Сатана

Я не собиралась в этом участвовать. Честное слово. Меня ведь даже не спросили: хочу я того или нет. Просто Степанида Петровна решила, что моя скромная персона идеально подходит для участия в конкурсе чтецов. Понимаете? Я совершенно-абсолютно-точно не хотела этого. Ни капельки. И даже если бы я была не против, когда стали известны остальные участники, мне захотелось пойти и утопиться. В луже. Или взять ластик и стереть себя к чёртовой матери. Потому что он тоже был в списках. Первый из тридцати. И я вторая. Как я, Дарина Рябчикова, могла оказаться сразу же после Владислава Туманова? Что за дебильные шутки у нашего завуча? Я, блин, буду следом за ним, понимаете? То есть после него на сцену должна буду выйти я и прочитать чётким, поставленным голосом гребаные шестнадцать столбиков. С выражением. С паузами. Как, скажите, сделайте милость, это сделать, когда в его присутствии я начинаю запинаться и мучительно краснеть? Просто так. И я ничего не могу с собой поделать. Прости, мама, твоя дочь безнадежна. Но добило меня не это. Нет. А то, что у нас одинаковые - одинаковые(!) - стихотворения. Супер, да? То есть из той туевой кучи всевозможных лирических произведений он выбрал то же, что и я! Просто зашибись. И ведь этот нагломордый тип, конечно же, подумал, что я специально решила читать Асадова, о чем он поспешил мне сообщить сразу после вывески списков. - Что, Рябчикова, мне решила стих посвятить, да? И мне бы промолчать, так нет же. Я умудрилась выдать что-то вроде этого: "Стихи ты пишешь дома, прячась под одеялом, чтобы мама не засекла, а Асадов писал стихотворения, идиот". И, конечно, он прищурил свои удивительные чёрные глаза, а после, ухмыльнувшись, ушёл. Просто ушёл. А я так и осталась стоять перед тем проклятым стендом. Всё. Как. Обычно. Только с разбегу головой долбануться об стену мне захотелось в три раза сильней. А потом, за день до моего полномасштабного позора, я случайно подслушала его разговор с другом. Это было на седьмом уроке, когда меня оставили начисто вымывать доску после химии. Я выходила из туалета, а он просто проходил мимо в компании того идиота, что сумел за пару часов до сего момента якобы случайно перевернуть на меня поднос с компотом, когда мы дежурили в столовой. Собственно, не будем о грустном. - И как тебе эта Цветаева из "В" класса? - Да никак, - фыркнул он. - Ни груди, ни задницы нормальной, даже мозгов нет. - Да-а-а, - понимающе протянул второй. - То ли дело Катька Веревкина из десятого "А". Там всё имеется и в достатке, - он пошло ухмыльнулся. - Заколебал уже с этой Катькой, - Туманов притворно закатил глаза, - взял и да подкатил бы уже к ней. - Кто бы говорил! - воскликнул второй (на самом деле его зовут Антон). - А сам-то что, лучше? Кто уже полтора года ебёт мне мозг этой высокомерной сучкой из нашего класса? - Закройся, - коротко бросил Владислав и быстро промчался мимо меня, даже не заметив. А я осталась с понимаем, что какая-то "высокомерная сучка из нашего класса" заграбастала себе моего, тьфу, то есть ничейного Туманова. Вернее, пока ничейного. И вот представьте себе: парень, который мне нравится, будет читать любовную лирику не мне. После я всю ночь не спала, пытаясь угадать, что эта за мымра вообще, которую я собралась уже чисто из принципа ненавидеть. И как итог, утром я была похожа на зомби, только восставшего из могилы и ещё не успевшего отведать свежих мозгов, короче, ужасно. А ещё выяснилось, что мама умудрилась постирать все мои джинсы. Специально, ей-богу. И мне пришлось надеть платье. Платье. Понимаете, да? Платье. Мне! А под него ведь кеды уже не обуешь. Это был провал. Полный и капитальный. Казалось, ничего уже не сможет испортить и так отвратительное утро, но нет, блин, я же Дарина Рябчикова! А у меня всё не как у людей. У папы сломалась машина. В самый ответственный момент, когда я из-за отключенного лифта буквально выползала из подъезда на этих чёртовых каблуках. С десятого, мать его, этажа. И эта колымага сломалась, представляете? Кто пошёл пешком, потому что пропустил абсолютно все автобусы, пока доковылял до