмену банально не хочется смотреть на предмет обожания Ойкавы — это будет уже чём-то большим, чем просто мазохизм. Он уверен: она обязательно будет на матче и будет выкрикивать слова поддержки громче всех, иначе просто быть не может. А во время тайм-аутов парочка будет обмениваться короткими тёплыми взглядами. Ивайзуми кажется, что если он увидит Тоору с его дамой сердца, то сойдёт с ума. — Я не смогу, к сожалению, мне нужно будет уделить больше времени для подготовки к экзамену по английскому, но вы запишите игру для меня, о’кей? — ему даже удаётся выдавить из себя виноватую улыбку. Команда разочарованно вздыхает. Они, вообще-то, знают, что кэпу английский даётся лучше, чем любой другой предмет в школе: сами к нему бегают за помощью с домашкой. Ну надо же было так глупо солгать? В день матча Хаджиме сидит, как на иголках, переживает, будто вышел на площадку сам, хотя телевизор, по которому, по идее, должна прямо сейчас идти трансляция, включить не удосуживается. Волейболист меряет шагами свою комнату и кусает ногти. «Как глупо. Лучше бы пошёл с ребятами», у Ивайзуми, почему-то, появляется почти непреодолимое желание увидеть Ойкаву вживую. Хотя бы на пару минут, просто чтобы убедится, что с ним все в порядке, что Тоору здоров и достаточно счастлив. Черт возьми, даже если после этого придётся всю ночь рвать глотку в сдавленных криках, даже если на восстановление потребуется месяц, он бы все равно поехал к спортивному комплексу, где проходит финал, прямо сейчас. Но к сожалению, уже поздно что-то предпринимать. Об этом ему сообщает уведомление на телефоне. Это смс от Ханамаки и в нем всего одно слово: «проиграли». Проиграли. Надо же, ведь интересно иногда получается: Ойкава сейчас на другом конце города, а боль от гребаного сообщения такая, будто расстояние между ними равняется паре сантиметров, будто бы сам проиграл. Хотя, наверное, так и есть. Проходит две недели после завершения весеннего турнира. Уже 10 часов вечера и Ивайзуми лежит на своей кровати, невысоко подбрасывает, а затем ловит мяч. В голову ударяет воспоминание о словах Ватари на следующий день после финала: — Это было так странно… Ойкава-сан был сам не свой, постоянно искал кого-то взглядом среди зрителей, огрызался на их блокирующего, Тендо-сана, а после матча сразу бросился к выходу! Почему-то от воспроизведения слов товарища в горле неприятно запершило. Хаджиме горько усмехается: неужели теперь каждое воспоминание о Тоору будет доставлять физическую боль? Из глубин коридора раздаётся противный визг домашнего телефона и спешные шаги матери. Трубку поднимают и говорят недолго, но обеспокоенно, и если судить о том, что звонят в достаточно позднее для телефонных разговоров время, то это либо родственники, либо очень близкие друзья семьи. «Тоору», как молния посреди ясного неба, это имя проносится по всему сознанию, распространяя дрожь по телу и заставляя юношу резко подняться. Как раз вовремя, потому что несколькими секундами позже в его комнату входит мама, прижимая телефон к груди. — Хаджиме, это родители Тоору, он не отвечает на звонки. Ты не знаешь, где он может быть? — вроде бы, если волейболиста не подводит память, старшие члены семьи Ойкава 6 дней назад уехали в Токио, погостить у своей старшей дочери и попросили Ивайзуми-сан приглядывать за их сыном в случае необходимости. А необходимость была. — Догадываюсь, — отвечает брюнет, натягивая толстовку поверх футболки, — я возьму машину, можно? — Конечно…— растерянно говорит женщина и снова поднесла трубку к уху. Через 5 минут Хаджиме едет по вечерней трассе по направлению к академии Шираторидзава. На права он сдал ещё прошлым летом, благодаря чему парню разрешалось пользоваться