Где-то в мире есть идеально подходящий тебе человек, и когда ты его встретишь, вы станете друг для друга всем, забудете об остальном мире и будете жить счастливо, чётко зная, когда кто-то уйдёт.
За исключением последнего, звучит здорово, правда? Вот рождаешься ты, не зная, кто ты вообще, кем будешь и как вся жизнь сложится, но уже точно знаешь, что где-то там, далеко или очень близко, есть твоя родственная душа, идеально подходящий именно тебе человек, с которым ты будешь счастлив и с которым так же счастливо проведёшь большую часть жизни. Всего лишь татуировка на руке, а сколько пользы!
Вот только есть несколько «но», отнюдь не небольших. Одно из них — ты имеешь все шансы прожить одиноким. Просто потому что твой человек мог не дожить до твоего совершеннолетия, чтобы ты мог увидеть, сколько же ему осталось.
Нет, конечно, такое не встречается сплошь и рядом, но и палка раз в год стреляет.
В моём случае, например, выстрелила.
Вообще, будь я богом или еще кем-то, я бы отменил эту систему и придумал бы что-нибудь не такое пугающее. Нет, подумать только, ты первым будешь знать, когда твой любимый или твоя любимая умрёт. И у тебя не будет шансов спасти его или её. Просто потому что время пришло. Я бы сделал по-другому. Например, на твоём запястье появляется точная дата и время не смерти, а рождения. Так было бы легче.
Но, к сожалению, я лишь человек.
Поэтому мне остаётся только вот так рассуждать, а не наслаждаться любовью, поддержкой, заботой и прочими вещами, которыми наслаждаются счастливые возлюбленные. Ну и пусть.
Не очень-то и хотелось.
К таким выводам я пришёл спустя долгое время после восемнадцатого дня рождения и общения с многими людьми, как я, обречённых на одиночество. А поначалу, когда я всё ждал появления метки, перспектива остаться без пары очень пугала. Все рисовали любовь великим, окрыляющим, неземным чувством, и каждый раз, когда речь заходила о том, что кто-то, как я, не испытает его, в дальнейшем речь шла об этом человеке как бы жалея его, но при этом смотрели на него свысока.
Культ любви. Может, раньше оно и было таким вот чувством, но сейчас это превратили в какой-то фарс. Впрочем, мне-то откуда знать, может
эта самая любовь действительно такая сильная и вдохновляющая.
Я знал любовь родителей и друзей. Вот о чём о чём, а про это могу сказать с уверенностью - это непередаваемые чувства. Родители любят тебя просто за то, что ты есть, любят всю твою жизнь, с самого рождения и до самой смерти. Друзья любят тебя, беспокоятся о тебе, вы часто проводите время вместе просто потому, что вам интересно друг с другом, скучаете каждый по другому, делите горе и радость, поддерживаете друг друга. Друзей, кстати, мы выбрать можем, а вот возлюбленных - нет. Я могу по пальцам одной руки пересчитать случаи из моего или чужого опыта, когда человека бросил или подвёл друг, а случаев, когда одна "половинка" предала, избила или даже убила другую, хотя они
идеально подходят друг другу, очень много. Даже слишком. И кто-нибудь из них думал об этом, когда впервые встречал родственную душу? Кто-нибудь принимал смиренно эти удары судьбы, думая, что так и должно быть, или же они были в ужасе от своих любимых?
В какой-то книге, давным-давно, лет в шесть или раньше, я нашёл очень странное по отношению к браку слово "развод". Я спросил у матери, что это такое, а она неодобрительно посмотрела на меня и на злосчастную книжку, подаренную тётушкой на Рождество, которая практически после совершеннолетия обнаружила на запястье ноли. Мама сказала, что развод - расторжение брака, очень плохая и противоречащая мирозданию вещь, и что автор, написавший книги про целую вселенную, где такое совершалось, очень нехороший человек. Она взяла книгу у меня из рук и заменила другой, правда, первую я больше никогда не видел у нас дома, а тётя стала гораздо реже приезжать к нам в гости.
Было весьма иронично, что спустя пару лет после этого, власти узаконили разводы. Мои мать с отцом, работавшие в дворце бракосочетания и помешанные на любви, семье и браке, были вне себя от ярости.
Нет, всё же люди разводились. Понимали, что нашли не того, или тот оказался не тем, кто дополнял бы, как фрагменты одного пазла, сердце - в общем, разводы были, и никуда от этого не деться. Могу только представить, через что проходили люди, подававшие документы на этот процесс. Ты вроде бы сначала находишь родного тебе человека, единственного и неповторимого, а потом вдруг он перестает быть таким. На тебя давят со всех сторон, ты не знаешь, как порвать со всем этим, боишься осуждения со стороны общества, семьи, друзей, мучаешься и пытаешься вернуть себе веру во все эти сказки, вбиваемые с детства в голову...Н-да, не хотел бы такого пережить.
А быт? А
семейная жизнь? Которые быстро приедаются, после которых не хочется вообще ничего.
Что ж, в каком-то смысле я рад, что мой родной человек умер до того, как я об этом узнал. Не пришлось разочаровываться. По крайней мере, в нём.