остановки? Бинго! Я, конечно же. В общем, я ввалилась в кабинет, задыхаясь из-за небольшого марафона, после звонка. После звонка. На физику. Чтоб вы понимали там, за столом, словно за броневиком, сидела Изольда Игоревна. А это такой человек, на которого и смотреть страшно, не то что домашку не сделать или попытаться списать лабораторную. - Ря-я-ябчикова, - мерзко улыбнулась грымза, - два. - За что? - вполне оправданно возмутилась я, присаживаясь за свою законную первую парту. - Захотелось, - очередная улыбочка из жанра ужасов. Однако здравствуйте. Что дальше интересно? В школу ворвется банда террористов и увезет меня к толстому лысому шейху на восток? Или я сломаю каблук в самый ответственный момент и упаду в руки - Лосев, к доске! - гаркнула Изольда Петровна, а я мысленно застонала. прыщавого ботаника. Сидящая сзади меня Аня Кириллова захихикала, когда местный очкарик споткнулся именно о мой черненький рюкзак, на котором остался след. Такой ужасный отпечаток на только вчера выстиранном рюкзаке. Да ну вашу ж мать! Я родилась под несчастливой звездой, определенно. - Здравствуйте, Изольда Игоревна, - в кабинет заглянула завуч по воспитательной работе. Та самая, что составляла список участников. - Я заберу с урока Дарину и Владислава, хорошо? Дадада - Нет, - коротко и ясно, блин. СдохниСдохниСдохни - На этот случай у меня есть разрешение директора, - тщательно скрывая сарказм, произнесла Раиса Степановна, кивая на листик у себя в руках. Я мысленно вознесла руки к небу, благодаря её за столь предусмотрительный поступок. - Рябчикова, Туманов, подъем! В актовый зал, шагом марш! Аллилуйя! Я чуть ли не вприпрыжку понеслась в актовый зал, а потом резко остановилась, словно на невидимый столб налетела. А зачем нам в актовый зал? Нет. Только не сейчас. Умоляю-прошу-взываю! Я не готова читать стихотворение сейчас. Я же в платье и на каблуках. Знаю, что связи никакой, но всё-таки. - Рябчикова, что встала? - грубо спросил Туманов за моей спиной. Обойти нельзя что ли? - Не твоё дело, - выдавила из себя, улепетывая от него куда подальше. А раньше всё было по-другому! ..Меня вынудили обстоятельства перейти в эту школу, если бы не они, я бы продолжала спокойно обучаться в лицее с гуманитарным уклоном и радоваться жизни. Насколько это вообще возможно. Я шла в триста пятую гимназию с желанием успешно окончить десятый класс, а потом и одиннадцатый, но видно не судьба. Потому что я победитель по жизни. Самый победительный победитель. Кто же знал, что здесь водятся заносчивые шатены с невероятным эго до небес? Вот и я не знала. А характер-то у меня не сахар. А у него уж тем более. Короче, мы не подружились. Совсем. Вот вообще никак. Не сошлись характерами. Так я объяснялась перед директором, когда случайно спихнула его в открытое окно. Первый этаж, люди, он даже коленку не разбил. Обидно. А все наши разговоры сводились примерно к одному сценарию: - Дура! - Мудак! - Сучка! - Кретин! И дальше по списку пока звонок не прозвенит, а там урок-злодей разъединял нас, но это не мешало нам перекидываться яростными взглядами, от которых искрился воздух, и пеналами. От последних было особенно болезненно при попадании. На самом деле было много чего: и клей на стул, и расстегнутый лифчик, и кисель на голову в столовой, и помидор в чашке с чаем - всё и не припомнишь. Но потом, как в кино, блин, все резко поменялось. Ибо я, как в дешевых мелодрамах, влюбилась. Не жизнь, а сказка без хэппи-энда, ёперный театр. Ладно, не будем о драме. Вернемся к треклятому конкурсу. Поправка, к трижды треклятому конкурсу. В зале уже сидели члены жюри и ждали, походу, только нас. Остальные участники нервно переглядывались и молча искали поддержки друг у друга. Эх, а, может, свалить пока не поздно?.. - Туманов Владислав на сцену! - в микрофон, который работал только из-за чуда, не иначе, проговорила девочка-девятиклассница, держа в руках планшет со списком учеников. - Готовится Рябчикова Дарина. А-а-а-а. Я не смогу! Не. Смогу. Я опозорюсь на всю школу, а Степанида Петровна отдаст меня на растерзание Изольде Игоревне. Мама, я же бездарность!