одним из двух семейных автомобилей в экстренных случаях — а то, что происходит прямо сейчас ничем другим не назовёшь, и Ивайдзуми это так злит. Насколько эгоистичным и безответственным надо быть, чтобы заставлять собственных родителей волноваться?! И насколько же тупым надо быть, чтобы влюбиться в такого мудака? В прочем, это уже неважно, потому что капитан мужской волейбольной сборной Аоба-Джосай останавливается у Шираторидзавы, готовясь надавать по шее одному дурацкому связующему. Припарковав машину около ворот доигровщик косится на сторожевую будку и, убедившись, что охранник видит уже третий сон, проскакивает на школьную территорию. И только добежав до корпуса, где располагается спортивный зал, и разглядев исходившее из него свечение (неужели этот придурок опять выпросил у кого-то ключи от зала?), юноша понимает: ему не хочется открывать дверь. Хотя, если быть до конца честным, Ивайзуми просто не хочет видеть то, что окажется за гребаной дверью. А он, черт его подери, знает, что там окажется: одинокая измождённая фигура, чеканящая от стены мяч. От этой картины ещё в средней школе неприятно кололо сердце, а сейчас… Но Хаджиме не беспокоится о состоянии своего ментального здоровья впоследствии, он просто пинает дверь ногой и заходит, щурясь от яркого освещения. Ас, к сожалению, не ошибся, и посреди раскиданных по залу мячей стоит Ойкава Тоору собственной персоной. Повернувшись к нему спиной, он со всей силы подает на противоположную от уличного входа стену. Очередной мяч отскакивает от стены и шатен отбивает. Гул из-за ударов спортивного снаряда разлетается по всему помещению, из-за чего создаётся впечатление, что скрипа двери ученик Шираторидзавы не слышал. Так проходит ещё пять минут, пока, собравшийся, наконец, с мыслями Хаджиме, не выкрикивает, силясь заглушить создаваемый лучшим другом шум: — Да когда ты уже перестанешь быть таким мудаком? Если тебе наплевать на своё состояние, то хотя бы побереги нервы родителей, — вылившиеся наружу слова получаются сухими, но зато, как мысленно отмечает третьегодка, голос не дрожит, что само по себе можно считать за чудо. Зато вот у Ойкавы держать себя в руках не выходит. Мгновение спустя он заливается звонким смехом. Как позднее выясняется — истерическим. Спортсмен смеётся до тех пор, пока не кончается кислород в легких и уже потом, оперевшись ладонями о колени, выдаёт: — Я бы на твоём месте о мудаках не заикался, Хаджиме, — осипшим шепотом выдаёт подросток, разворачивается и подходит к собеседнику вплотную, — ты хоть представляешь, что со мной сделал? — отрицательный кивок головой, — скажи, Ивайзуми, так трудно было написать одну убогую смс за эти три месяца? У тебя что, жопа отвалилась бы, если бы ты взял трубку? И не смотри на меня так, я пытался связаться с тобой, после того, как ты, разрушив команду, которую я так долго создавал, заперся у себя в комнате. Знаешь какого это, быть одному на протяжении такого долгого срока? Холод и чувство гнетущего страха где-то внизу живота — вот что я чувствовал последние недели. Так мало этого, ты ж ещё, дубина такая, решил впервые в жизни к школьным сплетням прислушаться: «Ой, у Ойкавы появилась девушка!», так это, блин, моя сестра приезжала из города. Сказал же, не пялься на меня так, Мияги — маленькая префектура, здесь слухи распространяются за считанные часы! В это время мозг Иваизуми отказывался выполнять разговорную функцию, парень не знал что и думать, поэтому младший решил продолжить. — Я, сука, тебя весь матч глазами искал, а ты не пришёл. Как будто не знаешь, что я не могу выиграть без своего аса, — слезы прыснули из карих глаз, — Ты не пришёл, — слова звучали как приговор на судебном заседании, — я