Меня часто спрашивают - одинок ли я? Не могу точно ответить на этот вопрос. С одной стороны да, я не в отношениях с человеком, предназначавшимся мне, с другой - не совсем. У меня по-прежнему есть семья, хотя не все её члены спокойно относятся к моей "неудаче", есть друзья и ручной попугай.
Но иногда в груди словно начинается пожар, сжигающий сердце и легкие дотла.
Обычно это происходит по ночам, когда я долго не могу уснуть, думая обо всём. Даже если не задумываюсь об умершем раньше времени
моём человеке, о несправедливости такого отбора влюбленных, об этих татуировках, несводимых никакими средствами. Наоборот, если я не думаю об этом вовсе, боль выстреливает, как бы напоминая об этом. За болью идёт страх, за страхом - отчаяние, за отчаянием - тоска. Я лежу на подушках и задыхаюсь, не пытаясь утереть слёзы. Вот тут я понимаю,
что такое одиночество и безысходность. И с каждым разом мне всё труднее заставить себя встать с кровати и выпить успокоительное.
Однако впервые такой приступ, только послабее, произошёл за полтора года до моего восемнадцатого дня рождения. Был обычный день, я шёл домой после школы, лелея мысль об уютной кровати. В тот день я неважно себя чувствовал: голова гудела, спину ломило, а уши были заложены. Потом выяснилось, что у меня простуда, температура тела достигла сорока одного градуса, и меня госпитализировали на месяц, но это было потом. А в
тот день я шёл, опустив голову и не разбирая дорогу. И, как можно было догадаться, я по классике жанра вышел на проезжую часть, где время от времени носились фуры с очень злыми дяденьками за рулём. Так как смотреть по сторонам казалось мне тогда совершенно ненужным занятием, то я просто взял и стал переходить дорогу в положенном месте.
Из-за заложенных ушей не было слышно приближающегося грузовика. Или я не хотел слышать. Не помню.
Помню истошный женский вопль, доносившийся до меня как из-под плотного одеяла. Вроде бы меня просили бежать либо вперед, либо назад, иначе меня бы сбило насмерть. Как-то так. Вот только мозг обработать информацию не успевал - и той девушке пришлось действовать решительно.
Помню звук шин, чиркнувших по асфальту, би-биканье, глухой удар, судорожный выдох.
Помню толчок. Не от машины. Я упал, вовремя однако выставив свои руки, чем избежал разбитого лица.
Помню как оглянулся и замер. Она лежала безжизненной куклой на асфальте в собственной лужице крови, с разметавшимися в разные стороны волосами и рукой, согнутой под противоестесственным углом.
Я подошёл ближе. Не помню, что тогда думал, кроме одной мысли - вытащить её отсюда, чтобы она снова могла ходить, бегать, говорить, чувствовать, толкать, любой ценой вернуть к жизни, даже если придётся отдать свою.
Она спасла меня от смерти, а я даже имени её не знаю.
Она была красивой, во всяком случае, до того как её сбили, - правильные черты лица, серые выразительные глаза, распахнутые от ужаса, тонкие руки, хрупкое женственное телосложение.
Она ещё дышит.
Слабо, тихо, но дышит. Она перевела на меня взгляд.
Сзади кто-то крикнул о вызове скорой, вокруг нас уже образовалось столпотворение.
Я приподнял её голову и взял за руку. Какая-то часть меня, не самая оптимистичная, шептала, что до приезда скорой девушка не протянет. Так и оказалось.
Она открыла рот, думая что-то сказать, но не смогла. Лишь бледно улыбнулась, сжала мою руку и закрыла глаза.
Имя, фамилию и краткую биографии своей спасительницы я узнал от её матери. Она долго плакала, узнав о кончине единственной дочери, однако меня ни в чём не обвиняла. Даже на похороны пригласила.
Вот тогда, на похоронах, когда я подошёл к гробу, чтобы лично проститься с ней, я впервые испытал
эту боль. Едва сдерживая слёзы, вернулся на своё место и смотрел, как её закапывают.
***
Будь та погибшая за меня девушка
моей, при условии, конечно, что я бы знал об этом до кончины... Не знаю, что бы было. Ей было почти восемнадцать, когда она пожертвовала собой ради меня. Может быть, её родственная душа тоже умерла до совершеннолетия. Тогда ей не пришлось бы как всем искать пару, нервничать из-за этого, загоняться. Возможно, мы бы однажды встретились и стали дружить, имея по крайней мере одну общую особенность, а потом, возможно, сблизились бы ещё больше, как два неприкаянных, нашли приют друг для друга в нас самих.
Да кого я обманываю.
Я бы очень не хотел, чтобы она страдала подобно мне. Больше всего я бы хотел, чтобы она нашла своего идеального человека, прожила с ним долгую и счастливую жизнь, не зная горя и печали.
***
Однажды я справлюсь. Поборю эти аттаки, найду кого-нибудь. Пускай не идеально подохдящего, пускай мы с ним не будем знать, как долго нам осталось жить. Может, так даже лучше.