Ей было двенадцать, тринадцать - ему. Им бы дружить всегда. Но люди понять не могли: почему Такая у них вражда?!

И всё-таки у него отменный голос, не зря по нему текут все одноклассницы, вернее, я хотела сказать, фанатеют. Угу. Фанатеют и ничего лишнего. А голос и вправду шикарный. Низкий, грубый и хриплый, от чего мурашки по коже стадом бегут. Так, не замолкай, пожалуйста. Ради той мымры, по которой ты сохнешь.

Ей было пятнадцать, шестнадцать - ему, Но он не менялся никак. И все уже знали давно, почему Он ей не сосед, а враг.

И смотрит-то как! Стоп. Он. Смотрит. На. Меня. Чего он пялится? Я ему не кукла на витрине! Отвернись не смущай, прошу.

Она же, гневом своим полна, Привычкам не изменяла: И так же сердилась:- У, Сатана! - И так же его презирала.

Боже, дайте ему первое место и пусть он замолчит. Я больше не могу. Слышите? Не могу и не хочу слушать. Потому что больно, блин, оказывается, когда парень, который тебе нравится, читает стихи не тебе.

Даже не спрашивай почему! - Сердито шагнула ближе И вдруг, заплакав, прижалась к нему: - Мой! Не отдам, не отдам никому! Как я тебя ненавижу!

- Браво! - расчувствовалась Степанида Петровна, громко аплодируя, а за ней и все остальные присоединились. И только я сижу с постной миной, потому что сил нет. Только слезы и остались. И они грозят затопить всё в радиусе трех метров. - Дариночка, солнышко, давай. Я уверена, ты расскажешь не хуже! - Ага, - вяло киваю и медленно бреду к сцене, пытаясь настроиться. Ну же, Рябчикова, где боевой настрой?! Ты сможешь. Я смогу. Да, ты молодец. Ты сможешь. Смогу. Нет. Не смогу.

Он звал ее Бомбою и весной Обстреливал снегом талым. Она в ответ его Сатаной, Скелетом и Зубоскалом.

Тихо и невнятно - залог не моего успеха. Глаза Степаниды Петровны потухли. Разочарование в них ударило страшнее и больнее любой пощёчины. Нетнетнет. Я так не хочу. И ухмылку на его лице видеть не хочу. Я ничего не хочу, ясно! Только доказать, что я смогу! Резко замолкаю и вытаскиваю из памяти другое стихотворение Асадова. Любовная лирика. То, что надо!

Любить — это прежде всего отдавать. Любить — значит чувства свои, как реку, С весенней щедростью расплескать На радость близкому человеку.

Не верящий взгляд учительницы заставил слабо улыбнуться, а его ошеломленный вид поднял мой настрой ещё выше. Выпрямившись, я гордо взглянула на Туманова, мол, не надейся. И пусть я влюблена - за первенство поборюсь.

Любить — это видеть любой предмет, Чувствуя рядом родную душу: Вот книга — читал он ее или нет? Груша... А как ему эта груша?

Ну же, судьи, поднимите свои головы, а?! Сделайте милость.

Любить — значит сколько угодно раз С гордостью выдержать все лишенья, Но никогда, даже в смертный час, Не соглашаться на униженья!

Ещё чуть-чуть.

И к черту жалкие рассужденья, Все чувства уйдут, как в песок вода. Временны только лишь увлеченья. Любовь же, как солнце, живет всегда!!

Да. Да. Да, чёрт возьми! Я смогла. Я сделала это. Я смогла, Господи! Под громкие рукоплескания ухожу со сцены, глядя исключительно перед собой. Не обернусь. Не увижу его невозмутимую ухмылку. Не утону в блеске его адовых глаз. Уйти отсюда и подальше, чтобы не чувствовать. Забыть хоть на время, что Владислав Туманов занял прочное место в моем сердце. - Ты первая, - от неожиданности вздрагиваю. - Снова. - Что же ты? - смотрю на него, любуясь его профилем. - Даже не попытался палки в колеса вставить? - Зачем? - он прикуривает сигарету и смотрит на то, как опадают листья с клёна. Жалко, что этот парк у школы скоро опустеет. Мне он сразу понравился. - Не знаю, - тихо отвечаю, пожав плечами. Так устала. Хочется уехать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы не видеть никого. Совершенно. Может, родителей на поездку в горы уломать?.. - Кто он? - после продолжительного молчания спросил Влад. Недоуменно оборачиваюсь, не понимая сути вопроса. А он молчит, лишь глаза косит в мою сторону, видимо, наблюдая за реакцией. А я что? Аянепонимаю. - О чём ты? - Ну, - небрежно взмахивает рукой, выдыхая дым, - тот, кому ты стих посвятила. Сказать или не сказать - вот в чем вопрос. - А ты? - неловко спрашиваю, пытаясь вспомнить, когда мы в последний раз вот так нормально говорили. Без претензий. Обвинений во всем, на чем свет стоит. Без оскорблений, порой заставляющих по ночам плакать в подушку. - Кому посвятил, в смысле. - Ей плевать, - нарочито равнодушно выдыхает он, а у меня что-то ёкает в груди. Мне не плевать, слышишь? Я здесь. Рядом. С тобой. - Ему тоже, - деланно безразлично отвечаю, отворачиваясь к проезжей части, чтобы он не увидел моей слабости. Так, хватит, пора прекращать этот спектакль. Встаю и уже собираюсь уходить, когда слышу тихий вопрос полный неясной надежды: - Ты смогла бы... смогла бы полюбить меня? - Уже, - шепчу, чувствуя соленые дорожки на щеках. - А ты? Смог бы полюбить меня? - Давно.

И мне наплевать на циничный смех Того, кому звездных высот не мерить. Ведь эти стихи мои лишь для тех, Кто сердцем способен любить и верить!