ждал тебя, а ты не пришёл. Я проиграл и виной этому ты! Ненавижу себя за то, что вместо того, чтобы смотреть на мяч, я смотрел на чертовы трибуны и пытался найти тебя, — Тоору толкает друга в грудь. Ещё раз. Он продолжает бить в накачанные мышцы до тех пор, пока Хаджиме не упирается спиной в стену, и только потом, поймав взгляд зеленоглазого, выдаёт — я же так сильно люблю тебя, Ивайзуми Хаджиме, — Ойкава снова переходит на шепот, — и это разбивает меня на кусочки. Закончив, юноша отодвигается от потерявшего дар речи бывшего соигрока и сползает по стене вниз, спрятав голову и обхватив колени руками. Собранное в комочек тело расходится крупной дрожью. Ойкава Тоору за всю свою короткую жизнь натерпелся немало и плакал в соответствующем количестве, марсиане тому свидетели. Однако, слезы он лил только лет до 14 и только из-за серьезных, очень обидных вещей. Сестра рассказывала, что в 5 ему прилетело по голове мячом на детской площадке, и после этого вопиющего происшествия малыш не унимался целых два часа. Ещё, в 8 лет, это уже помнил сам Ойкава, он плакал, потому что одноклассница отказалась поцеловать его в щёчку. Совершенно ужасный опыт в отношениях, знаете ли. В 14 лет их волейбольная команда средней школы проиграла Шираторидзаве. На церемонии награждения ревели с Ивайзуми на пару. В тот день они с другом поклялись себе надрать задницу этому противному Ушиваке. Теперь этот человек состоит с ним, Ойкавой, в одной команде, и угрозы расправы с пятой точкой летят уже в сторону самого кареглазого. В общем и целом, Тоору позволял выплеснуться своим эмоциям всего несколько раз за жизнь, и то, в большинстве случаев, это было совершено неосознанно. Виной всему была детская восприимчивость и чрезмерная эмоциональность, которые, вообще-то, проявляются у большинства маленьких. В остальных же случаях связующий предпочитал держать свои эмоции при себе. Как оказалось зря, потому что вот сейчас он ревет похлеще чем тогда на детской площадке. Ивайзуми просто садится рядом за незнанием того, куда ещё себя можно деть. Юноша поворачивает голову и видит перед собой мокрый от пота, взъерошенный комок, а на душе мгновенно становится так мерзко, будто изнутри кто-то царапается когтями, желая выбраться наружу. Хаджиме слышит, как шатен делает судорожный вздох и затем раздаётся новая волна плача, ещё громче и отчаяннее. Тогда доигровщик решает, что раз терять им обоим все равно больше нечего, то, пожалуй, нужно хоть попытаться как-то помочь. Кивнув самому себе, капитан в ту же секунду притягивает к себе плачущего. Тот и не против. Ойкава упирается щекой в грудь бывшего одноклассника и продолжает свой выплеск эмоций. Ивайзуми кладёт подбородок на чужую макушку, и в нос бьет аромат дезодоранта, смешанного с потом. Из опухших красных глаз все ещё льются струйки слёз. Хаджиме, конечно, не блещет умственными способностями, но понимает: Ойкаве сейчас надо выплакаться, нет смысла пытаться его как-то остановить, даже несмотря на то, что очень не хочется видеть любимого человека в таком состоянии. Связующий просто должен выплеснуть все загрязнившие его разум и душу эмоции — и тогда он сможет выдохнуть спокойно. Они сидят так ещё минут 30, а может и больше. Рука старшего, пусть он и сам замечает это не сразу, гладит дрожащую спину, проводит по рёбрам (как он похудел, Господи!), пока плач не стихает, переходя в тихое сопение и хлюпание. Тогда ученик Аоба-Джосай решает окончательно расставить все точки над «i»: — Дурак ты, Ойкава, — откуда-то из-под подбородка Хаджиме, все ещё покоившегося на голове друга, раздаётся возмущенное бульканье, — я ведь тоже тебя люблю. И всегда любил, — слова даются так тяжело, что кажется, будто застревают в горле комом, но после того, как они слетают с губ, становится неимоверно легко, и появляется чувство целостности — маленькие кусочки снова собираются в единое целое, рождая собой новое приятное чувство. Ивайзуми всем сердцем надеется, что Тоору сейчас испытывает тоже самое. Его надежды оправдываются, когда Ойкава прижимается к брюнету сильнее, а всхлипы сходят на нет. Через некоторое время волейболисты нехотя поднимаются и направляются к выходу со школьной территории, туда, где ас оставил машину. Иногда проявление эмоций отнимает в тысячи раз больше энергии, чем длительная пробежка или тренировка. Это даётся нелегко, причиняет большую боль, но всегда того стоит. К моменту, когда они доходят до будки храпящего охранника, насквозь промокшая от пота футболка Ойкавы остывает, отчего ее владелец начинает сильно дрожать и чуть ли не стучать зубами. Ивайзуми смотрит на все это, после чего вздыхает, снимает свою толстовку и кидает сеттеру. Тот благодарно улыбается и произносит: — Спасибо, Ива-чан. — Идиот, — отвечает ас, когда они садятся в машину. Позже, поворачивая ключ зажигания, добавляет,— родителям напиши. Едут спортсмены в тишине, да и говорить особенно не о чем — вроде бы все уже друг другу высказали. Ойкава разглядывает ночной пейзаж, а Хаджиме смотрит на трассу. Еще доигровщик думает о том, что будет после того, как они доедут до дома Тоору. При мысли, что лучший друг может не захотеть развития отношений сердце болезненно сжимается. Но тут ситуацию берет под контроль уже сам Ойкава, он кладёт левую руку на колено брюнета и тихо просит: — Останься на ночь. И Хаджиме остаётся. Он просыпается на следующий день на футоне. Они так и заснули вчера в обнимку друг с другом. Рука связующего накрывает его талию, что вызывает у старшего улыбку. Затем Ивайзуми смотрит на электронные часы, находящиеся на тумбочке близ их ложа и выдаёт ёмкое, но красноречивое: «блять». Капитан сборной Аоба-Джосай пинает сеттера локтем, но в ответ слышит лишь шипение. — Мы проспали начало занятий, — сообщает доигровщик. — Плевать, — хрипит шатен, а потом ойкает, жмурясь от боли. — Что? Нет ответа. — Дуракава, я тебя сейчас побью и будет гораздо больнее. Тоору отворачивается, с головой накрываясь одеялом, на что Иваизуми закатывает глаза, мол, совсем как маленький. Одеяльная гусеница молчит ещё немного, но после решает сдаться и, насупившись, выдаёт: «колено». Тогда Хаджиме выпутывается из постели и, ругаясь, идёт в ванну за аптечкой. Слишком часто в последнее время у друга болит правая коленка. Если так дальше пойдёт, то о карьере про ему придётся забыть, а этого, уж ас знает, Ойкава точно не переживет. С такими мыслями он возвращается обратно в комнату и протягивает товарищу тюбик разогревающей мази. В ответ из под одеяла высовывается нога. Спортсмен вздыхает и присаживается на корточки перед футоном. Пока брюнет намазывает колено прозрачной и густой субстанцией, из под ткани, со стороны подушек, высовывается довольная моська. В глазах цвета растопленной карамели блестят озорные искорки, и Хаджиме кажется, что это в миллионы раз лучше, чем когда из этих глаз льются слёзы. Ученик Аоба-Джосай улыбается и переводит взгляд на испачканную в геле ладонь. В голове носятся исключительно непристойные идеи. —Ива-чан, перестань так пялится на мазь, смазку я храню в тумбочке, — одеяльная гусеница начинает хихикать. Кажется, не только у Иваизуми на уме пошлые мысли. Зеленоглазый пинает тканевый кокон и косится на упомянутый предмет мебели. Часы показывают 12:54. Времени у них ещё предостаточно. Тогда Хаджиме вздыхает и тянется рукой к нижнему ящику деревянной тумбы. Сегодня одинокие кусочки наконец сольются в единое целое.